того как Хейфец получил согласие Борисова работать над «Павлом I» и в театре приступили к репетициям, режиссер, когда бродил по улицам, думал: почему родившийся в Яковлевском некий Олег Иванович Борисов, ставший потом знаменитостью, проработавший многие годы в Театре им. Леси Украинки, в БДТ, затем — в Художественном театре, и родившийся в Минске Леонид Ефимович Хейфец, прочитав Мережковского, так полно и едино почувствовали, зачем это сегодня нужно, что для них значит Павел, что для них заговор, что для них бунт на Руси, что для них ре-во-лю-ци-я, что для них кровь, что для них трагедия власти?! И не было ни одной репетиции, где бы Хейфец с Борисовым что-то понимали разно. «Это, — говорит Леонид Ефимович, — даже пугало, но это — правда. И актеры ощущали наш союз. Ощущали его серьезность. Потому что Борисов пришел на первую репетицию, уже многое прочитав, многое зная».
Образовался действительно серьезный союз. Без очевидных разногласий. Режиссер и актер не только не собирались (ни вместе, ни порознь) связывать «Павла I», держа «фигу в кармане», с ситуацией в Советском Союзе конца 1980-х годов. Они даже не затрагивали этого вопроса в многочисленных разговорах на «павловскую» тему. И нет, пожалуй, малейших оснований полагать, будто Хейфец взялся за «Павла I» с намерением совместить события той эпохи с перестроечными событиями.
Андрей Караулов полагает, что «Хейфец хотя и говорит о весне 1801 года, но думает о другой весне — 1989-го». Суждение основано на предположении о том, будто уйти в XVIII век режиссер разрешает только Борисову, а остальных актеров туда не пускает: культура двора павловской эпохи им будто бы не знакома, и Хейфеца устраивало, что «они лишь делают вид, что играют исторических персонажей». На самом же деле режиссер вместе с художниками и, конечно же, с Борисовым пытался с присущей ему предельной тщательностью выверять все моменты необходимого соответствия эпохе, вплоть до мелочей. Другое дело, вполне объяснимая растренированность тогдашней труппы ЦТСА, общая расхлябанность в театре, процветавшая до прихода нового режиссера («Сегодня, — вспоминал об одном из репетиционных дней Борисов, — в театре была примерка костюмов — это ужас. Балахоны! Висят как на вешалке. Отправили на переделку. Павел должен бы всех высечь… Загляните хотя бы за кулисы во время спектакля — это же ужас, тут не то что творить, просто находиться не безвредно. И так везде — на любом производстве, в любой сфере деятельности, в любом углу России во все времена»), павловской эпохе соответствовать не позволяли, и Хейфец мастерски использовал это обстоятельство в пользу предложенной Борисовым концепции роли Павла I. Для того чтобы, упорствуя и подводя труппу муштрой к строжайшему выполнению всех требований дисциплинарного порядка, заставить всех, кто выходит в «Павле I» на сцену, выглядеть людьми из той эпохи и превратить спектакль в компактное цельное произведение, Хейфецу понадобилось бы гораздо больше времени, нежели восемь-девять месяцев репетиций, предшествовавших премьере. Режиссеру вполне достаточно было того, что маленький человек на огромной сцене выглядел не маленьким и заставлял всех забыть о размерах пространства.
«Борисов, — отмечает Борис Любимов, — так сохранил свою форму, что, пожалуй, ни один актер его поколения с ним не сопоставим. И эта его профессиональная умелость, его оснащенность сделали то, что в финале его Павла становится жаль, он вызывает сочувствие».
В отечественной историографии, не говоря уже о кинематографе, Павла I принято представлять «монархом взбалмошным и психически неуравновешенным». Из школьной программы советских времен только и помнят о Павле: тиран, палочник, безумный самодержец…
Удивительно, но происходит это и по сей день — инерция представления императора в виде «венценосного самодура, играющего в солдатики», продолжает действовать. И нет дела до того, что Павел за время своего правления никого не казнил, «сумасшествие» его заключалось в борьбе с нерадивыми, привыкшими к безнаказанности начальниками и чиновниками, которых он либо увольнял, либо высылал из Петербурга, в юридическом закреплении «первенствующей и господствующей» роли православной церкви среди других церквей и конфессий в России. «Не стоит удивляться, — говорит военный историк Андрей Малов-Гра. — История царствования Павла I написана руками его убийц. А точнее — по заказу тех самых людей, которые его ненавидели. Исследования павловской эпохи основываются в основном на воспоминаниях верхушки дворянства той поры. А она немало претерпела от государя, ведь он не давал элите грабить страну. Павел не был революционером, он просто хотел навести в огромной стране порядок по европейскому образцу».
Новый курс Павла I петербургскую знать не устроил категорически. Разрыв с Англией, писал Михаил Александрович Фонвизин в книге «Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников», «наносил неизъяснимый вред нашей заграничной торговле. Англия снабжала нас произведениями и мануфактурными и колониальными за сырые произведения нашей почвы. Эта торговля открывала единственные пути, которыми в Россию притекало всё для нас необходимое. Дворянство было обеспечено в верном получении доходов с своих поместьев, отпуская за море хлеб, корабельные леса, мачты, сало, пеньку, лен и проч. Разрыв с Англией, нарушая материальное благосостояние дворянства, усиливал в нем ненависть к Павлу…».
Павел I, поперек горла вставший англичанам, убит был не без участия определенных сил извне. Английский посланник в Петербурге лорд Уитворт принимал в заговоре против российского царя самое активное участие. Его высылка (он обосновался неподалеку, в Копенгагене) ни на что не повлияла. К нему за указаниями ездила его любовница Ольга Жеребцова, сестра братьев Платона, Николая и Валериана Зубовых, один из которых — Николай — входил в число непосредственных исполнителей убийства, нанесших царю «апоплексический удар золотой табакеркой» (табакерка принадлежала Николаю Зубову) в висок, а потом задушивших его гвардейским шарфом. После кончины Павла она, как писали историки, «получила в Англии сумму, соответствовавшую двум миллионам рублей — для раздачи заговорщикам, но присвоила их себе». Евгений Шумигорский, дореволюционный исследователь павловской эпохи, резонно вопрошал: «Какие же суммы были переданы в Россию ранее?..» Близкий родственник Жеребцовой Петр Лопухин рассказывал о ней: «Уитворт через посредство О. А. Жеребцовой был в сношениях с заговорщиками; в ее доме происходили сборища, через ее руки должна была пройти сумма, назначенная за убийство или по меньшей мере за отстранение императора Павла от престола… За несколько дней до 11 марта Жеребцова нашла более безопасным для себя уехать за границу и в Берлине ожидала исхода событий…» Связь англичан с заговорщиками поддерживалась также через сновавших между Лондоном и Петербургом курьеров и даже через так и не покинувшего Лондон русского посла, графа Семена Воронцова, фактически английского агента.
В конце марта 1989 года Леонид Хейфец уехал с каким-то спектаклем в Грецию. Олег Иванович наслаждался тишиной и спокойствием на даче («Есть возможность, — записал, — оглянуться перед последним рывком»). «Павла» к тому времени репетировали уже около семи месяцев. «К сожалению, — отмечал Борисов, — больше времени уходит на учебу: как сделать
