Ко всеобщему удивлению, Гай и Белладонна завели привычку каждое утро отправляться на верховые прогулки. Первой эту идею предложила Лора — она оседлала лошадь, чтобы чем-то себя занять, но вскоре потеряла к таким прогулкам интерес. Вместо нее за ними присматривает Фэркин. В глазах у него удовлетворенный блеск.
— Этот парень — прирожденный всадник, — гордо замечает он.
— Но все же до Контессы ему далеко, — парирую я.
— Да, она, как никто, умеет подойти к животному с лаской, — соглашается он. — Но он будто родился в седле.
Белладонна не обсуждает со мной свои утренние прогулки, и я не спрашиваю. Дни наши проходят в приятном однообразии, как и положено знойным июльским дням. Они встают, седлают лошадей и отправляются на прогулку. Я не торопясь завтракаю с Лорой и даю ей наговориться о Хью и Гае. От неприязни мы постепенно перешли к взаимному обожанию, и она не задает любопытных вопросов о Белладонне. Мы без дела слоняемся по дому или читаем. Потом я разбираю бумаги — у меня их всегда целая гора — а Лора пишет письма. Мы купаемся в бассейне. Обедаем на свежем воздухе. А ближе к вечеру, когда становится прохладнее, часто работаем в саду. Брайони играет с Сюзанной и другими детьми. Если возникает необходимость, я звоню Джеку или Притчу. Но новостей нет. Будем терпеливы. Будем рассчитывать и строить планы.
Вздохни поглубже. Стреляй спокойно и уверенно. Целься в сердце.
После ужина мы сидим на веранде и любуемся пляской светлячков. Весь прочий мир уходит далеко-далеко. Здесь, в убежище, он не может причинить нам боли.
Так я говорю себе изо дня в день. Я жду. Что-то произойдет. Очень скоро. Белладонна меняется. Некая крохотная частичка ее становится мягче, и причина этому — Гай. Я вижу, она пытается бороться с этой мягкостью, но не так усердно, как боролась бы год или два назад.
— Ты стала заметно бодрее, — говорю я ей однажды благоуханной ночью, когда мы с ней остаемся вдвоем.
— Что ты хочешь сказать? — хмурится она.
— Что твоя веселость отчасти связана с мистером Гаем Линделлом, любителем поваляться в сене.
— Брайони очень привязана к нему, — с теплотой в голосе говорит она.
— Я тоже, по-своему. И Лора, разумеется. Вообще он обаятельный малый. Если, конечно, не обращать внимания на его злосчастное либидо. — Я улыбаюсь. Я не могу сказать ей, что больше всего он нравится мне потому, что держит при себе свои подозрения о том, кто она такая на самом деле. — Но, надеюсь, с тобой он ведет себя как настоящий джентльмен.
Я жду, что за эти слова она оторвет мне голову, но она почему-то пропускает их мимо ушей.
— Да, конечно, — говорит она после тягостного молчания. — На прогулках мы редко разговариваем. А если и говорим, то о всякой ерунде. Ни о чем важном. Он немного напоминает мне Джека. Только не такой скованный. И все-таки мне кажется, они оба люди чести, каждый по-своему.
— Верно. Но Джек — наемный работник и знает о вас очень многое. Мы вместе прошли через такое…
Нет, нет, нет, я не хочу вспоминать о сэре Патти. Напрасно я завел этот разговор.
— Ладно, — торопливо добавляю я, чтобы загладить оплошность. — Я волновался за тебя, только и всего. Волновался, что ты слишком волнуешься за него. Ты меня понимаешь?
— Ни капельки. Тебе что, твоя коленка подсказала? — язвительно спрашивает она. — Черт бы тебя побрал, Томазино, терпеть не могу, когда ты прав. Но если тебе станет легче, я скажу, что в самом деле не понимаю, почему мне легко его выносить. И все. Больше мне нечего сказать о Гае Линделле.
Итак, к чему мы пришли?
Старого обманщика не проведешь.
* * *
Чемоданы собраны, билеты куплены. После отъезда Лоры и Гая в доме станет очень тихо, и я намереваюсь долго и с наслаждением дуться на весь белый свет. Я слишком привык каждый день видеть их лица.
В последнюю ночь перед их отъездом Белладонна никак не может заснуть и среди ночи спускается в библиотеку, чтобы отыскать себе какую-нибудь милую скучную книжицу из тех, что когда-то навевали сон на мадам де Помпадур. Шагая обратно по коридору к себе в спальню, она замечает, что дверь комнаты Гая чуть приоткрыта и оттуда на ковер льется яркий золотистый свет.
Он тоже не находит покоя.
