Я сидела на полу, упираясь спиной в кровать и обхватив руками колени. Стас какое-то время постоял в дверях, собираясь с духом, а потом рухнул рядом со мной. Сначала просто сидели, разглядывая потолок, и прислушиваясь к звукам города, которые доносились до нас из открытого окна.
— Я с Настей виделся, — предсказуемо, но от этого не менее неожиданно выпалил он.
Заторможено закивала головой, раскачиваясь взад-вперёд.
— Она аборт делать хочет, — не своим голосом говорит Стас, словно каждое из этих слов чуждо его пониманию.
— А почему дотянула до такого срока?
— Говорит, что не знала. Что поначалу вроде как даже не заметила задержки из-за… нашего расставания. А потом всё списывала на нервы. А когда поняла… тогда и поняла.
Даже не знаю, что можно сказать на это… Могло ли так произойти? Вполне, по крайней мере, я со своими пожизненным эмоциональным раздраем допускала, что переживавшая разрыв Настя могла и не понять, что происходило с ней.
— И что теперь? — собственный вопрос кажется циничным и жестоким.
Стас запускает свои длинные пальцы в ворс ковра, оттягивая время и подбирая слова.
— Она напугана, обижена… расстроена. Не знает, что делать. Говорит, что нет смысла рожать, когда она одна и… не замужем.
— Ясно.
Тут он смотрит на меня в попытке понять, что происходит в моей голове. А там ничего хорошего, ну просто ни-че-го-шень-ки.
— Я пытался убедить её, что готов сделать всё что угодно для неё и … ребёнка, что буду помогать, что… — пытается оправдаться Чернов. А я вот внутренностями уже чувствую, чем закончилась вся эта история.
— Не слышит?
— Не слышит.
Самое поганое, что я неожиданно для себя понимаю её.
— Ей кажется, что если она сейчас родит будучи одна, то её жизнь рухнет. И там, в будущем, её не ждёт ничего хорошего.
— Ты ведь был убедительным? — мой сарказм неуместно вырывается наружу.
— Вера! — одёргивает меня Стас, а я не могу больше выслушивать весь этот чинный разговор, подскакиваю на ноги и начинаю бесцельно ходить.
— Что Вера?!
— Ничего.
Вот и поговорили.
Хожу кругами по комнате, зачем-то хватая разбросанные вещи, а потом кидая их обратно, разводя ещё больший беспорядок.
— Сядь, — просит он меня.
Не могу, надо двигаться, надо что-то делать.
— Так, ладно, — не выдерживаю я всей этой ходьбы вокруг, да около. — Что в итоге?!
— Итог, — тщательно выговаривает Стас. — Итог. А итог у нас такой, у меня есть неделя для того, чтобы убедить Настю сохранить… ребёнка.
— Как?
— Видимо деньгами, — с отвращением к самому себе морщится он. — Квартиру буду предлагать, машину… да всё что угодно…
— Ага, почку и печень!
Его тёмный взгляд упирается в меня.
— Злишься?
— Боюсь, — честно признаюсь я, отворачиваясь от Стаса.
За окном уже ночь, а я пытаюсь найти хоть какие-то ответы в огоньках, отражающихся в стекле. Неожиданно его руки обнимают меня за плечи, прижимая к горячей и широкой груди. Он проводит своим носом у меня за ухом, с шумом вдыхая воздух.
— Это ничего не изменит между нами.
Переплетаю свои пальцы с его, но ничего не отвечаю.
— Вер, ты слышишь? Это никак не изменит наших с тобой отношений.
— Я не этого боюсь.
— А чего?
Сказать это сложно. Язык меня слушаться не хочет, поэтому получается тихо и шепеляво.
— Того, что ты себе не простишь, если что-то случится.
С каждым следующим днём Стас становился всё мрачнее. С каждой новой попыткой договориться с Настей в его глазах зарождались всё новые и новые оттенки затравленности. Разговаривать с ним было сложно: взвинченный, напряжённый, практически невыносимый. Он старался, я видела, обходя нас стороной в минуты максимального отчаянья. А после того как срывался, выглядел настолько виноватым, что нам с Дамиром становилось не по себе.
Однажды вечером не выдержала я.
— Выскажись уже! — практически приказала ему, чувствуя, что все мы в этом доме медленно, но верно сходим с ума.
Он замер. Пару раз моргнул, словно пытаясь понять, что я вообще от него хочу.
— Я в порядке, — засопротивлялся он.
