– Ты что хочешь? – повторила она, не выдергивая рук.
Он выпалил, побледнев:
– Можно, я тебя поцелую?
Она смотрела на него с тихим безучастным недоумением, он на нее – в упор. Приблизил губы рывком… Удушливо пахнуло одеколоном “Шипр”.
Тошнота подкатила к горлу, словно поднятая скоростным лифтом, Таня отдернулась, шлепнула его по скуле, судорожно вцепилась в неопрятно разросшуюся елку, и ее вырвало.
– Что случилось? Таня!
– Отстань, малявка! – она поперхнулась, и ее вырвало снова.
– Я не малявка!
Закряхтела, чувствуя, как подкатывает новый липкий ком.
– Таня, тебе плохо?
– Не видишь, меня от тебя тошнит! – крикнула истерично, со слезящимся прищуром глядя не на него, а на веточки, на которых повисли гадостные нити.
Услышала: он уходит, обиженно хрустя шишками.
…Виктор вытерся рукавом и заорал освежающее: “ура”.
Он вновь мчался вперед и видел множество солдат и омоновцев, которые бежали врассыпную, теряя дубинки и щиты. Там и тут вокруг не успевавших убежать закручивались людские гневные водовороты. Люди, облепив грузовики, вышибали стекла, влезали внутрь. По Садовому уносился военный грузовик с человеком, повисшим на подножке. Человек соскользнул и попал под другой грузовик, гнавший следом.
Третий грузовик под красным флагом затормозил возле раздавленного, кто-то выпрыгнул, нагнулся, похоже, щупая пульс, затем принял флаг из кабины, накрыл тело. Подскочившие перенесли его на тротуар.
Всё промелькнуло за какие-то секунды.
Два взмокших парня в кожанках двигались большими скачками, держа с двух концов деревянную скамью, выломанную, видимо, из военного грузовика.
– Разбудили медведя! – выдохнул сосед Виктора по пробежке, спортивный старик с возрастной гречкой на лысине, распечатывая губы, запекшиеся красной коркой. Он обнимал бревно, словно добытое из леса.
Они остановились. Перед ними была Смоленская площадь, перекрытая со всех сторон, заполненная бесчисленными касками; позади зеленели грузовики и краснели пожарные машины. Отступавшие вливались в этот заслон, умножая его. Желто-коричневая высотка МИДа была сейчас особенно зловещей, как неприступный средневековый замок.
“Богатырь”, – прочитал Виктор вывеску на магазине, и это слово болезненно отозвалось в нем.
Двое автоматчиков в касках выдвинулись из-за щитов и разрядили обоймы вверх. Прямо на них в распахнутом бирюзовом пуховике шел мужичок, сжимая толстую пачку газет. Наперерез ему выскочил мент в серой шапке, резко взмахнув ногой в тяжелом ботинке. Мужичок уклонился и затряс газетами на вытянутой руке, словно предлагая их купить.
Виктор оглянулся, и у него перехватило дыхание: всё Садовое заполняли люди, им не было конца. Многие, сгорбившись, долбили дубинками или сидели на корточках; он понял: они привычно отколупывали асфальт.
Со стороны щитов поплыл приторно-едкий запах, вокруг закашлялись, натягивали на лица горлышки свитеров, прикрывались шапками и носовыми платками. Виктор смахнул длинную слезу; его уже не тошнило, но в горле першило, как будто там песок.
– В бой! – захрипел в мегафон неизвестный ему мужчина с вытянутым южным лицом.
– За Русь-матушку! – и старик с гречневой головой, размахнувшись, швырнул бревном, как снарядом.
Виктор неожиданно вспомнил слово, которое закатилось в темную щель памяти. Выхватив из кармана куртки поджигу и коробок, чиркнул спичкой и закричал по складам:
– Ре-во-лю-ция!
Залп самопала затерялся в криках, но словно в ответ на стальные брызги из пожарных брандспойтов обрушился ослепительно-белесый ледяной поток, парализующий, как сход снежной лавины.
Грузовик с новым красным флагом, на этот раз выставленным на крыше, подкатил к щитам. Люди ринулись за ним, грузовик почему-то остановился – может быть, водитель пожалел давить, – флаг сбило струей, а в следующий миг, не тратя времени на раздумья, уже зная, что вот она, это она, ре-во-лю-ция, проплыв под клокочущей водой, мокрый насквозь, Виктор вынырнул между щитами и вломился в гущу ОМОНа, деревянной ручкой самопала засветив кому-то точнехонько под каску.
Его принялись лупцевать дубинками, он взвыл от животной боли, и тут на обидчиков пришелся удар наступления.
Теперь на Смоленской площади началось настоящее рубилово. Обе стороны, смешавшись, как древние рати, били друг друга остервенело. На переднем рубеже мелькал черно-желто-белый флаг, безостановочно колошматя по каскам, слышались женский визг, мужской мат и надрывное “За Родину!”…
Щиты отступали и мешались с хрустом и звоном, как будто треснули льды и потекли по огромной реке.
