хотя бы с Фросей!
— Спасибо! Большой подарок слушать, как она костылем стучит!
— Ты несправедлива! Фрося несчастный человек, нельзя так. Астраханцевы пробудут недолго и никого не обременят. В конце концов, у меня тоже есть право иметь друзей. Я целыми днями одна. У меня нет ни одного близкого существа, кроме Жульки.
Марья Антоновна заговорила на больную для нее тему, и Алена кротко ей улыбнулась, словно беря назад недавние возражения.
— Мамочка, твоих прав никто не отбирает. Но мне-то как быть? Я ведь их уже пригласила!
— Позвони этим ребятам и объясни, что изменилась ситуация. Отложите приезд на какое-то время.
— Очень остроумно, если учесть, что они уже в дороге. К тому же у них скоро сессия, и тогда они вообще не смогут. Может быть, отдадим им мою комнату, а я поживу у Лизы Борщевой?
— Алешик, это неудобно.
Марья Антоновна чувствовала себя неуверенно из-за того, что Алене пришлось уступить ей, и не слишком решительно противоречила дочери.
— Подумаешь, у них половина дачи пустует!
— Там старина, антиквариат… Я слышала, Алексей Степанович неохотно приглашает гостей.
— Чепуха! Я же не навечно к ним переселяюсь!
— Ну, если это их не обременит, — Марья Антоновна взглянула на крошечные золотые часики и заторопилась на станцию. — Жулька, ко мне! — позвала она собачонку, надела на нее ошейник и пристегнула поводок. — Алешик, мы ушли.
Они спустились с крыльца, и Жулька зацокала коготками по кирпичной дорожке.
Ариадна Остаповна была единственной подругой Марьи Антоновны. Когда она появлялась в доме, Колпаковы прятались по своим комнатам, лишь бы не слышать ее скрипучего голоса, разговоров о гомеопатии, застоявшегося запаха йода, исходящего от желтых морщинистых рук (она работала фармацевтом в аптеке), и не видеть ужасного бордового платья, которое она надевала в гости и к которому прикалывала массивную брошь, напоминавшую кладбищенский медальон. Ариадна Остаповна любила яблоки с подгнившим бочком, но самой несносной была ее привычка в гостях снимать туфли и постоянно жаловаться. Она жаловалась на больной желудок, показывала рентгеновские снимки, признавалась, что сознает безнадежность своего положения и что ей на роду написаны одни несчастья. При этом она молча кивала на Фросю, сидевшую рядом в высоких зашнурованных ботинках… Марья Антоновна старалась утешить подругу, но это оказывалось чудовищно сложно, и ее жалкие попытки увязали в непробиваемой мрачности Ариадны Остаповны. В конце концов в Марье Антоновне все начинало негодовать: как же так?! Ведь и у нее хватает болезней и несчастий, но она не взваливает их на чужие плечи! Ей надоедало терпеть капризы Ариадны Остаповны, угождать ее прихотям, она давала себе обещание разорвать эту дружбу, но затем сама же звонила Астраханцевым и приглашала в гости. Ариадна Остаповна обладала над ней странной властью.
С годами Марья Антоновна все чаще оставалась в одиночестве. Муж пропадал на службе, Митрофан Гаврилович был занят в совете ветеранов, у Алены тоже находились свои дела, и она чувствовала себя никому не нужной. Смешно сказать, сажала на стул Жульку и начинала общаться с ней. Или пробовала заговаривать с соседками, приглашала их на чай, даже делала к праздникам маленькие подарки, но дружбы не получалось. Однажды она услышала в метро случайную фразу: «…относилась ко всем слишком доброжелательно, а это всегда вызывает подозрения». Это было сказано не о ней, но Марья Антоновна со стыдом представила, хороша же она была со своими сувенирчиками и приглашениями! И лишь встретившись с Ариадной Остаповной, она поняла, что вся трудность общения состояла для нее в необходимости говорить о себе, делиться собственными переживаниями, не стоившими, по ее мнению, внимания собеседника. Поэтому ее ставили в тупик самые обычные вопросы: «Как дела? Как поживаете?» Марья Антоновна то отвечала на них с излишней обстоятельностью, то, наоборот, неопределенно пожимала плечами. С Ариадной Остаповной ей было легко потому, что подругу совершенно не интересовали переживания Марьи Антоновны и Марья Антоновна была нужна ей только как слушатель. Ариадна Остаповна не собиралась уступать ей роль обиженной и несчастной, оберегая свою монополию так же ревностно, как нищий, зарабатывающий на хлеб демонстрацией дырявых лохмотьев.
На платформе Марья Антоновна поцеловала гостей и тяжело вздохнула, как бы находя общий язык с подругой, которая всегда тяжело вздыхала. Ариадна Остаповна отерла пот, высвободила шею из воротника бордового платья и грузно двинулась к мосту. Фрося заковыляла следом, приволакивая ногу в высоком ботинке. Жулька, не выносившая запаха Астраханцевых, угрожающе заворчала и стала скалить зубы. Марья Антоновна спустила ее с поводка и несколько раз хлопнула в ладоши, чтобы отогнать Жульку подальше.
— Я ей объедков привезла в термосе, — сказала Ариадна Остаповна. — Костей и хрящиков, пускай погрызет.
— Спасибо. Напрасно ты беспокоилась.
После угощений Ариадны Остаповны Жулька неделями мучилась животом, поэтому Марья Антоновна незаметно выбрасывала все, что привозила подруга.
— Как в Москве? — спросила она.
— Пекло.
— А Фрося, я смотрю, посвежела.
— С чего ей! Вся синяя, как гнилая картошка… Целыми днями со старухами в сквере сидит да книжки читает. Философом стала. Ты вот поговори с ней, поговори… Я ей недавно: «Что ты все маешься! В кино бы сходила!» А она: «На свете есть безбедное горе и есть безрадостное счастье». Где такое вычитала!
Фрося остановилась, чтобы нарвать цветов, и Марья Антоновна спросила:
— Фросенька, как тебе у нас? Нравится?
— Нравится, — сказала Фрося без всякого выражения.
— А цветы?
— Тоже…
— Почему же ты их так несешь? Ты их выше держи!
— Все равно завянут.
— Почему? Мы их в воду поставим.
— И в воде завянут, — с тем же безразличием сказала Фрося, и Марья Антоновна с трудом улыбнулась, как бы от себя добавляя ее словам чуть-чуть жизнерадостности.
— Видишь какая! Философ! — с одобрением прошептала Ариадна Остаповна. — Ничем ее не проймешь!
— Бедная девочка. Надо ей помочь… У нее есть друзья, компания?
Заметив, что Фрося прислушивается к их разговору, Марья Антоновна сделала знак подруге говорить тише.
— Я же сказала, сидит со старухами…
— Алена пригласила на дачу друзей. Я попрошу ее познакомить с ними Фросю.
— А… — Ариадна Остаповна приостановилась, чтобы отдышаться и поправить на шее брошку. — Горбатого могила исправит. Я иногда боюсь ее, как ведьму. Лягу, глаза прикрою, будто сплю, а она смотрит, смотрит…
Сзади послышался шум мотора, и из-за поворота, в клубах дорожной пыли, показалась машина.
— Жулька! Жулька! — Марья Антоновна позвала собачонку, чтобы взять ее на поводок. — Ко мне, негодная!
Но Жульки не было видно.
— Где же она?! — Марья Антоновна сердилась, что ей приходится волноваться из-за своей собаки. — Ну, подожди у меня!
Она сложила поводок вдвое наподобие плетки.
— Ваша Жулька вон там, — Фрося кивнула на
