А потом, трепеща, заключил Аделину в свои объятия.
Арона, Италия
– No, signora, resti, resti!
В дверях маленькой желтой виллы на живописном побережье озера Маджоре стояла женщина. У дома были арочные окна, черепичная крыша с широкими скатами и балкончик над дверью, опирающийся на две спиральные колонны. Над садовой оградой росла арка из роз. Некогда там позировала для фотографии пара молодоженов – трогательно юных, казалось, еще не доросших до женитьбы,– не видя ни солнца, ни птиц, ни роз, ни чудесного озера позади… ничего, кроме друг друга.
Мэгги стояла на веранде своего нового дома и смотрела на женщину, которую знала всего сорок восемь часов и которая пыталась заставить ее сидеть взаперти.
Женщину звали Антонеллой. Она жила в деревне. Ей можно доверять – все, что Мэгги сказали на прощание Фубини.
Антонелла протянула тонкие руки к ребенку, которого Мэгги пыталась укачать.
– Gracie, Антонелла! Не надо,– сопротивлялась она.
Однако женщина вытащила из кармана платья словарик, с которым она весь день сверялась, и, подняв голову, произнесла:
– Кормить ребенок. Кормить!
На глазах у Мэгги навернулись слезы: ведь именно это она и пыталась делать! Но ребенок упорно отказывался от груди, и молоко, как назло, пропало. С кормящими матерями такое случается, если поднимать вокруг них суматоху – причем на незнакомом языке – и заставлять разбираться в ящиках, присланных Феликсом.
Антонелла копошилась в груде коробок, словно орлица, подбирающая веточки для гнезда. Среди вещей оказалась статуя Черной Богоматери – красивой стройной женщины, сидящей с ребенком на руках. Дух захватывало от одного взгляда на этот шедевр, выполненный из древесины грецкого ореха – только венцы мадонны и младенца и ожерелье Девы Марии были позолочены. И у матери, и у ребенка были широкие носы, как у Мэгги. В записке говорилось, что это копия Богоматери Рокамадурской – французской скульптуры двенадцатого века.
Не зная языка, Мэгги не могла велеть Антонелле и грузчикам прекратить суету и проверить, заперт ли черный ход, исправен ли телефон, крепка ли кованая решетка на фасадных окнах. Находясь рядом с ними, она все же не чувствовала себя защищенной. Ее вынуждали лежать, когда она не могла усидеть на месте – ей не терпелось обойти территорию, найти путь к отступлению, раздобыть нож и ружье, встать на страже. Убийцы Сэма могут убить и ее ребенка.
Думая, сможет ли она когда-нибудь привыкнуть к этому дому, совершенно чужому сейчас, Мэгги поняла, куда хочет пойти.
– Я сейчас, Антонелла,– сказала она и поспешно спустилась по лестнице с малышом на руках, которому дала имя Джесс.
Мэгги нырнула под розовую арку и прошла через узкую лужайку к каменным ступеням. Кусты розовой и лиловой гортензии с большими помпонами соцветий почти скрывали их из виду. Спустившись вниз, Мэгги нашла береговые строения, принадлежащие тому же участку, что и вилла.
Слева, под раскидистыми ветвями, приютился рыбацкий домик. В озеро уходили два бетонных мола с белой оградой, образуя маленькую гавань. Вход в нее освещали фонари, расположенные у марсовых площадок на оконечностях молов. Когда-то, должно быть, между ними проходила лодка, а свет указывал ей путь по ночам. Справа от гавани купала в воде свои плети плакучая ива.
Мэгги взошла на террасу домика, где они с Феликсом попрощались. Никому не придет в голову искать ее там.
Теперь, в безопасности, она опустилась на доски веранды и прошептала слова Иисуса, сказанные им в Гефсиманском саду:
– Авва Отче, все возможно Тебе, пронеси чашу сию мимо меня!
И, как прежде, стала ждать, пока Бог откликнется на ее молитву, поселив в сердце особое, теплое чувство. Увы, сегодня ответом ей был только легкий ветерок с холмов, вспенивающий барашки на озерной глади. В воздухе разливался такой густой запах цветов, плодородной земли и воды, что Мэгги вздохнула всей грудью и дала ветерку высушить набежавшие слезы.
– Я знаю, что должна благодарить Тебя, Господи,– произнесла она вслух. – Спасибо за то, что обновил мое тело. Спасибо за убежище, где я могу растить Джесса. Помоги, Боже, мне сберечь его. Спасибо за дядю Симона и людей в синагоге, которые приютили нас и обещали учить Джесса всему, когда он вырастет. Помоги мне отблагодарить их когда-нибудь.
Мэгги согнулась от боли. Не духовной – физической. Ее причинило воспоминание о поцелуе, который никогда не повторится, о руках, которые больше не прижмут ее к себе.
– Сэм Даффи любил меня,– прошептала она озеру.
И обратила взгляд на север, к gole[27]– по словам Феликса, так итальянцы называли узкий перешеек, делящий озеро Маджоре надвое.
