– Ох, Ральф! И вы ехали верхом от самого Джилли! Как же вам было больно! А сейчас вы как? Голова не кружится? Наверное, у вас внутри что-то порвалось!
– Да нет, я цел и, пока ехал, ничего такого не чувствовал, честное слово. Я очень спешил, беспокоился, как ты тут, и мне, наверное, было не до ушибов. Будь у меня внутреннее кровоизлияние, оно, думаю, уже дало бы себя знать… Мэгги, что ты! Не смей!
Низко опустив голову, она осторожно касалась губами багровой полосы, ладони ее скользнули по его груди к плечам – осознанная чувственность этого движения ошеломила Ральфа. Потрясенный, испуганный, стремясь во что бы то ни стало освободиться, он оттолкнул ее голову, но как-то так вышло, что она вновь очутилась в его объятиях – змеиными кольцами обвила и сдавила его волю. Забылась боль, забылась святая церковь, забылся Бог. Он нашел ее губы жадными губами, впился в них, алчно, ненасытно, изо всех сил прижал ее к себе, пытаясь утолить чудовищный, неодолимый порыв. Мэгги подставила ему шею, обнажила плечи, прохладная кожа ее здесь была нежнее и шелковистее всякого шелка; и ему казалось – он тонет, погружается все глубже, задыхающийся, беспомощный. Грешная человеческая его суть страшным грузом придавила бессмертную душу, и долго сдерживаемые чувства – темное горькое вино – внезапно хлынули на волю. Он готов был зарыдать; последние капли желания иссякли под грузом этой грешной человеческой сути, и он оторвал руки Мэгги от своего жалкого тела, отодвинулся, сел на пятки, свесив голову, и словно весь погрузился в созерцание своих дрожащих рук, бессильно упавших на колени. «Что же ты сделала со мной, Мэгги, что ты со мной сделаешь, если я тебе поддамся?»
– Я люблю тебя, Мэгги, всегда буду любить. Но я священник, я не могу… просто не могу!
Она порывисто встала, оправила блузку, посмотрела на него сверху вниз, через силу улыбнулась, от насильственной этой улыбки только еще явственнее стала боль поражения в серых глазах.
– Ничего, Ральф. Я пойду посмотрю, есть ли у миссис Смит чем вас накормить, потом принесу лошадиный бальзам. Он чудо как хорош от ушибов; боль снимает как рукой, куда верней поцелуев, смею сказать.
– Телефон работает? – с трудом выговорил он.
– Да. Часа два назад протянули временную линию прямо по деревьям и подключили нас.
Но когда она ушла, он еще несколько минут собирался с силами и только потом подсел к письменному столу Фионы.
– Пожалуйста, междугородную. Говорит преподобный де Брикассар из Дрохеды… а, здравствуйте, Дорин, значит, вы по-прежнему на телефонной станции. Я тоже рад слышать ваш голос. В Сиднее телефонисток не узнаешь, просто отвечает скучный, недовольный голос. Мне нужен срочный разговор с его высокопреосвященством архиепископом, папским легатом в Сиднее. Номер двадцать-двадцать три-двадцать четыре. А пока ответит Сидней, дайте мне, пожалуйста, Бугелу.
Едва он успел сказать Мартину Кингу о случившемся, как его соединили с Сиднеем, но довольно было и двух слов Бугеле. От Кинга и от тех, кто подслушивал на линии, весть разнесется по всему Джиленбоуну – и у кого хватит храбрости выехать по такому бездорожью, те поспеют на похороны.
