спектакль художественным целым. Труппа работала в другой программе, и многие не вписываются в общую нервную систему. Выпирают эмоции, штампы, и теряется все, во имя чего? Работаю как на драге для углубления дна».
В апреле Борисов сделал переворот, все изменивший кардинально и поразивший Хейфеца и всех партнеров «Павла». «Я и раньше, — пояснял Олег Иванович, — интуитивно к этому шел: играл две последние сцены с точным предчувствием конца. С желанием смерти. Но сейчас понял, что вызов заговорщикам надо делать раньше. Когда? С первого же выхода! Вылететь на вахт-парад стрелой, пропахав эту бездонную сцену, — и чтоб сияли глаза! Си-я-ли! Знаю, что буду убит, знаю и потому растопчу эту сволочь, изорву в клочья. Успею! Если это сияние от Павла будет исходить, его фигура станет еще трагичней. И все полетит… Хорошо, чтобы и другие не отставали».
Борисов с самого начала исходил из того, что он играет «русского Гамлета» — имя это было дано Павлу за границей. «То, что его так назвали, о многом говорит, и я защищаю этого человека», — объяснял свою позицию Олег Иванович. Павел обречен, он чувствует приближение конца, это как раз основное, можно сказать, сквозное действие, задуманное Борисовым. Основная задача. С первого же выхода Павел чувствует приближение смерти. Он идет ва-банк, летит в пропасть. Сознательно — зная, понимая, что ему уготовано, — он напоследок так доказывает всем, что, как ни странно, этот полет в пропасть — обретение свободы.
Маленький, щупленький, тщедушный, человек, если посмотреть со стороны, вроде бы далекий от актерской профессии, вылетал на огромную, самую большую в Европе театральную сцену, полностью открытую художником спектакля Иосифом Сумбаташвили — танки по такой сцене могут передвигаться! (Существует легенда о взводе солдат-призраков с лейтенантом во главе, которые потерялись в театре во время его строительства.) И заполнял собой эту громадину. В первую же секунду — своей энергетикой, своим счетом к жизни, счетом к себе самому. И сцена на глазах становилась меньше.
«„Павел I“, — писала театральный критик Ирина Василишина, — стал бенефисом Олега Борисова. Уже само первое появление актера в образе Павла принесло истинное наслаждение. Легкая, угловатая фигура, стремительная, какая-то прыгающая походка, пронзительный взгляд, раздутые ноздри, причудливо-нервная игра с тростью… Личность властная, страшная и жалкая одновременно. Сцена буквально заполнена актером, его энергией, темпераментом, страстью, нервом. Государь, властелин, жертва, человек… Есть, за кем следить, есть, о чем думать. Есть радость от подлинного, добротного актерского мастерства». «На Борисова, — отмечал Юрий Аптер, — можно смотреть бесконечно и бесконечно наслаждаться его мастерством».
В роли Павла Олег Борисов доходил до неких мистических ее краев и касался бездны. Может быть, поэтому воздействие его на зрителя было невероятным по силе своей. На сцене могло находиться десять, пятнадцать, двадцать актеров, но при выходе этого маленького, лысого человека с тросточкой, далеко не красавца, далеко не гиганта, — все окружающие куда-то отодвигались и тысяча двести зрителей в зале Театра армии (на его спектакле всегда были аншлаги!) замыкались на нем.
Стоило ему по сюжетной необходимости покинуть сцену, она моментально меркла и скучнела — от общей, по замечанию Ирины Василишиной, «актерской приблизительности, какой-то бутафорской неухоженности». Юрий Аптер по этому поводу высказывается еще жестче: «…спектакля как цельного произведения, нет, есть только великолепный Олег Борисов, что, в общем-то, не является открытием или событием».
Интересное наблюдение по этому поводу у Оксаны Корневой: «…произошла в спектакле такая, на мой взгляд, любопытная вещь: растренированность, неумелость и депрофессионализация труппы, сказавшаяся даже в неумении носить исторические костюмы, вести себя соответственно эпохе и месту, говорить в историческом и литературном контексте данного произведения, — все это использовано режиссером. Он и не упорствовал, кажется, на историческом соответствии, ведь, наверное, такой мастер, как Хейфец, сумел бы настоять на своем. И жалость непрофессиональности, расхлябанность неансамблевости воспринимаются как жалкое состояние общества, окружавшее Павла, как полное отсутствие духовности и значительности личностей».
Борисов был над бездной… Его энергия, его лицо, его пластика, его нервная система удивительно совпали с нашими представлениями о том, каким был этот невероятно несчастный русский царь. Его работа в «Павле» поражала. Поражала энергией человека, знающего, чувствующего, что времени ему дано немного.
Артист Валерий Баринов считает, что его профессия вообще очень зависимая: зависит от текста, от режиссера, от художника, костюмера, от партнеров… «Но это, — говорит он, — еще и самая свободная профессия». И ссылается на Борисова, с которым снимался в «Подростке»: «Олег Иванович — царствие ему небесное — великий был артист! Вот он мне говорил: у артиста есть единственный инструмент, на котором он работает, — он сам, и этот инструмент должен быть в состоянии такой постоянной готовности. А для этого артист должен быть внутренне свободен». Выражение Антона Павловича Чехова «Странные люди, эти артисты. Да и люди ли они вообще?» совершенно справедливо по отношению к этим «нелюдям». Но такая у артиста профессия. Он — сам себе музыкант и сам себе инструмент. И если он сам не научится уважать этот инструмент, его никто не будет уважать. Многие работавшие с Борисовым вспоминают, что он всегда спрашивал: «Где будем брать энергию?» Без нее человек неинтересен, а самый большой приток энергии дает любовь. Энергию он брал во время репетиций обычно в паузах, в оценках. И не в самих даже оценках — в темпераменте оценок.
Когда Юрий Борисов стал (на исходе лет Олега Ивановича) работать с отцом вместе, он понял, что это такой вулкан, который может взорваться. Что и происходило. Как правило, во время спектаклей, во время съемок. И 120 человек — больше — могли мгновенно затихать на съемочной площадке: возникала идеальная тишина, тишина напряженная, тишина понимания. Все — от оператора до последнего статиста, реквизитора — все слушали: настолько было сильно борисовское гипнотическое, энергетическое воздействие.
«Убеди во время исполнения» — это была формула, которой Олег Иванович следовал всю жизнь. Он должен был убедить. И — убеждал. Пленка это передает тоже. Лучеиспускание, как говорил Станиславский, «оно и в кино остается». Его воздействие — в фильмах — не уменьшается.
Академик Андрей Андреевич Золотов, общавшийся с Олегом Ивановичем достаточно близко, внутренне и нежно, рассказывает, что когда он был на спектакле «Павел I», то сразу же вспомнил Борисова в «Тихом Доне», в роли Григория Мелехова. Золотова поразило, как один человек не самого высокого и широкого телосложения заполнял собой сцену, экран фильмов Абдрашитова. «На сцене, — говорит Андрей Андреевич, — танки „гуляют“, а Борисов выходит и всё — танки не страшны, ничего не страшно. Вспоминаю его в „Тихом Доне“ Товстоногова… Казалось бы, после роли товарища Глебова на киноэкране… Штампы созданы, да и наша фантазия