Ее охватывает любопытство, и она заглядывает. Гай в пижаме и халате орехово-коричневого шелка сидит на кровати и держит в руках небольшую серебряную рамку. Он смотрит на нее так внимательно, что не замечает Белладонны, и та интуитивно догадывается, что это, наверное, фотография его сестры или матери. Он склонил голову, а на лице написано такое горе и мука, что она невольно вздрагивает от тягостной печали, кольнувшей ее сердце. Она сама удивляется этому чувству и пугается его. За все годы после смерти Леандро она ни разу не испытывала сострадания к мужчине.
Она на шаг отступает от двери, затем стучит.
— Я увидела, что у вас горит свет, — говорит она. — С вами все в порядке?
Он мгновенно сгоняет с лица печаль и кладет рамку с фотографией стеклом вниз на ночной столик. Он очень удивлен ее заботой; до сих пор она ни разу не проявляла внимания, не любила говорить о чувствах — ни о своих, ни о его. Она не из тех, кого зовут сочувственными натурами.
— Да, благодарю вас, — отвечает он, поднимает глаза на нее и пытается улыбнуться. — Мне нравятся женщины в мужских пижамах.
— Вы хотите сказать, вам нравятся женщины без пижам, — поддразнивает она.
— Ну почему же, Контесса, — улыбается он. — Если бы я не знал вас лучше, я бы сказал, что вы строите мне глазки.
Ее лицо неуловимо суровеет.
— Ничего подобного, — отрезает она.
— Конечно, — мягко соглашается он. — Я и не думал. Хотите войти? Или посидим где-нибудь еще?
Сама не зная почему, она входит в его спальню и садится в кресло, обитое светлым кремовым атласом. Будто защищаясь, подтягивает колени к груди.
— Брайони будет очень скучать по дяде Гаю, — говорит она. — Вы будете писать ей?
— Обязательно, — отвечает он. — Буду слать ей телеграммы с Цейлона.
— Вы надолго собираетесь туда?
— Надеюсь, нет. Только улажу дела.
— Понимаю.
— Другие на вашем месте спросили бы: какие дела?
— Гай, это меня не касается.
— Я бы рассказал вам все, что вы захотите узнать.
— Рассказали бы? — переспрашивает она. — Например, о чем?
— Например, о том, какая вы удивительная.
— Я не желаю слышать этого, — тусклым голосом произносит она. — И никакая я не удивительная. На самом деле вы меня совсем не знаете.
— Я знаю то, что видел. И знаю, чего я хочу.
— Чего же вы хотите? — спрашивает она, мгновенно надевая на лицо маску вежливой отстраненности, какую она обычно носит при чужих. Но только Гай ей совсем не чужой.
— Конечно, тебя.
— Почему?
Гай озадаченно смотрит на нее. Никогда прежде женщины не задавали ему такого вопроса.
— Почему я хочу тебя? Ты хочешь спросить — почему я хочу тебя такой, какая ты есть? — вслух размышляет он. — Ты в самом деле считаешь себя таким чудовищем? Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что я тебя совсем не интересую? И никакой другой мужчина тоже?
— Да, — отвечает она. — Да, могу.
— Понятно. — Он не требует, чтобы она посмотрела ему в глаза и сказала это. Боится, что она и вправду скажет. — Но я тебе не верю.
— Гай, меня не интересует, что вы думаете и чего вы хотите, — печально произносит она, теребя ворс на бархатной подушке. — Это не имеет к вам никакого отношения.
— Ты имеешь в виду то, что случилось с тобой? То, что сделало тебя такой?
Она в ужасе смотрит на него.
— Я знаю, с тобой что-то стряслось, — продолжает он. — Нечто, полагаю, такое ужасное, что тебе не хочется об этом говорить. Ты будто бы… не знаю, как сказать… запечатала себя в сосуд. В тебе гнездится какая-то боль и гложет тебя изнутри. Мне хотелось бы помочь тебе, — со страстью говорит он. — И хочу я только одного: разреши мне помочь. Хочу, чтобы ты поверила: мне можно доверять, и я согласен ждать, пока ты не поверишь в это.
— Я не прошу жалости, — возражает Белладонна. — Она мне не нужна.
— Я предлагаю тебе не жалость, — тихо говорит он. — А любовь. Ты знаешь, что я люблю тебя.
— Вы не можете меня любить. Я этого не хочу, — говорит она. Именно так, слово в слово, ответила она когда-то Леандро. Помнит ли она об этом? — Я не способна любить. У меня нет сердца.
— Это неправда, — возражает он. — Ты любишь свою дочь; ты любишь Томазино. Лора, и Хью, и все, кто живет здесь, боготворят тебя, и ты это знаешь. Они видят в тебе доброту, даже если ты сама ее не замечаешь.
— Хватит, — грубо прерывает она его и встает. Когда такими же словами с ней говорил Джек, она заставила его поклясться, что он никогда больше не произнесет этого. Но Джек знал гораздо больше, чем Гай. И Гай значит для нее гораздо больше, чем Джек. — Никогда больше не говорите так со мной. Я этого не хочу.
