— А почему бы ему не иметь и машину, раз он будет выполнять ответственную и трудную работу?
— Разумеется, он должен ее иметь. Он и сынка своего будет возить на машине в школу… и жене позволит ездить на рынок, да что жена! Она будет поручать шоферу привозить покупки или кухарку пошлет на машине… И через год, через два, через десять твой дружок перестанет интересоваться улучшением общественного транспорта, потому что даже в бреду он не вспомнит, какие чувства испытывает человек, ожидая трамвай под проливным дождем с ребенком на руках, свертком под мышкой…
— Я верю, что существуют десятки тысяч бескорыстных мужчин и женщин, которые хотят быть руководителями не во вред, а на благо народа.
— Аминь. Я подожду.
— Как ты можешь жить таким циником?
— Спасибо, сообразуясь с обстоятельствами, вполне хорошо. Только я не верю, что люди вообще лучше меня. А между тем, будь я премьер-министром, или послом в Токио, или располагай я уймой денег — под уймой я имею в виду собственный самолет, яхту в Адриатическом море и полдюжины любовниц, — я бы прежде всего захотел иметь четыре квартиры, виллу на Рожадомбе и такую дачу на Балатоне, где бы вентиляторы отгоняли от меня мух в саду и на шесть километров вокруг стояли полицейские, чтобы никто не смел нарушать моего послеобеденного сна. Мне думается, любой человек охотнее станет есть финики, чем мороженую картошку, и охотнее наденет смокинг, чем рваные штаны, если они ему достанутся. C’est tout[32]. Кстати сказать, для меня совершенно безразлично, кто будет господствовать надо мной, только пусть меня оставят в покое. Я согласен с Кандидом. Будем выращивать свои сады. Об этом я, между прочим, говорил тебе уже не раз.
Тетушка Андраш внесла зажаренные в масле ломтики печенки. Так как не было хлеба, то она сварила сушеных овощей. Тибор и Тамаш, позабыв обо всем, уселись возле блюда. Иштван Ач был расстроен.
— Не могу спорить, ужасно… Чувствую правоту своих доводов, а выразить их не могу. Просто беда.
— Не сердись, Пишта, лучше поешь, пока мы все не съели, — ласково сказал Тибор и снова принял такой кроткий вид, какой запомнился Ачу с той поры, когда им было по двенадцать лет и когда Тибор положил ему на подушку «Таинственный остров».
Бег взапуски
Доктор Бардоци прибыл на службу после девяти часов.
Возле министерства стояли грузовые машины. Чиновники в синих форменных костюмах грузили на них ящики с документами. Бардоци задумчиво наблюдал за погрузкой — с минуты на минуту ожидалось прибытие распоряжения о переводе их главного отдела в Кесег. Затем взбежал по лестнице, прошел по коридору, который теперь, когда убрали дорожки и вынесли из приемной министра подставки для цветов и картины, представлялся гораздо длиннее и пустыннее.
Табличка на его собственной двери тоже показалась какой-то странной; стены, мебель, люди — все выглядело хмурым и ненадежным. Не было здесь ни огорченных, покашливающих клиентов, ни сварливой, толстой секретарши, которая два дня назад попросила разрешения загодя уехать в Кесег. Недоставало и застекленной двери в боковом коридоре — ее вырвала воздушная волна, — перед которой господин министерский советник Бардоци каждый день подолгу любовался собой. Все отсутствует, к чему он привык и что считал извечным: и нерушимый порядок, и благородные господа, и смешные анекдоты. Вместо этого шторы из темной бумаги, распоряжения по противовоздушной обороне, ящики с красными крестами в углу и кувшин для воды…
— Илике, почту, — заглянул он в секретариат.
Ах, да, нет Илики, нет почты. Нет младшего чиновника и даже практикантов нет, все побежали укладываться или прячутся в убежище, так как где-то уже грохочут орудия и по небу проносятся самолеты. На столе секретарши валялся свежий номер официальной газеты. Бардоци поднял, разрезал ножиком и принялся читать. Распоряжения о трансильванских беженцах, об ограничении железнодорожных перевозок, о полной эвакуации столицы. Без всякого интереса он бросил газету обратно на стол, и тут вдруг кровь застыла у него в жилах. На последней странице среди деловых сообщений он увидел объявление о заседании дирекции Завода сельскохозяйственных машин. Там же сообщалась повестка дня: уход в отставку генерал-директора и распорядителя Арманда Карлсдорфера, замещение вакантной должности и выборы новой дирекции.
— Мой дражайший тесть, как видно, с ума сошел, — произнес вслух Бардоци. Он бросился к телефону, набрал номер Завода сельскохозяйственных машин.
— Это ты, Дюри? — услышал он удивленный вопрос тестя.