– Ваше высокопреосвященство? Говорит Ральф де Брикассар. Да, спасибо, добрался благополучно, но самолет сел неудачно, увяз в грязи, и возвращаться надо будет поездом. В грязи, ваше высокопреосвященство, в грязи! Нет, ваше высокопреосвященство, в дождь тут все раскисает, ни проехать, ни пройти. От Джиленбоуна до Дрохеды пришлось добираться верхом, в дождь другой возможности и вовсе нет… Потому я и звоню, ваше высокопреосвященство. Хорошо, что поехал. Должно быть, у меня было какое-то предчувствие… Да, скверно, очень скверно. Падрик Клири и его сын Стюарт погибли – один сгорел, другого убил вепрь. Вепрь, ваше высокопреосвященство, вепрь – дикий кабан… Да, вы правы, в местном наречии есть свои странности.
Непрошеные слушатели ахнули, и он невольно усмехнулся. Нельзя же крикнуть в трубку: «Эй, вы все, дайте отбой, не подслушивайте» – ведь у оторванных огромными просторами друг от друга джиленбоунцев нет иного общего развлечения, но, не подключись они все к линии, архиепископу слышно было бы много лучше.
– Если разрешите, ваше высокопреосвященство, я здесь задержусь на похороны и позабочусь о вдове и оставшихся детях… Да, ваше высокопреосвященство, благодарю вас. Я вернусь в Сидней, как только будет возможно.
Телефонистка тоже слушала разговор; отец Ральф дал отбой и тотчас опять снял трубку.
– Пожалуйста, соедините меня опять с Бугелой, Дорин.
Он поговорил несколько минут с Мартином Кингом и решил, что августовский зимний холод позволяет отложить похороны до послезавтра. Многие захотят быть на этих похоронах, несмотря на распутицу, хоть и придется ехать верхом; но на дорогу уйдет немало времени и сил.
Вернулась Мэгги с бальзамом, но не предложила сама смазать ушибы, а лишь молча протянула флакон. И сухо сообщила: миссис Смит приготовит для гостя горячий ужин в малой столовой через час, так что он успеет сначала принять ванну. Отцу Ральфу стало не по себе – Мэгги, видно, почему-то считает, что он обманул ее надежды, но с чего ей так думать, на каком основании она его осудила? Она ведь знала, кто он такой, отчего же ей сердиться?
Ранним хмурым утром горсточка всадников вместе с телами погибших добралась до берега речки и здесь остановилась. Джилен еще не вышел из берегов, однако стал уже настоящей быстрой и полноводной рекой глубиной в добрых тридцать футов. Отец Ральф на своей каурой кобыле переправился вплавь им навстречу, он уже надел епитрахиль; все остальное, необходимое пастырю, было у него в чемоданчике, притороченном к седлу. Фиа, Боб, Джек, Хьюги и Том стояли вокруг, а он снял холст, которым укрыты были тела, и приготовился совершить последнее помазание. После Мэри Карсон ничто уже не могло вызвать у него брезгливости; но в Пэдди и Стюарте не было ничего отталкивающего. Лица обоих почернели – у Пэдди от огня, у Стюарта от удушья, но священник поцеловал обоих нежно и почтительно.
Пятнадцать миль тащили ломовые лошади тяжелый лист рифленого железа по рытвинам и ухабам, и позади пролегла глубокая колея, шрам в земле, которого не скрыть даже густым травам, что поднимутся здесь в ближайшие годы. Но дальше, казалось, пути нет – до Большого дома Дрохеды осталась всего миля, а через бурлящую реку не переправиться. И вот все стоят и смотрят на вершины призрачных эвкалиптов, видные отсюда даже сквозь завесу дождя.
Боб повернулся к отцу Ральфу.
– Придумал, – сказал он. – Придется это сделать вам, ваше преподобие, у вас одного лошадь не измученная. Нашим только бы на тот берег перебраться, на большее их не хватит, столько уже тащились по грязи и по холоду. Езжайте в усадьбу, там найдутся пустые бензиновые баки на сорок четыре галлона, надо их закрыть наглухо, чтобы крышки не съехали и не было щелей. В крайнем случае запаять. Нужно бы двенадцать штук, самое малое десять. Связать вместе и переправить на этот берег. Мы их подведем под это железо, закрепим, и оно пойдет вплавь, как баржа.
