– И что?
– Ничего. Забудь. Давай выбираться отсюда. Тут есть оружие, есть язык этих чертей. Сейчас попробуем с помощью языка загнать всех тварей сюда обратно. Вдруг получится?
– Получается, что из старших ребят остался только ты, – проговорила Эмма. – Вдруг эта зараза передается только мальчикам?
– Не только. Ты же тоже заболела.
– Но почему тогда мальчики заболевают чаще, чем девочки? Почему не заболели Маша, Нитка или Таис? И Федор тоже не заболел…
– Тайка и Федька – они особенные. Они не заболеют.
– Их уже нет, Коль.
– Да спорим, что они живы? Спорим, Эм? Я знаю их, это не те ребята, что погибнут просто так. Их не одолеть просто так. Наверняка они тоже что-то нашли наверху, просто наверняка.
– Все равно не могу понять, почему одни заболевают, а другие нет? В чем тут секрет? Не сделаешь мне кофе? Я еще полчасика почитаю, и будем выбираться. Ты правильно сказал, надо вернуться к своим и что-то придумать.
Эмма снова принялась просматривать файлы. Воспоминания, ссылки на биологические описания. Со всей этой биологией еще надо будет разобраться. Но это уже после, когда Эмма вернется на базу. Еще будет время у нее.
…Я узнал имена тех, в чьем организме вирус не принял активную форму. Взломал файлы штурмана Андрея Шереметьева. Ни он, ни его жена, никто из его друзей не заболели. Я их знал, они пытались сохранить устаревшую форму отношений в виде семьи. На Земле это запрещено, но тут, на станции, старые традиции все еще сохраняются. У правительства до станций руки не доходят. Практически все, кто жил семьями, – все уцелели. Что должно быть во всем этом…
Ну вот. Еще один штрих, еще одна догадка. Роботы не учили в классах, что семьи на Земле запрещены. Почему? Что плохого в том, что люди живут семьей? Что все-таки творится на планете Земля?
Эмма поднялась с кресла, прошла в диспетчерскую. Сделала себе кофе. Еле заметный дымок, поднимающийся от кружки, приятный запах кофе – все это казалось странным и неправдоподобным в этой давно заброшенной диспетчерской.
Вовка увлеченно играл и не обращал на Эмму никакого внимания. Какая-то старая игра на планшете, где надо управлять космическим челноком, совершать полеты и бороться против пиратов. Точно так же часами играл Валёк. Зависал, не отрываясь и не обращая внимания на остальных. Зависимость от игры, о таком Эмма как-то читала в одной из библиотечных книг по психологии. Старая книга, напечатанная на бумаге. Таких книг было достаточно на Втором уровне. Правда, почти никто их не читал, кроме Эммы.
Игра заменяет собой реальную жизнь. Вот у Валька реальная жизнь превратилась в постоянную игру. И Вовик сидит тут уже несколько часов. Он не спал, не вставал размяться. У него другая жизнь. Он живет в ней и двигается вместе со своими челноками.
Вот точно так же и Гильдия заменила реальную жизнь на подобие жизни. Три уровня станции – три уровня игры. Доходишь до конца – и тебя списывают. Правила меняются, только игрокам не сообщают об изменениях. Дети играют, даже не зная, что в конце их ждет «гейм овер» – «конец игры». И останутся только роботы.
Эмма положила руки на плечи Вовки. Тот не оглянулся. Даже не дернул плечом. Так просто его сейчас не вытянешь из игры. Надо сначала немного переключить его внимание.
– Выпей кофе, – велела Эмма и поставила перед мальчиком кружку. – Давай-ка, выпей кофе. А то замерзнешь тут совсем и засохнешь без жидкости. И заканчивай игру. Мы скоро уходим.
– Что? – не понял Вовка.
– Мы уходим. Скоро уходим отсюда. Потому заканчивай играть. Понял? Пять минут – и чтобы ты вышел и закрыл все файлы.
– Так сейчас же время спать, – удивился Вовка, – время, когда на Втором уровне выключают свет.
– Мы не на Втором уровне. Мы у чертей. Потому надо выбираться. Понял?
Вовка молча кивнул и вернулся к игре.
Да, надо уходить. Эмма вернулась в столовую-лабораторию. Принялась перекидывать файлы на свой планшет. Дневники, научные записи, язык животных. Все, что было на компьютере профессора. Колька тут же принялся все дублировать себе, на свой планшет.
– Значит, штурман не заболел, говоришь? – уточнил Колька, как только закончил работу. – А хочешь, я тебе что-то покажу? Вот тут нашел запись, на одном из экранов в этой столовой.
