жаловаться на это Лизе, которая и так проводила лето в затворничестве, без друзей и развлечений. Алексей Степанович решил потерпеть, внушая себе, что гости пробудут недолго и не создадут много шума. Он услышал из сада, как хлопнула калитка и они с шутливыми возгласами поднялись наверх. Он проводил их рассеянной улыбкой, нагнулся и стал рыхлить землю, но тут его укололо предчувствие. Алексей Степанович выпрямился, задумчиво наморщил покатый лоб, постучал грабельками по бревенчатому срубу, обивая с них налипшие комья земли, а затем вдруг бросил грабельки и двинулся в дом. Там он ясно услышал голоса тех самых университетских смутьянов, которые попортили ему столько крови: смутьян Борисоглебский о чем-то спорил с дочерью, а смутьян Машков декламировал ей отрывок из Тургенева. Машков и компания у него на даче! Алексей Степанович направился в свой кабинет и наполнил грелку холодной водой. Голоса не смолкали. Тогда он отложил грелку и распахнул дверь в комнату Лизы.
— И вы смели сюда явиться?! Вы, Машков, и вы, Борисоглебский?! Наглецы! Рыцари без страха и упрека, думаете, вам все сойдет с рук?! Ошибаетесь! Я сам приглашаю гостей в мой дом. И сам выпроваживаю.
— Я предупреждал, чем это кончится, — сказал Никита, вполголоса обращаясь к Алене.
— Если нас называют наглецами… — поддержал Лева.
Гости дружно поднялись с мест.
— Это еще не самое обидное прозвище, которого вы заслуживаете, — остановил их Алексей Степанович. — Садитесь… И вы, Машков, садитесь, и вы, Борисоглебский… Давайте разбираться. Вам кажется, что требованием порядка и дисциплины я стесняю вашу свободу. Но может быть, порядок и дисциплина надежнее обеспечивают свободу, чем любая анархия? Если хотите, я докажу вам это на примере такого понятия, как государственность. Мы сейчас не на семинаре, и я не буду приводить вам никаких цитат, а просто поделюсь моими размышлениями. Согласны?
Капитаны приготовились слушать.
— Все мы с вами знаем, что государство не вечно. Когда наступит всеобщее равенство, оно отомрет и исчезнет, но пока этого не произошло, необходимо укреплять государственную власть. Государство должно быть сильным, а для этого ему надо немного состариться. Как историк я, например, не раз убеждался, что подлинная государственность возникала тогда, когда исторические бури стихали, враждующие силы примирялись друг с другом, жизнь как бы утрясалась и отстаивалась. Тогда-то и приходила в движение государственная машина, начинали вращаться ее мощные маховики. Государственность выражала себя в букве закона, и это было благом, хотя находились горячие головы, которых отпугивала безликая мощь государственной машины и которые испытывали ностальгию по тем временам, когда лихие командиры размахивали сверкающей шашкой и ораторы в кожаных куртках поднимали массы на борьбу. Что ж, честь им и хвала, героям прошлого, но ведь сейчас времена иные. Международные отношения настолько сложны, что тут шашкой не помашешь. Современная экономика поднялась на такой уровень, что зажигательными речами в ней мало чего достигнешь. Необходимы другие стимулы — материальное поощрение, хозрасчет, а это в конечном итоге и есть государственность. — Алексей Степанович тронул ноющий затылок и, пересилив боль, стал продолжать: — Помните английский афоризм: тот, кто в юности не был либералом, — сухарь, а кто остался им в зрелом возрасте, — попросту глупец? Сам я не причисляю себя к махровым консерваторам, но государственный консерватизм считаю в известной мере полезным, государственный холод — целительным и бодрящим. Было бы нелепо считать, что крепость государственных устоев стесняет свободу личности. Если государство по-настоящему сильно, если оно доказало свою жизнеспособность в тягчайших испытаниях, оно может допустить любой либерализм — так у бетонных опор плотины кипит укрощенная масса воды. Из истории Рима известно, что Цезарь снисходительно позволял плебсу писать на заборах насмешливые стишки. Отсюда вывод: государственный порядок надежнее обеспечивает свободу, чем любая анархия. Надо лишь уметь пользоваться той формой свободы, которая нам дана. В частной жизни человеку предоставлена полная самостоятельность, и в этом нет никакой двойственности, — придумали же словечко! — если человек, полностью лояльный по отношению к государству, у себя дома живет, как он хочет, — Алексей Степанович отнял ладонь от затылка.
— На лекциях вы нам об этом не говорили, — с наивным удивлением заметил Лева.
— Хорошо, вы недовольны моими лекциями, но ведь на лекциях обо всем не расскажешь. Дайте-ка я вам польщу и скажу, что вы люди достаточно образованные, но я не могу ориентироваться на таких, как вы, ребята. Первая заповедь каждого педагога — исходить из среднего уровня студентов. Может быть, вам на моих лекциях скучно, но будем откровенны: не столь уж я придирчив. Я не наставил бы вам двоек в зимнюю сессию, если бы вы сдали мне все положенное по программе. Сдали и — свободны. Занимайтесь спортом, искусством, развлекайтесь. Пользуйтесь тем, что вы молоды. У меня этой привилегии, к сожалению, уже нет.
— А мы не хотим… не хотим развлекаться. Мы народ сердитый и хмурый, — сказал Никита.
— Уж юмора-то вам не занимать, Машков!
— Мы не хотим на каждый вопрос иметь два ответа, — рвался в бой Мика Степанов. — Это приводит к самому страшному.
— Скажите пожалуйста! К чему же?! — Алексей Степанович изобразил шутливый ужас.
— К двуязычию! — выпалил Мика. — Есть люди, которые с кафедры произносят высокие слова, обличают чуждые нам нравы, а сами… живут на тургеневских дачках!
Лицо Алексея Степановича помертвело.
— Это вы обо мне? — спросил он ледяным шепотом.
Лева и Никита в унисон присвистнули и стали с любопытством разглядывать панель потолка. Покатый лоб Алексея Степановича запульсировал жилками, он покачнулся и схватился за стул.
— Вон! — проговорил он буднично и, освобождая шею от тугого воротничка, заорал: — Вон отсюда! Чтоб духу вашего… не было!
— Я предупреждал, — вздохнул Никита, как будто ему было больше всего жаль потерянной возможности разглядывать потолок.
— Вон! — повторил Алексей Степанович, не замечая, что сам же загораживает дорогу гостям.
— Да, Степанов, — скорбно произнес Лева, — придется тебе подыскивать другой вуз. Дров ты наломал, это точно.
Под слоем цветущих рыжих веснушек на лице Мики разлилась краска.
— Ребята… Алексей Степанович, — он не знал, к кому обращаться, — я сказал то, что думал!
— Мой тебе совет, дружище: застрелись, — посоветовал Лева. — В твоем положении…
— Оставьте его! Я догадываюсь, чья тут рука, — Алексей Степанович повернулся к Никите. — Это вы, Машков! Ваша режиссура!
— Ах, какая проницательность! — шутовски вскричал Лева.
— Прекрати, Борисоглебский! Вы с ним одним миром мазаны! Мы еще в деканате поговорим!
— Почему же на «ты»! — обиделся Лева.
— Разрешите?.. — Никита просил уступить ему дорогу.
— Сделайте одолжение, — Алексей Степанович посторонился и вдруг с мучительным стоном обхватил руками голову.
— Папа, тебе плохо? — бросилась к нему Лиза.
— Чудовищно болит голова, чудовищно! — он слепо шагнул к креслу и на ощупь
