В общем, логика оппозиции была следующей: историческая закономерность сама приведет оппозиционеров к власти, а пока им надо копить силы и ожидать часа возмездия. И хотя здесь невольно вспоминается знаменитое «годить надо!» Салтыкова-Щедрина, наше описание нисколько не иронично. Ведь призывал же коммунистический лидер, Зюганов, беречь Думу и партию — главное достояние оппозиции и надежду России. Аналогичным образом вождь русских фашистов, Баркашов, заставлял своих соратников прежде всего учиться маршировать. А то как же, Ельцин им власть передаст, а русские штурмовики даже строем ходить не умеют?!
Подобное — наивно фаталистическое — представление об истории и политике было отчасти плодом советской политической социализации, представлявшей политику продуктом реализации исторических закономерностей. Правда, даже учебники марксистской социологии добавляли, что закономерности сии реализуются через действия людей, а не автоматически. Нигде и никогда ни один режим не обрушивался сам по себе, его падение всегда было итогом воздействия — извне страны или изнутри. Или, как афористично и абсолютно точно сформулировал товарищ Мао Цзедун, стол не сдвинется, пока его не передвинут.
У националистов к этому, общему для российской оппозиции, дефекту добавлялась еще и вопиющая неделовитость. Коммунисты могли хотя бы организовывать, причем весьма и весьма неплохо, политические кампании, включая избирательные. Националисты ни разу в 1990-е не сподобились провести ни одной более-менее приличной федеральной избирательной кампании. (За исключением, конечно, партии Жириновского.) И это был вовсе не вопрос материальных ресурсов — у КРО (и не только) в 1995 г. они имелись, причем немалые — а чуть ли не во врожденной организационной импотенции и слабости интеллекта.
Личные наблюдения авторов книги за несколькими националистическими кампаниями позволяют охарактеризовать их как редкостное сочетание некомпетентности, организационной беспомощности, трусости и жадности. Горькие слова последнего российского самодержца «Кругом измена, и трусость, и обман» подходят здесь как нельзя лучше.
Резюмируем наши рассуждения о политических стратегиях русского национализма. Последовательно оппортунистической линии придерживалась ЛДПР, но и другие националисты оказались ничуть не лучше. Номинально революционные в дискурсе («национальная революция»!) и самоназвании («непримиримая оппозиция»!), они большей частью (хотя и не все) де-факто были точно такими же оппортунистами: искали возможности для компромисса с режимом (точнее, с его т. н. «государственнической», «патриотической» фракцией) или же надеялись на его саморазрушение (как вариант: патриотическую трансформацию). Если несколько огрубить, то генеральный расчет — не важно, сознательный или бессознательный — националистов состоял в том, что дело будет сделано без них и помимо них, а они лишь воспользуются плодами ситуации.
Впрочем, будем объективны: по своим организационно-деловым и человеческим качествам националистическая элита, за редчайшим исключением, была просто не в состоянии реализовать иную, кроме оппортунистической, стратегию. Как говорит фривольная шутка: даже от самой красивой девушки нельзя требовать больше того, что у нее есть. У националистов за душой было слишком мало, чтобы много от них требовать.
Симпатизирующий националистам читатель вправе здесь задать естественный вопрос: если националисты были такими неумехами и неудачниками, почему ельцинский режим боялся их? Мы ответим, что пресловутая боязнь — не более чем культурно-идеологический миф, набивавший цену национализму и власти.
Пока последняя не утвердилась, не консолидировалась, она некоторое время всерьез опасалась националистов. Учреждение провозглашавших самые радикальные цели националистических коалиций — Русского национального собора (июнь 1992 г.) и Фронта национального спасения (октябрь 1992 г.) поначалу вызвало у Кремля нешуточное опасение. Однако вскоре он убедился, что имеет дело с «бумажными тиграми», а настоящий вызов режиму способны бросить лишь коммунисты.
Националисты не выглядели ни опасным противником, ни серьезным союзником. Наиболее успешная националистическая партия — ЛДПР Жириновского — органично интегрировалась в политическую систему. Остальные националистические организации не имели серьезного влияния в обществе, носили маргинальный, а то и откровенно комический характер. Грозные обещания состоявших из нескольких человек «партий» способны были вызвать лишь ироническую улыбку. Тем более, что националистическое движение в целом находилось «под колпаком» спецслужб, при необходимости манипулировавших им.