На горизонте в сизой дымке виднелись далекие Альпы, а чуть ближе, у перешейка, первозданная зелень холмов Анжеры соседствовала с меловыми уступами и великолепием неба.
– Смотри, Джесс, здесь будет твоя родина.
Мэгги приоткрыла личико малыша, но тот все еще спал, словно грустный маленький херувим, упавший на землю и утративший свои крылья. Он даже не сжал ее палец, который Мэгги сунула ему в ладошку. Не зря ли они с Феликсом привели его в мир?
– Проснись, милый, проснись! Слышишь – мама зовет! Мир заждался тебя, солнышко, и особенно я. Всю свою жизнь я мечтала о ребенке, да никому не нужна была. Вот я и подумала: а вдруг Господь бережет меня для чего-то большего? Теперь Он послал мне тебя.
Мэгги расстегнула платье и прикоснулась к щечке младенца, надеясь, что врожденный рефлекс заставит его взять грудь.
Потерпев поражение, она обратила лицо к небу.
– Господи! Если Ты дал ему появиться на свет, прошу: не отнимай его! Умоляю: оставь ему жизнь! Ты уже забрал Сэма, так не лишай меня Джесса, моей последней радости!
Она зарыдала, качая младенца на руках, и сквозь слезы увидела лебяжью пару в углу маленькой гавани. Двое взрослых птиц, нагнув шеи к самой воде, охраняли птенца. Бедняжка с трудом держался на воде из-за врожденного уродства – третьей лапки, торчащей у него из спины.
Мэгги приблизилась к пернатым созданиям, радуясь за своего мальчика – ведь и он мог родиться с отклонениями. Господь словно призывал ее ценить свое счастье и быть стойкой.
– Моя вера не умрет, несмотря ни на что. Даже если Ты заберешь его,– прошептала она,– не моя воля, но Твоя да будет.
Мэгги зажмурилась, подставила лицо ветру и принялась напевать мелодию, которую вечно насвистывал Сэм: «Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-лу-рал ». Пела она глубоким контральто, как некогда в церкви на Сто тридцать первой улице, чей неоновый крест сиял в гарлемской ночи, словно маяк, зовущий к покаянию. Вдалеке загрохотал гром, вторя ей с небес барабанной дробью. Все еще напевая, Мэгги открыла глаза и осознала, что над головой у нее простираются ветви кизила. По преданию из его древесины был сделан крест, на котором распяли Иисуса. Весной он, должно быть, роняет на террасу белые цветы с колючими венчиками тычинок и красно-бурыми, как кровь, краями лепестков. Она охнула и стала шептать молитву.
В тишине Джесс проснулся и расплакался. Чувствуя ответный прилив молока, Мэгги, дрожа, приложила сына к груди, и тот – о счастье! – раскрыл ротик и начал сосать. Она устроилась на дощатом настиле, глядя на ребенка, ощущая, как молоко перетекает в него, словно ток жизненной силы, отдаваемой каждой клеткой ее существа. Она плакала тихими слезами радости, умиляясь малышу и дивясь своей новой роли – роли женщины, что подарила жизнь Агнцу Божию.
ОТ АВТОРА
В работе над книгой, которую вы держите в руках, мне очень помогли материалы сайта www.shroud.com , а также его администратор Барри М. Шворц, фотограф из STURP – научного проекта по изучению плащаницы, сессии 1978 года. Барри любезно прояснил для меня некоторые связанные с плащаницей вопросы, за что я ему чрезвычайно признательна.
Далее, книга многое потеряла бы без помощи следующих экспертов:
Линн Хоффман, которая просветила меня в отношении иудаизма и чья докторская диссертация в области антропологии под названием «Миф марикультуры» пригодилась мне в проработке образа Сэма; профессора Леви Рафаэлло, щедро снабдившего меня сведениями об истории Турина; Сильвии Рафаэлло, которая предложила мне избрать в качестве места действия Арону и Домодоссолу; Пьеро Гьячино, отличного шофера и переводчика – в поездках с ним я поистине влюбилась в Северную Италию; Рафаэлло Лампронти и служащих Главной синагоги Турина – за информацию и теплый прием; доктора Бернарда Глика, прояснившего для меня некоторые микробиологические понятия; д. м. н. Скотта Кимбрелла – он исправлял мои ошибки в области медицины и, в частности, реаниматологии, наряду с доктором Сью Эшер и Милдред Кросби, специалистами-гинекологами; Алана Картера, чьи комментарии о торговом флоте и жизни моряков мне очень пригодились. Хотелось бы также поблагодарить Гарта Штейна за дельные замечания по поводу сюжета, Нэнси Клистнер, чьи лекции экскурсовода обратили мое внимание на арку «Расщелина», моих братьев Джона Райнса (который рассказал мне о ресторане «Одну, если сушей, а морем – две» и поделился знаниями о католицизме) и Джесса Райнса (показавшего мне свой Нью-Йорк и дополнившего образ Мэгги кое-какими деталями).