Вот уже захвачены пожарные машины, и развернутые брандспойты обрушили потоки на врагов… Вот уже те побежали со всех ног, а один, забравшись на брезентовый кузов, растирал кровавые сопли и затравленно таращился.
Омоновцы, солдаты, менты неслись табунами. Толпа гнала их с улюлюканьем, как добычу, пиная слетавшие каски и фуражки.
Виктор, не понимая, что орет, сжав непонятно откуда взявшуюся резиновую дубинку, сменившую поджигу, рванул над туннелем влево. Там уже не было никаких кордонов, и он снова нараспев захохотал от того, что сотни и сотни в зеленом и сером улепетывали от их небольшой бешеной группки по пустому Калининскому, в то время как многотысячная толпа еще не успела повернуть с Садового…
Пуля с шипящим свистом майского жука пролетела у него мимо уха.
Затарахтело, загремело, засвистело…
– Пулемет!
– Автомат!
– Ложись!
Толпа выплескивалась на улицу из-за поворота и металась.
Виктор, слегка пригнувшись, отставая, бежал на выстрелы рядом с парнем с красивым начесом смоляных волос. Окна мэрии золотисто горели под солнцем, как чешуя. Забабахало отрывисто и глухо.
– Помповое, – задыхаясь, процедил парень, – это ж помповым бьют…
Вокруг топотало еще множество ног.
– Как будто шампанское открывают, – засмеялся нервным голосом мужчина в косухе и в камуфляжной кепке, поправляя громоздкие очки.
– Тебе лишь бы шампанское хлебать… – сердито ответил кряжистый седобородый человек.
– А, деревенщик… – кисло засмеялся тот, что в косухе. – Чего в деревне не сидится?
– Писатели, не ругайтесь! Вместе ж на тот свет! – бросил парень, хватая себя за начес.
– Писатели? – спросил Виктор.
– Это ж Белов Василий, – парень взмахнул указующей рукой. – А вон это – Лимонов.
Они выскочили под пандус мэрии, где отряд омоновцев в синих бронежилетах веером поливал улицу автоматными очередями.
“Фашисты!” – парень потряс кулаком, пробегая дальше. Женщина в серых домашних штанах, вскрикнув, как ужаленная, схватилась за кроссовку и запрыгала на одной ноге. Мужичок в бирюзовом пуховике упал плашмя, накрыв собой стопку газет. Виктор споткнулся об него и растянулся, и тотчас перестали стрелять – нарастал грозный рев моторов.
Привстав на колено, Виктор глянул через плечо: семь могучих “Уралов” ехали по Калининскому, заняв все полосы, на крышах развевались пять красных флагов, один андреевский и один черно-желто-белый, сзади валил народ.
– Уходите! Уходите отсюда! Пошли! – слышалось впереди. Фигуры в зеленом побежали от Белого дома к мэрии, и теперь вслед им кричали: – Крысы!
Вот уже первый грузовик начал долбить оранжевую поливалку, отстранил ее, двинул дальше, приминая колючую проволоку. Другой последовал его примеру, подоспел третий… через минуту образовался проход, Виктор бросился туда вместе с другими, которые пихались, как пьяные, подтягивали друг друга за руки, перелезали через кузова и горланили:
– Победа!
– А-а-а-а!
Виктор выскочил на площадь, чтобы увидеть, как по мосту уходил канареечно-желтый бэтээр, а омоновцы и солдаты, слипаясь, точно пластилиновые, забились на пандус мэрии и под него, а зеленый бэтээр от мэрии выдавал трескучие очереди в небо, обреченно отгоняя наседавших, а небо стало еще ярче и голубее, наверно, потому, что на его фоне высился белоснежный дворец и оттуда, открыв объятия, спешили люди и изо всех окон махали что было сил.
– Свободны! – заорал Виктор во всю глотку, сложив ладони у рта как рупор. – Вы свободны-ы-ы!
Он заметил среди бородатых баррикадников торопившегося, хромая, десантника-депутата Ачалова с красным крупным лицом, и тут же опять засвистели майские жуки пуль.
Все попадали, залегли, покатились, спрятались за грузовики, поливалки, гранитные надолбы и парапеты.
– Украина! С Украины снайпер, сука! – по-девчоночьи кричал подросток, прилегший рядом, поглощая желтыми глазами что-то далекое, и Виктор не сразу понял, что “Украина” – высотка гостиницы за мостом.
От дверей мэрии отделился отряд в касках, паля из автоматов налево и направо и перебежками приближаясь к Белому дому. За ними осторожно полз бэтээр, поводя стволом пулемета.
Обрушилось разом длинное зеркальное стекло возле парадного подъезда. В ответ из окна Белого дома тоже заговорил пулемет, следом на ступени выбежали несколько человек в черных рубашках и беспорядочно застрочили от животов. Виктор разглядел их повязки – белые знаки на красном.
