Я, конечно, такого не говорил, по крайней мере, не такими словами.
— Я не стоил того, чтобы ты во мне растворялась.
— Не стоил! — соглашается Настя. — Но я ведь, дура, любила тебя.
— Это уже давно не любовь была. А привычка…
— Не смей! — тут же взвивается она. — Не смей, говорить мне, что это было или не было. Это мои чувства! Моя любовь. У тебя там всё что угодно в голове могло быть. Но я любила. И не смей решать за меня.
Тут она оказывается права. Я ведь в своих метаниях сам окрестил это всё привычкой. Но ведь Настя не обязана была соглашаться с тем, как я для себя оценил наши с ней отношения. Или же это было всего лишь успокоение для моей совести? И мне самому было проще считать, что никаких чувств между нами не осталось.
В салоне повисает звенящая тишина, но мне везёт, поток машин перед нами начинает своё движение, на какое-то время отвлекая меня от действительности.
— Я сделал тебе больно.
— Нет, Стас! Ты убил меня, растоптал, предал… унизил! — порывисто перечисляет она. — Выбирай любой подходящий вариант.
Следующий вопрос я не особо планировал задавать, но если честно, данная мысль не давала мне покоя. И мне нужно было знать ответ на него, как бы жестоко это не звучало.
— Это твоя месть? — аккуратно выговариваю я, пристально разглядывая Настю. За что тут же получаю горячую, но вполне заслуженную пощёчину.
— То есть так, да?! — срывается она, с силой начиная лупить по мне, я только и успеваю, что припарковаться.
Она в гневе, она раздосадована, она ненавидит меня. Я чувствую это каждой жалкой фиброй своей души. Наверное, Настя считает, что я цинично издеваюсь над ней, мне тоже больно от своих слов, и от своих грязных подозрений. Но я должен был спросить.
— Два года, — кричит она. — Мы встречались два года! И ты считаешь, что я способна поступить так?! Что я способна опуститься до мести… путём убийства?! Ублюдок! Ну и ублюдок же ты! Неужели, я настолько сука, что ты видишь меня такой?!
В запале она со стуком ударяется о панельную доску, болезненно ойкнув. Я перехватываю её руку, зажимая её пальцы своими ладонями.
— Успокойся, просто успокойся, хорошо? Я так не думаю. Извини меня за этот уродский вопрос. Но… ты так упорно отрицаешь возможность оставить… нашего с тобой ребёнка, что я тоже ничего не понимаю. Ты ведь не такая. Другая. По крайней мере, я тебя всегда знал… иной. Ты хотела семью, детей. Ты ведь мечтала не только о замужестве со мной, но и о чём-то большем.
Настя замирает, смотря куда-то мимо меня, а потом медленно высвобождает свою руку из моих ладоней, проводя дрожащими пальцами по своему лицу.
А потом горько усмехается.
— Представляешь, вот все говорят, гормоны и эмоциональность. А у меня как отрезало. Хочу разреветься и не могу. Вот вообще никак.
Понимающе киваю головой, хотя, что я вообще могу в этом понимать.
Соболева откидывается головой на сиденье, отворачиваясь от меня. А у меня руки дрожат.
Я привык видеть её сильной и… в чём-то эгоистичной. Сосредоточившись на своих желаниях, в последние полгода, я совсем разучился чувствовать и понимать её, раздражаясь лишь на все её попытки сблизиться обратно. Получается, что я держал Настю подле себя, не в состоянии отпустить или осознать что всё не так.
— Стас, ты хоть теперь представляешь, что я сейчас чувствую к тебе?
— Отдалённо.
— Вот именно, что отдалённо, — еле сдерживает она себя. — И как я должна рожать от человека, который так со мной поступил? Ты ведь не просто предал меня, ты сломал все мои мечты. Думаешь, я не видела как ты благородно терпел меня всё это время?!
— Я любил тебя.
— Любил, — кивает она. — Когда-то очень давно, а потом ты вдруг решил, что у твоей жизни гораздо больше граней и интересов, чем простые отношения со мной. У тебя было время для всего. Для учёбы, футбола, братьев… даже для помощи этой твоей… с фиолетовыми волосами. Только для меня места не находилось.
Руки сами сжимаются в кулаки, врезать бы себе сейчас хорошенько.