На другой стороне провода послышался раздраженный голос Дердя Бардоци:
— Не святой же дух…
Карлсдорфер не сразу сообразил, в чем дело. Когда наконец понял, он, задыхаясь от возмущения, стал заикаться.
— Это могло случиться только с вами, дряхлый старик… — визжал Бардоци.
Карлсдорфер бросил трубку и ударил кулаком по звонку. Тери Мариаш испуганно просунула голову в дверь.
— Немедленно пришлите ко мне Татара. Да пусть захватит официальный вестник.
Татар вначале оторопел, но через полминуты план действий был готов.
Уже в дверях кабинета Карлсдорфера он замахал вестником и прежде, чем его превосходительство успел открыть рот, сам начал громко возмущаться.
— Вы видели, ваше превосходительство? Видели, что печатают газеты? Ум за разум заходит, чего только не приходится претерпевать. Этот нилашистский сопляк Паланкаи готов посягнуть на жизнь вашего превосходительства. Я предложил бы вам бросить все к черту и уехать на пару месяцев в Кесег или Сен-Готард, где вы сможете быть в безопасности.
Глаза Карлсдорфера метали молнии.
— Благодарю за добрые советы, господин управляющий. Но я остаюсь на месте. Не поеду в Кесег и никуда вообще не поеду. Могу вас заверить, что завод тоже не будет вывезен. Ни один ржавый гвоздь, ни один кирпич. А об уходе в отставку и обо всем этом паршивом деле я не хочу больше слышать. Немедленно же продиктуйте Мариаш опровержение на клевету в официальном вестнике и принесите мне почту.
Татар выбежал за почтой. Карлсдорфер позвонил в министерство внутренних дел, но зятя уже не застал.
Доктор Бардоци не успел отругать своего тестя, как тут же пожалел. Зачем было ссориться со стариком? Будет тот генерал-директором Завода сельскохозяйственных машин или нет, что ему от этого?
Он взял шляпу и поспешно вышел на улицу. В кабинке портье никого не было, дядюшка Конта больше не кланялся. В министерство входили и выходили люди, но никто и не собирался приветствовать господина советника; более того, все делали вид, будто не замечают его.
Бардоци пересек площадь Дис, затем пешком направился вниз по лестнице. В бытность свою молодым чиновником он всегда останавливался на верхней ступеньке лестницы и с гордостью смотрел на город. На бледно-голубую ленту Дуная, на приветливо и чисто улыбающиеся даже сквозь туман и дым крыши домов. «Это мое царство, — размышлял он в такие минуты. — Могу стать всем — главным советником, начальником главного отдела, может быть, даже статс-секретарем…» И вот теперь он снова задержался на верхней ступеньке и пристально посмотрел перед собой, но город скрывался в тяжелых тучах, был холодный, мрачный и враждебный. Дома, Дунай, гора Геллерт — все останется здесь. Только он убежит отсюда. А что он увезет с собой? Что? Каким он был счастливчиком, когда получил руку дочери начальника Государственного строительного управления его превосходительства Арманда Карлсдорфера. Как шикарно жили Карлсдорферы! Они занимали весь первый этаж дома на улице Дамьянича. Девять комнат, увешанные картинами, коврами, огромными серебряными блюдами, тонким, как яичная скорлупа, прозрачно-голубым фарфором. А в Геде им принадлежал огромный, раскинувшийся до самого Дуная фруктовый сад с полукилограммовыми зимними грушами, сладкими как мед, розовыми гроздьями винограда, фиговыми деревьями, крупными, с кулак, орехами — настоящий земной рай. А связи его превосходительства — он ездил в Алчуг на охоту в поместье эрцгерцога йожефа… Илонка Карлсдорфер, правда, на три года была старше Бардоци, но выглядела гораздо моложе. В министерстве с восхищением поздравляли его с удачным браком. Десять тысяч пенге приданого его превосходительство честно отдал Бардоци, но дальнейшие расчеты зятя пошли прахом. Сразу же после выхода замуж единственной дочери Карлсдорферов в их квартире на улице Дамьянича перестали устраивать домашние балы. Прекратились частые пирушки, не стали устраиваться именины, его превосходительство годами расплачивался за десятитысячный кредит, который он получил под фруктовый сад в Геде и семейные драгоценности. Старик даже не представил зятя эрцгерцогу Йожефу, так как еще до свадьбы поссорился с его высочеством. Как-то раз, охотясь в алчутском имении, господин Карлсдорфер застрелил очень красивого оленя. Он надеялся, что после охоты эрцгерцог пришлет ему рога, но вместо этого его высочество лично позвонил по телефону и с возмущением отчитал Карлсдорфера за то, что тот осмелился убить лучшего оленя перед самым носом у эрцгерцога и герцогов. Карлсдорфер готов был задохнуться, он покраснел, вспотел от гнева, затем закричал в телефон: «Если вам не нравится, то в другой раз не зовите».
