мог быть из Прибалтики: прибалтийский акцент, равно как грузинский, армянский, еврейский, украинский, мы сдавали зачетом по сценречи. Если бы он мне ответил, что он литовец, то это укрепило бы мои подозрения, что передо мной стоит враль. Но он сказал, что его мать родом из Литвы и назвала его редким для русского уха именем.
— Я приду с мужем, — ответила я, глядя в его правильные и просто-таки кинематографические черты лица. Но его это не смутило.
— Приходите вдвоем, я буду рад, — просто ответил Никас. — У меня уже очень много картин, и, может быть, вы мне когда-нибудь попозируете.
Тогда мы не сумели прийти. Но спустя короткое время мы столкнулись в Манеже, куда я пришла с Алексеем. И когда ко мне направился улыбающийся Никас, то я, честно глядя в глаза Алексею, сказала:
— Познакомьтесь: это художник Никас, а это мой муж.
В тот же вечер мы оказались у Никаса в его маленькой тесной квартирке на Малой Грузинской. Он действительно оказался художником. Картины там были повсюду: на постели, вдоль стен, на стенах, над дверью. Но самое поразительное, что на двери в этот художественный мир висели маленькие любительские снимки Никаса со многими знаменитостями — и советскими, и европейскими, — от Олега Янковского до Софи Лорен.
Тогда это показалось нам странным. В том мире, в котором мы жили, не было принято так фотографироваться. Кстати, до сих пор жалею, что у меня нет фотографии гениального Святослава Рихтера, который часто приходил к нам в училище и играл концерты «для своих». Никому из нас не приходило в голову фотографировать звезд первейшей величины, с которыми мы иногда встречались.
Никас, пожалуй, был первым, кто предвидел время торжества тусовки, когда фотографические, так сказать, документальные свидетельства успешности станут самостоятельной ценностью. Он предвидел и приход журналов типа «ОК», «Hello» и им подобных, заполненных такими же фотографиями, которыми была увешана дверь в его крошечной квартире тридцать лет назад. Он предвосхитил приход в страну его величества «пиара».
Никас-художник оказался талантлив и в реализации своей мечты. В историческом центре Москвы, около Тверской, он выстроил потрясающую квартиру-музей в европейском замковом стиле, и в ней реализовал свои представления о богатстве, славе и успехе.
Но деньги и слава не испортили его. Он очень много помогает тем, в ком чувствует талант. А его доброе сердце быстро отзывается на обездоленность.
Есть еще и «идеологическая тусовка». В нее входят люди, претендующие на то, чтобы быть общественными авторитетами, люди, присвоившие себе право всем и вся выставлять нравственные оценки.
Приведу простой пример. На «Эхе Москвы» была программа «Полный Альбац». Женщина с этой фамилией много лет назад работала начинающей журналисткой в редакции «Московских новостей». Тогда она называла моего мужа «единственным приличным человеком во всей редакции».
А поскольку Алексей, как самая компромиссная фигура на тот момент, был избран председателем совета директоров ЗАО «Московские новости», то Альбац частенько бегала к нему и пыталась доказать, что у него за спиной и прямо из-под носа коллектива уводят собственность и деньги. Тогда она вела священную войну с руководством газеты, а основным злодеем считала первого зама главного редактора «Московских новостей» Виктора Лошака.
Но когда мой муж покинул «Московские новости» и стал автором собственной программы на ТВ, в которой начал заслуженно критиковать так называемых демократов и либералов, то он сразу же превратился в ее злейшего врага. И хотя лично он никогда не упоминал и не трогал эту бедную женщину, зацикленную на политической борьбе, она объявила ему личную вендетту и изобрела целую теорию о моем муже.
Непосредственным толчком стал комментарий Алексея в «Постскриптуме» на смерть А.Н. Яковлева. Мой муж, который его хорошо знал, сказал одно — что для Яковлева идея демократии заслонила саму Россию. И ради этой во многом призрачной демократии он закрыл глаза на то, что Ельцин и реформаторы сделали со страной.
Несостоявшийся крестный отец: Никас Сафронов опоздал на крещение Алексея в храме напротив Кремля и искренне раскаивался
Это привело Альбац в неописуемую ярость, и она начала атаку на моего мужа. Для этого она придумала целую теорию. В ее центре оказалось удивительное утверждение, что Алексей, оказывается, во время своей работы в ЦК находился «в секторе Непала» и занимался контактами с компартией этой страны.
Отсюда следовало два непреложных вывода: первый — что Пушков хорошо устроился, и второй — «что можно ждать от человека, который работал в секторе Непала?!».
Мы с подругой в тот момент ехали в машине, и обе услышали фамилию Пушков на «Эхе Москвы». А дальше пошла вся эта галиматья о Непале, причем в неистовой тональности, с истерическим повизгиванием, которая в эфире свойственна Альбац.
Подруга даже спросила:
— Что это с ней? Так женщины бесятся, только когда их мужей уводят из семьи.
— Ты не понимаешь… Здесь другая причина. Альбац — настоящая женщина-партийка. Так в деревнях называли большевичек — неистовых и безумных.
На самом деле в Международном отделе ЦК никогда не было сектора Непала.
На самом деле мой муж, как специалист по США, с диссертацией по американской внешней политике и с блестящим знанием английского и французского языков, работал тогда в самом интеллектуальном подразделении Международного отдела — группе консультантов, которая готовила аналитические материалы и выступления для высшего руководства страны. И это было известно всем, кроме «Полного Альбаца».
Иначе его никогда не порекомендовали бы главному редактору «Московских новостей» Лену Карпинскому на место его заместителя по международным вопросам. А Карпинский — один из очень немногих людей в 90-е годы в России, которые заслуживали, чтобы их называли подлинными демократами, без иронии и без кавычек, —
