Новым интеллектуально-идеологическим обоснованием этого доминантного устремления русского национализма стало евразийство. Все его интерпретации включали ряд общих принципиальных черт: требование восстановления империи, принципиально надэтничес-кий патриотизм, радикальное антизападничество, попытку синтеза советского и досоветского начал, интерес к геополитике. Евразийство органично продолжало линию русского имперского национализма: «не отрицало русскость как таковую, но растворяло ее в неком сверхнациональном единстве, доказывая, что сверхнациональность и есть главная, сущностная черта русскости»350. Можно назвать евразийство национал-большевизмом эпохи крушения коммунизма.
349 Сергеев Сергей. «Русизм»: третья волна // Политический класс. 2008.
№6. С. 66.
350 Там же.
«Бесспорным "коллективным агитатором и организатором" лево-правого евразийства явилась газета Александра Проханова "День"/ "Завтра", провозгласившая венцом русского самосознания теорию этногенеза Льва Гумилева. Разные новые версии старой идеологии обосновывали химик Сергей Кара-Мурза, математик и театральный режиссер Сергей Кургинян и экстравагантный эзотерик, геополитик, конспиролог, метафизик (и многое другое) Александр Дугин — одним словом, "люди ученые". Своим почти непререкаемым авторитетом "евразийский соблазн" поддержал такой основополагающий столп "русизма" как Кожинов (который, впрочем, начал "евразийствовать" еще в годы "застоя" — см. его программную статью 1981 года "И назовет меня всяк сущий в ней язык...", воспринятую тогда многими "русофилами" крайне отрицательно). В той или иной форме евразийство захватило большинство патриотических изданий, даже "Москва", долгое время державшаяся от него на подчеркнутой дистанции, позднее оказалась к нему, в известной мере, причастна..»351
Однако евразийство было явлением преимущественно интеллектуально-верхушечным. В той мере, в какой идея возрождения СССР обладала остаточным мобилизационным потенциалом, стилистически и содержательно она носила вполне традиционный характер, а политически ее паства ориентировалась на коммунистов. В то время как интеллектуальные изыски евразийцев получили незначительный отклик у части интеллигенции, но не имели даже малейших шансов вызвать масштабную социальную динамику.
Евразийство противоречило магистральной тенденции русского сознания — тенденции его этнизации или, иначе, обретения русскими этнической идентичности. Подробнее об этой фундаментальной трансформации будет рассказано в следующей главе, сейчас же вкратце отметим, что русское сознание не вполне осознанно, но последовательно и упорно противилось утверждениям о евразийском характере русского народа и русской культуры, столь же упорно придерживаясь мнения о принципиальной близости России к Европе, а не к Азии. «Практически 2/3 россиян считают Россию естественной частью Европы и полагают, что в дальнейшем она будет теснее всего связана именно с этим регионом мира, тогда как число активного проповедуемого сегодня (опрос проводился в марте 2000 г. — Т. С, В. С.) евразийства составило не более 1/3. Уровень значимости для россиян азиатских стран в целом сравнительно невелик. Само слова "Европа" в ассоциативных рядах массового сознания россиян окрашено значительно позитивнее, чем "Азия"...»352 К этому стоит добавить зафиксированную всеми социологическими службами преобладающую ориентацию русских не только на западные потребительские образцы, но и на западные модели общественного устройства. Ни одна из стран Азии, включая сверхразвитую Японию, не рассматривается русскими как желательное место эмиграции.
351 Сергеев Сергей. Указ. соч. С. 66-67.
352 Россия на рубеже веков / Отв. ред. М. К. Горшков. М., 2000. С. 406.