— Пожалуйста! Иначе мы все рехнёмся, — подхожу к нему вплотную и почти невесомо касаюсь его подбородка. Он весь натянут как струна, и мне очень хочется ему помочь, сделать так, чтобы хоть на чуть-чуть, но полегчало. — Просто расскажи мне о своих мыслях.
— Мыслях? — как-то зло усмехается он. — Хочешь узнать, как я облажался?!
— Стас… — выдыхаю я, прикрывая глаза.
— Нет, ну а что… Скажешь, что это не так?
Я могла бы начать приводить ему кучу доводов, убеждая его в том, что всё это моралистическая херня, которая ничего не значит. Могу сказать, что от него ничего не зависит. Или то, что зависит, но не только от него. А ещё… Короче, я много всего могу сказать, но не буду. Потому что он не услышит. Потому что сама слабо верю в силу своих доводов.
— Поговори. Со. Мной, — стараясь сохранить спокойствие, прошу я ещё раз.
Чернов с грохотом пинает чем-то не угодивший ему стул, и, шипя от боли с приступом злости, падает на кровать, потирая ушибленную ногу. Он сидит ко мне спиной, и я рискую приблизиться к нему. Стою на коленях на постели прямо за ним и кладу свои руки ему на плечи, стараясь немного успокоить.
— Просто скажи это.
— Знаешь, о чём я думаю все эти дни? — сдаётся он, теперь и я понимаю, что Стасу необходимо всё это напряжение… Лишь оно позволяет не провалиться ему в извращённые воспоминания.
— Нет.
— О родителях. О их выборе. Я столько лет злился на отца… Хотя казалось бы, его то вина в этом всём какая? Он вроде как наоборот, не отказался ни от меня, ни от мамы. Но это было легче, чем тащить всё на себя и терпеть свою же вину…
— Какую вину?
Осторожно запускаю руку ему в волосы, медленно перебирая их, Стас сам того не ведая на какое-то время замирает.
Я ещё никогда не знала его такого. Обычно это мне выпадала роль эмоционально-нестабильной стороны, Стас же всегда старался сохранять спокойствие и хладнокровие. Единственное, что порой прорывалось из него — это обида. И то, как мне казалось, этот этап мы уже преодолели.
Поэтому я, вроде как, и разделяла то, что с ним происходило, ведь сама остро переживала историю «Настя-ребёнок», но вот сила реакции Чернова переходила все доступные границы моего понимания.
— Да, блин! — вырывает он голову из-под моих рук. — Мне всегда казалось, что я им жизнь испортил!
Жду продолжения, но Стас не спешит.
— Твой отец не похож на человека с испорченной жизнью, — осторожно замечаю я.
— Ты многого не знаешь! — опять огрызается. А мне уже честно, хочется сходить за сковородой.
— Значит, расскажи.
Он с силой трёт свой лоб, раз за разом ероша свою чёлку.
— Вер, я всё понимаю. Мозгами понимаю, — уже мягче поясняет он, после чего отводит руку назад, прижимая меня к своей спине, а мне только и остаётся, что вновь обнять его плечи. — Но это словно идея фикс, моя паранойя, которая преследует меня с тех пор, как я стал хоть что-то понимать в своей семье. Что всё это из-за меня.
— Твои родители несчастливы?
— Сейчас? Нет. Сейчас всё хорошо, но бывали и другие моменты.
— Они у всех бывают. Толстого вспоминай…
— В тебе умерло что-то учительское, — вдруг усмехается Чернов.
-Ещё не умерло. Но ты тему не меняй.
Краткая пауза, ну хоть дышать легче стало.
— Дело не в том, что счастливы они или нет.
— А в чём?
— В том, что из-за меня у них не было выбора. И чтобы они там оба не говорили и как бы меня не убеждали. Но я стал точкой невозврата.
Внутри меня буквально всё щемит от той тоски, что я слышу в его словах.
— Ты не можешь быть точкой.
— Да, знаю! Вера, я честно всё понимаю, умом, логикой, чем угодно! Но это блядское чувство… оно словно у меня под кожей, уже записано где-то в ДНК, раз за разом прокручиваясь у меня в голове. Но это всё лирика и патетика. Сейчас важно совсем другое. Понимаешь, они, шестнадцатилетние дети, не имея за спиной ничего кроме горячего желания, чтобы у них всё получилось, смогли решиться и сберечь меня, а потом ещё воспитать. А я. По сути, взрослый мужик, не в состояние уберечь своего же ребёнка. Мало того, что я даже не мог изначально подумать или побеспокоиться об этом. Был уверен, что Настя на таблетках. Я даже когда расставался с ней, не удосужился проверить всё ли у неё в порядке.
