что, согласна, чтобы мою личность определяли враги? – Жоэль наклоняется ко мне, будто намерена открыть секрет: – Я родом не из рабства. Я родилась свободной! Когда я появилась на свет, по радио играли свинг, а в кафе Пиккола Сицилии сидели американские солдаты. Нашими друзьями были мусульмане и христиане. Мы праздновали вместе и пели одни и те же песни. На арабском! Конечно, мы тоже спорили, но как соседи, а не как враги. Я была тогда мала, но эти истории у меня в крови. Моя мама хотела распроститься с тем прежним миром, но чем старше она становилась, тем больше ей хотелось туда вернуться. У людей было мало еды, но они делились тем, что имели. В шаббат соседка-мусульманка приходила разжечь нашу печь. А в Рамадан ее дети тайком приходили поесть с нами.
C’est moi. Вот откуда я родом.
В голосе Жоэль сплелись нежность и горечь, словно она говорит об исчезнувшей цивилизации. Однако это было не так давно и всего в двух шагах отсюда.
– Знаешь, в Йом ха-Шоа в Израиле воют сирены. Вся страна затаив дыхание слышит этот единственный звук, который прямо врезается в тебя. Мы, дети, стояли неподвижно на школьном дворе, каждый сам по себе, глаза закрыты. Все вспоминают про шесть миллионов. Представь себе. Мы не думали о таком большом числе. Мы думали о наших родителях, бабушках и дедушках. И тут в твою маленькую головку закрадывается мысль, которую нельзя никому рассказать: твои родители живы. И тебе стыдно за это. Ты не принесла никакой жертвы. Ты все-таки другая и не принадлежишь к ним.
Я пристально смотрю на девушку на фотографии. Сколько от нее осталось в сегодняшней Жоэль? И сколько сегодняшней Жоэль было в ней уже тогда?
C’est moi. Это я.
Глава
29
История – это не прошлое. Это настоящее.
Мы несем нашу историю с собой.
Мы – это наша история.
Джеймс Болдуин
Хайфа
Весной 1956 года, точнее, в Шавуот [55], когда окна были украшены разноцветными лентами и флагами, а девочки бегали по улице Яффо в белых платьях, с венками в волосах и веточками в руках, детство Жоэль закончилось. Если бы Морис не стоял на обочине с фотоаппаратом, когда мимо проходила Жоэль, которой уже исполнилось двенадцать лет, то она бы не раскинула руки и не стала бы радостно кружиться, не потеряла бы равновесие и не упала на мостовую. Платье, которое ей подарили на бат-мицву, не испачкалось бы, и Морис не отправил бы ее домой отстирывать пятно. Она не услышала бы голос Фрэнка Синатры на лестничной клетке, а войдя в квартиру, не увидела бы свою мать через полуоткрытую дверь кухни – как та лежит на клеенчатой скатерти с желтыми цветами, задрав юбку и обхватив ногами бедра мужчины, который зарылся руками в ее волосы.
Но она это видела. И с тех пор ничто не было прежним.
* * *
Но по порядку.
Семью неделями ранее, а точнее 23 марта 1956 года, незадолго до Песаха, в аэропорту Лод приземлился самолет авиакомпании Air France. На его борту находились два гражданина Франции, летевшие из Туниса с пересадкой в Париже, так как прямого рейса между враждебными государствами не было. Судя по именам на билетах, пассажиры были евреями: Альберт и Мириам Сарфати. За три дня до этого Тунис объявил о своей независимости от Франции. Жившие в Тунисе европейцы были в смятении: должны ли они оставаться или лучше эмигрировать?
Морис, Ясмина и Жоэль встретили их в аэропорту. Это был первый раз, когда Жоэль вновь увидела реальных людей из того мифического места под названием Пиккола Сицилия, которое она едва помнила и где – в зависимости от настроения ее матери – все было намного лучше или намного хуже. Дедушка и бабушка выглядели как настоящий месье и настоящая синьора. У них были стиль, манеры и трогательная доброта. Когда Жоэль поприветствовала их на иврите, а они ответили ей на итальянском, она поняла, что они не только из другой страны, но и из другого времени. Она узнала своего дедушку Альберта, несмотря на то что он исхудал. Его медленную, чуть нескладную походку и быстрые умные глаза. В его движениях была некоторая асимметрия, появившаяся после инсульта. Старомодный костюм, шляпа и поношенные туфли говорили о том, что их владелец не пытается поспевать за модой, а бережно хранит старые добрые вещи, пока они не распадутся от ветхости. И его добродушная улыбка, когда, приветствуя Жоэль, он смотрел ей в глаза, и его взгляд, полный нежности и любопытства. Кем ты стала, словно спрашивали его глаза, и в кого ты в один прекрасный день превратишься? Мими, бабушка, напротив, показалась ей чужой, дружелюбной, но сдержанной. Она не могла понять язык ее тела, только чувствовала напряжение между Ясминой и Мими, которые улыбались друг другу, но даже не обнялись. Что-то было не в порядке, и пройдут годы, прежде чем Жоэль узнает, что она появилась на свет только благодаря упрямой маминой гордости. Для Мими Жоэль так и осталась воплощением скандала, который разрушил ее семью.
* * *
В Хайфу они ехали на автобусе «Эгед». Альберт молчал, зато Мими восторженно рассказывала, какого великолепного петуха в вине им подали на высоте семь тысяч метров над морем. Затем она в первый раз спросила о Викторе, и в этот момент Альберт с особым интересом уставился в окно.
* * *
К тому времени Жоэль много знала о родителях или, по крайней мере, так считала, потому что они много разговаривали дома и рассказывали Жоэль обо всех делах. Еще до ее бат-мицвы они держались с ней как с равной, считали, и по праву, что она многое понимает, и не пытались приукрашивать для нее мир вокруг. Но теперь, с приездом бабушки и дедушки, ей стало казаться, будто Морис и Ясмина разыгрывают для гостей спектакль – почти как в школе, неумело и неловко, с шаблонными фразами, а зрители взирают на это в смущении. А бабушка и дедушка тоже разыгрывают спектакль, заодно с родителями, и, как плохие актеры, постоянно косятся на публику, то есть на Жоэль, чтобы понять, какое они производят впечатление. Честно говоря, выглядело это по-любительски. Мими и Ясмина не могли скрыть, что не доверяют друг другу.
* * *
Бабушка и дедушка приехали, чтобы осмотреться и понять, можно ли переселиться сюда на склоне лет. И они хотели увидеть Виктора. Они много говорили об Израиле, но вот упоминаний имени Виктора избегали – по