— А я ведь видела это всё. И терпела, делая вид, что ничего не происходит. Я ведь знала, что для тебя верность и долг не пустые слова, хотелось надеяться, что ты просто перебесишься. Ага, как же, — всплеснула она руками. — Ты ведь уже знал, что ничего не будет как прежде, но продолжал что-то там тянуть. И ладно, если бы ты просто бросил меня. Так уже через неделю ты притащил к себе эту. Скажи мне, что я должна теперь испытывать к тебе или… к ребёнку?! Как рожать, если я тебя придушить хочу? Как мне потом его воспитывать или любить, если он прямое напоминание о моём главном жизненном разочарование?! Как?! Не хочу я с тобой никаких связей иметь! Видеть тебя не хочу! А тут… живое и прямое напоминание о тебе. Скажи мне, каким может вырасти этот… ребёнок, если его мать будет смотреть ему в лицо и видеть своё же унижение и разочарование?! Не знаю как ты, а я не настолько… жестока.
Каждое Настино слово попадает прямо в цель. Вряд ли можно ненавидеть сильнее… чем я сейчас самого себя. Но тяжелее всего было осознавать, что я никак не могу помочь Насте. Я и так уже дел натворил. Беспокоясь об одном и не замечая очевидного. Хотел бы я, чтобы всё вышло иначе? Да, конечно. Если бы можно было отмотать время назад и решиться на разговор ещё тогда. Но я не сделал… и теперь эта будет именно та вина, которую мне придётся нести на себе всё оставшуюся жизнь.
— Что я могу для тебя сделать?
— Убиться? — невесело предлагает она.
— А это поможет?
Вместо ответа она лишь качает головой и отворачивается.
Я зачем-то опять завожу машину, это уже какая-то мания вести серьёзные разговоры за рулём.
В итоге мы оказались на Поклонной горе. Вид на Москву, конечно, был захватывающий, но разве кто-то обращал на него внимание?
Молчали. Говорили. А потом опять молчали.
Неловко вспоминая как всё начиналось и злясь на то, как всё бездарно завершилось.
— Насть, я очень виноват перед тобой. Знаю, что это не изменит ситуации, но я хочу, чтобы ты знала, что я очень сожалею.
Извиняться сложно. И не потому что я не хочу признаваться в том, что виноват, нет, это как раз я ещё могу сделать, вся проблема в том, что это ни черта не изменит, ни для неё, для меня.
— Я не знаю, что мне делать, — отчаянно признаётся Настя, уже ночью. — Стас, мне страшно. Я одинаково сильно боюсь, любого своего решения. И аборта, и рожать. Если я решаю второе, то ведь там точно уже ничего не изменишь. Ребёнка же не вернёшь обратно, не поставишь время на паузу… Я не хочу ломать его жизнь. Я не хочу ломать свою жизнь, — а потом у неё вырывается, неожиданно жалобное и несчастное. — Что мне делать?
У меня есть один вариант, но он только мой. Мне так хочется крикнуть: «Рожай». Мне хочется молить и упрашивать, но самое дерьмовое, что даже у меня нет гарантии, что это будет самое правильное решение.
— Насть, чтобы ты не решила, я буду рядом. Я приму любой твой поступок. Если ты решишь, что не сможешь его полюбить и всё-таки сделаешь… аборт, то я пойду с тобой. И если надо, буду держать тебя за руку и вместе с тобой оплакивать наши ошибки. Если ты решишь рожать, то я тоже буду рядом, на том расстояние, на котором ты мне позволишь. Я готов на любую роль, которую ты сможешь отвести мне.
А ещё мы будем любить его, нашего ребёнка. Обязательно будем. Настя будет хорошей мамой, немного нервной, но глубоко в душе она настоящая тигрица, которая до последнего будет защищать своё чадо.
Я дам ему самых лучших в мире бабушку и дедушку, а ещё толпу неадекватных тёть и дядь, и сделаю всё что только смогу, лишь бы они были счастливы.
И Вера. Почему-то мне казалось, что Вера была бы самой адекватной из нас троих, и она научила бы моего ребёнка тому, что мама с папой, конечно, порой бывают странными, но это не должно пугать.
Но всё это мечты и слова, потому что была обратная сторона. Та реальность, в которой мы жили, и в которой мы с Настей оба не знали, что делать и как жить, чтобы не сотворить ещё больший вред.