Колька отложил в сторону свой планшет, повернулся. Дотронулся рукой до экрана, вызывая меню. На таких экранах, как правило, крутили рекламные слоганы станции, нужную информацию, новости и объявления. У них были небольшие чипы с памятью, где хранились фильмы и музыка. Удобно во время завтрака, обеда и ужина тут же просматривать новости или фильмы. Экраны не были голографическими, в этом был значительный минус. Зато они были большими и четкими. Яркими и безотказными. Достаточно одной голосовой команды – и возникало меню. Управлять ими вообще можно было с помощью голоса.
Но Колька предпочитал задавать команды пальцами, быстро перемещая их по чуть светящейся поверхности.
– Смотри, – сказал он, и перед Эммой возникла запись.
Большая круглая комната. Диванчики, столики с голограммными узорами. Эмма узнала тот самый зал, через который они проходили на Третьем уровне и где остались Таис и Федор. Только сейчас в зале было полно людей. Вперед вышел невысокий кареглазый человек с умным, подвижным лицом, мягко улыбнулся и сообщил:
«Сегодня у нас знаменательный день, друзья. Наши последние разработки в области робототехники одобрены Международным Сенатом и запущены в производство. Очень скоро наступит не просто Новая Эпоха, а Новейшая Эпоха. Роботы класса дон смогут не только сами принимать решения, они смогут выполнять сложную интеллектуальную работу. Они смогут думать. Они будут пластичны и интересны. Кроме того, мы получили разрешение работать с программой "Живая плоть", то есть создавать биороботов. Роботов, внешне ничем не отличающихся от людей. На такие разработки уже есть заказчики. Это новое слово в робототехнике, дорогие коллеги».
«Значит, ты все-таки добился разрешения? – спросил высокий светловолосый парень. – Несмотря ни на что, ты добился разрешения?»
«Мы лезем не туда, – пробормотал еще один человек, поднялся и прошел к выходу. После обернулся и добавил: – Это принесет беду всему человечеству. Мы занимаемся не тем, чем надо. Взяли на себя роль творцов, только никогда не надо забывать, что люди обычно всегда были тварями, а не творцами».
«Ну что ж, – весело ответил кареглазый человек, – техник Логинов всегда сомневался, но прогрессом двигают не сомневающиеся, а те, кто чувствует веяние времени. Человечество выходит на новый виток развития, и не нам стоять на этом пути. А вам, господин Шереметьев, придется подчиняться распоряжениям Гильдии. У вас подписан контракт».
Высокий и светловолосый, которого кареглазый назвал Шереметьевым, не стал отвечать. Тоже повернулся и вышел.
На этом запись заканчивалась.
– Почему она тут оказалась, эта запись? – удивленно спросила Эмма.
– Да кто его знает? Может, профессору делать было нечего, и он грузил на экраны всякие файлы. А может, совесть замучила. За жадность к прогрессу…
– Жадность к прогрессу… Выдумал тоже, – хмыкнула Эмма. – А еще есть записи?
– Больше нет. Вот тот мужик, который умничал о прогрессе и радовался новым разработкам, и есть профессор Калужский. Между прочим, Илья был его сыном. Ну, фамилия у них, по крайней мере, одинаковая.
– Да, я заметила. Профессора не интересовали собственные дети. Они тут, видимо, никого не интересовали.
– Кроме семейных. Тут есть ролики, снятые о детях. Даже Федор маленький есть. Двухлетний, что ли. Федор – сын этого самого штурмана Шереметьева. Его родители снимали и хранили ролики. А профессор взломал и вытащил себе на компьютер. Тоже глядел перед смертью.
– Ладно, после и мы посмотрим. Значит, не все родители забывали своих детей. Какая разница?
– Ну, сама подумай. Те, кто живет семьей и помнит о детях – те и остаются людьми.
– Ну, да. Раньше было такое устойчивое выражение – «любить кого-то». Сейчас уже так не говорят, сейчас ведь сексуальные отношения возможны только через симулянты. А раньше было по-другому, раньше люди следовали своим природным инстинктам, как животные.
– Ну нет. Это сейчас люди стали животными. А раньше они были людьми, – напомнил Колька. – Слово «любить» раньше употребляли в значении привязанности, да?
– Ну да. Сейчас его заменили словами «привыкнуть», «пользоваться». То есть сейчас я пользуюсь, к примеру, планшетами и общаюсь с лоном, привыкла к нему. А раньше, когда жили с родителями, говорили: я люблю маму и папу. Как-то так.
– Старое выражение, да?
Эмма рассеянно кивнула. Да, это старое, немного забытое выражение. Его употребляли еще тогда, когда жизнь не была такой удобной и усовершенствованной. Когда детей надо было рожать и воспитывать самим, когда женщины зависели от отцов своих детей, когда близкие и личные отношения между людьми приносили много боли и разочарования. Вообще все эти семьи, дети, мужья и жены порождали бездну разочарования.