345 Лимонов Э. Моя политическая биография: Документальный роман. СПб., 2002. С. 196-197, 230-233.
Националисты не просто охотно шли на контакты с тайной полицией, ее представители чуть ли не открыто работали в их организациях. Это взаимодействие националисты легитимировали протухшей легендой о «патриотической госбезопасности», противостоявшей «либеральному прожидовленному» крылу верховной власти. Даже такой решительный и циничный человек, как Эдуард Лимонов, питал некоторое время иллюзию, что с ФСБ можно о чем-то договориться34 Впрочем, Лефортовская тюрьма отрезвила его.
Вообще-то среди контрразведчиков действительно немало русских националистов, однако любая система устроена таким образом, что ее элементы вынуждены работать в логике этой системы или они будут ею отторгнуты. ФСБ (или ФСК, как она называлась раньше) — часть власти и объективно, помимо личных симпатий и антипатий своих сотрудников, работала в интересах этой власти. Политико-идеологические пристрастия сотрудников ФСБ отступали перед приказом руководства, и в результате офицер — поклонник ИБП — был вынужден работать против этой организации. (Это не шутка, а известный нам реальный случай.)
Кроме туманных намеков и далеко идущих, но пустых обещаний, националисты никогда и ничего не получали от ФСБ в обмен на свою подчеркнутую лояльность. Как афористично сформулировал высокопоставленный офицер госбезопасности: «контора» ничем не может помочь, она способна лишь навредить. И еще как вредила, не останавливаясь перед провокациями самого грубого пошиба!
В частности, дело о взрыве на Черкизовском рынке, приписываемое русской националистической группе, по стилю чрезвычайно похоже на знаменитые провокации конца XIX — начала XX в., когда секретная полиция собственноручно создавала террористические организация. Правда, специалисты охранного отделения работали не в пример более изощренно.
В общем, политический русский национализм не представлял сколько-нибудь серьезного вызова режиму. Он не стал и, главное, не пытался стать субъектом, самостоятельным игроком российской политики, а оставался ее объектом, играя, по фразе из известного романа, роль «болвана в польском преферансе». Более того, посредством политической полиции режим небезуспешно манипулировал русским национализмом в собственных целях.
Его интерес состоял в том, чтобы создать из антисемитского русского национализма благоприятный фон для восприятия самое себя западным общественным мнением и западными политиками. Получите нас или вы получите русский фашизм — такой сигнал посылался на Запад. Создание выигрышного фона — классическая пиаровская стратегия, которая в данном случае успешно работала. Приведем один из наиболее впечатляющих примеров ее эффективности.
В остром политическом противостоянии между президентом Борисом Ельциным, с одной стороны, и Верховным Советом во главе с Русланом Хасбулатовым и вице-президентом Александром Руцким — с другой, симпатии Запада всецело находились на стороне президента.
Однако когда «Белый дом» в сентябре 1993 г. был превращен в концентрационный лагерь в центре Москвы, когда кульминационная фаза конфликта чрезмерно затянулась, то западные лидеры стали задумываться о том, не принудить ли Ельцина к переговорам и компромиссу с парламентом. И тут случилась весьма любопытная вещь: колонна РНЕ, защищавшего «Белый дом», маршем прошла вокруг осажденного здания. При этом бойцы организации были одеты в черную форму со стилизованной свастикой (т. н. «коловратом») и выбрасывали руки в нацистском приветствии. Картинка, до боли напоминавшая германскую хронику 1930-х гг. Реакция высокопоставленных западных зрителей, включая американского президента Билла Клинтона, была предвидимой и однозначной: против фашистской угрозы в ядерной стране приемлемы любые средства.
Был ли этот марш случайностью или провокацией («подставой», говоря современным языком) — вопрос, на который мы не знаем ответа. Хотя в ретроспективе таких «случайностей», в том числе с РНЕ, набирается так много, что они больше похожи на закономерность.