Для русских евразийство не особая цивилизационная идентичность, а прежде всего недостаточно цивилизованный, недоевропейский (и именно в этом смысле азиатский!) характер отечественной экономики, а также некоторые особенности русского национального характера. В том, что касается культуры, которой во всех известных определениях цивилизаций отводится ключевая роль, подавляющее большинство русских придерживается мнения о европейской природе отечественной культуры353. Таким образом, евразийское идеологическое предложение шло вразрез с русской идентичностью — и чем дальше, тем очевиднее это становилось. «О каком "евразийском братстве" можно говорить после двух чеченских войн, в условиях непрекращающегося роста иноэтнической преступности и бесконтрольного наплыва "евразийской" нелегальной иммиграции?354»
Неудивительно, что евразийство так и не превратилось в политическую платформу, точнее, провозглашавшие его в качестве таковой группы остались интеллектуально-эзотерическими сектами. Единственный известный нам случай, когда организация, упоминавшая евразийство в качестве составляющей своей идеологии, приобрела политический статус и даже добилась некоторой известности и влияния, — это Национал-большевистская партия Эдуарда Л имонова. Однако в ее идеологическом снаряжении евразийство было не ядром, а лишь элементом радикального синтеза фашистского толка, который вместе с акцентированным контркультурным стилем и сделал организацию привлекательной для молодежи. О русском фашизме нами будет рассказано дальше, сейчас же продолжим основную линию повествования.
Русские фашисты, точно так же, как коммунисты, православные монархисты и евразийцы, были имперцами. Одни грезили о возвращении в Россию/СССР, «которую мы потеряли», а другие лелеяли надежду революционным путем учредить в Северной Евразии принципиально новую имперскую политию. Одни — коммунисты, евразийцы и православные монархисты — готовы были вновь пожертвовать русскими, растворив их в имперском теле (пресловутое «русский — имя прилагательное»), другие хотели русифицировать грядущую фашистскую империю.
353 Подробнее о русской цивилизационной идентичности см. главу 7 книги
В. Д. Соловья «Кровь и почва русской истории» (М., 2008).
354 Сергеев Сергей. Указ. соч. С. 67.
Однако ни в одной из этих модификаций имперская идеология не заводила, да и не могла завести русское общество, которое, как было показано в предшествующей главе, психологически рассталось с Советским Союзом еще до его формального распада. Естественная ностальгия по канувшей в Лету стране ошибочно принималась за массовые проимперские настроения, которых не было и в помине. Из ошибочной предпосылки вырастала пагубная политическая стратегия — курс имперской реставрации (или строительства новой империи). Эта идеология по определению не обладала мобилизационным воздействием, ибо масса русских не желала хоть чем-то пожертвовать ради восстановления имперского монстра. Они были не прочь, если бы Советский Союз восстановился, но как-нибудь так — не больно, без напряжения, а лучше вообще без их участия.
Генеалогия антиимперской позиции уходила во вторую половину 1980-х гг., когда оформился небольшой пул националистических организаций, выступавших против сохранения империи любой ценой и ставивших во главу угла этнический принцип. Национально-республиканская партия Николая Лысенко, Русский общенациональный союз Игоря Артемова и еще некоторые группы ратовали за постепенную дезинтеграцию СССР с выделением из него восточнославянского ядра — России, Украины и Белоруссии, присовокупившего исторически русские территории (Северный Казахстан, Приднестровье, часть Эстонии). Хотя подобное гипотетическое государство также можно назвать империей, принципиально важно, что выделялась оно именно по этническому признаку. Такая славянская империя оказывалась переходным этапом к национальному государству.
Сторонники данной позиции значительно быстрее имперцев адаптировались к новым реалиям и признали необходимость строительства национального государства. В некоторых случаях они заходили даже настолько далеко, что призывали образовать в составе Российской Федерации «Республику Русь», сформированную из этнически русских территорий России. Правда, эта точка зрения всегда оставалась экзотической и маловлиятельной.
Хотя первоначально в националистическом движении абсолютно превалировала имперская позиция, со временем под давлением обстоятельств баланс сил стал меняться в пользу сторонников nation-state. Исход дискуссии был предопределен не убедительностью интеллектуальной аргументации, а массовыми настроениями русских, которые, как мы покажем в следующей главе, не вполне осознанно, но отчетливо и все более настойчиво делали выбор в пользу национального государства. Это доминирующее умонастроение экс-президент Владимир Путин выразил афористичной фразой: кто не жалел о распаде Советского Союза, у того нет сердца, но у тех, кто желает его восстановления, нет разума.
