– Не пытайся изображать равнодушие, – сказала Зебра. – Многие согласились бы совершить убийство, чтобы увидеть подобную картину. Да что там, я знаю людей, которые действительно убивали ради этого!
– Почему-то не слишком удивляет.
Зебра вошла в комнату совершенно беззвучно. В первый момент показалось, что на ней ничего нет, – длинное платье было прозрачным, словно сотканным из дыма.
В руках она держала мою одежду, подарок нищенствующих, – выстиранную и аккуратно сложенную.
Только теперь я заметил необычайную худобу Зебры. Черные полосы, оттененные серовато-голубой дымкой платья, покрывали все тело, следуя изгибам фигуры и сгущаясь на груди и в паху. Жесткий гребень волос сбегал по позвоночнику до поясницы и исчезал между полосатыми полушариями ягодиц. Ее шаг был скользящим, точно у балерины, а крошечные ступни, похожие на копытца, скорее не позволяли ей оторваться от пола, нежели служили опорой. Похоже, она вполне может участвовать в «Игре» – из нее бы получился первоклассный охотник. А разве она не поучаствовала, хотя бы с целью испортить развлечение своим врагам?
– На планете, с которой я прибыл, такой наряд сочли бы провокационным, – заметил я.
– Но это не Окраина Неба, – ответила она, кладя мою одежду на кушетку. – И даже не Йеллоустон. Это Полог, и здесь мы ведем себя так, как нам вздумается. – Ее ладони скользнули вниз по бедрам.
– Прости за нескромный вопрос: ты такой родилась?
– Ничего страшного. Я даже не всегда была женщиной и сомневаюсь, что останусь ею до конца жизни. И уж точно не всегда буду зваться Зеброй. Кому охота быть прикованным к одному телу, к одной личности?
– Не знаю, – осторожно произнес я. – Просто на Окраине Неба у большинства людей нет средств, чтобы хоть в малой степени измениться.
– Да, я понимаю. Вы слишком заняты умерщвлением друг друга.
– Это чересчур краткое изложение нашей истории, хотя ты не слишком далека от истины. А впрочем, что тебе об этом известно?
И снова мне вспомнился тревожный сон – лагерь Кагуэллы и короткий взгляд Гитты, устремленный на меня. Она ничем не напоминала Зебру, но в момент пробуждения, когда мысли еще спутаны, я легко обнаружил у них нечто общее. Гибкое тело, высокие скулы, темные волосы… Не то чтобы Зебра не казалась мне привлекательной, но я никогда не оказывался в одной комнате со столь странным созданием.
– Поверь, достаточно много, – сказала Зебра. – Кое-кто из нас питает к вашей истории самый живой интерес, правда несколько извращенного толка. Согласись, в ней есть нечто пикантное… и жуткое.
Я кивнул в сторону «замурованных» в стене людей, которых вчера принял за барельеф:
– А меня ужасает то, что здесь произошло.
– Согласна. Но мы пережили это. Тем, кто остался в живых, не довелось столкнуться с наиболее жестокими проявлениями плавящей чумы.
Теперь она стояла совсем близко, и я внезапно почувствовал, что во мне просыпается похоть.
– Это только кажется, что между эпидемией и войной нет ничего общего. Нашим врагом был наш Город, наши собственные тела.
Я взял ее за руку и прижал ладонью к своей груди:
– Зебра, кто ты на самом деле? И почему хочешь мне помочь?
– Кажется, мы обсудили это ночью.
– Да, но… – Ответ не убедил. – Меня все еще ищут? Охота не закончится только потому, что ты доставила меня в Полог?
– Здесь ты в безопасности. Мои комнаты экранируются от электронных сигналов, так что запеленговать твой имплантат не удастся. К тому же Полог не на территории «Игры». Охотники не стремятся привлекать к себе внимание.
– Значит, я вынужден остаться здесь до конца жизни?
– Нет, Таннер. Еще пара дней, и ты в безопасности.
Ее рука выскользнула и ласково коснулась моей головы, походя задев шишку над имплантатом.
– Устройство, которое вживил тебе Уэверли, посылает сигналы в течение пятидесяти двух часов. Вот так тут предпочитают играть.
– Пятьдесят два часа? Одно из правил, упомянутых Уэверли?
Зебра кивнула:
– Разумеется. Они экспериментировали с разными сроками.
Это слишком долго. След Рейвича и без того остывает, но, если я промедлю еще два дня, у меня не будет ни малейшего шанса.
– А почему они играют?
Интересно, услышу ли я то же самое, что говорил мне Хуан, юный рикша.
– Им скучно, – сказала Зебра. – Среди нас много послесмертных. Несмотря на эпидемию, смерть все еще кажется отдаленной перспективой. Может, не столь отдаленной, как семь лет назад… но она перестала быть той животворной силой, какой остается для смертных, таких как ты. Это тихий, почти беззвучный голос, побуждающий делать что-то сейчас, потому что завтра может быть слишком поздно; большинство из нас его не слышит. За два столетия общество Йеллоустона почти не изменилось. К чему создавать шедевр сегодня, если через пятьдесят лет удастся сотворить нечто лучшее?
– Понимаю, – кивнул я. – По крайней мере, отчасти. Но ведь ваше общество должно было измениться. Разве чума не сделала смертными многих из вас? Насколько мне известно, вам пришлось отказаться от большинства терапевтических процедур и от механизмов, которые жили у вас в клетках.
– Так оно и было. Имплантированные устройства получили приказ демонтироваться, распасться на безвредные пылинки. Иначе из спасителей они бы превратились в убийц. И дело этим не ограничилось. Нам стало нелегко пользоваться даже генетическими технологиями, поскольку все они были основаны на взаимодействии машин с дублирующими процессами в ДНК. Проблем не возникло только у людей, которые унаследовали от родителей гены долгожительства, но таких очень немного.
– Куда меньше, чем реально бессмертных.
– Конечно… – Она помедлила, словно собираясь с мыслями. – У герметиков – ты их видел – внутри по-прежнему весь комплект наномеханизмов, которые постоянно восстанавливают погибшие клетки. Но плата за это – трудности с перемещением по Городу. Если кто-нибудь из них захочет покинуть свой паланкин, то сможет появляться лишь в некоторых местах, где гарантированно отсутствуют чумные споры. И даже в этом случае риск очень велик.
Я критически посмотрел на Зебру:
– Но ты не герметик. Значит, ты больше не бессмертна?
– Нет, Таннер… Все далеко не так просто.
– Тогда поясни.
– После эпидемии кое-кому из нас удалось разработать новую технологию. Она позволяет сохранять бо́льшую часть наномеханизмов и при этом перемещаться по Городу, ничего не опасаясь. Это медицинский препарат, можно сказать, наркотик. Принцип его действия никому не известен. То ли это вещество делает имплантаты неуязвимыми для спор чумы, то ли просто не позволяет спорам проникать в тело.
– Этот препарат… как он выглядит?
– Тебе незачем знать, Таннер.
– Предположим, меня интересует бессмертие.
– Правда?
– Ну, допустим, что правда.
– Так я и думала. – Зебра глубокомысленно кивнула. – Там, откуда ты прибыл, бессмертие считается чем-то вроде бессмысленной роскоши, верно?
– Те, кто не произошел от момио, так и полагают.
– Момио?
– Иначе мы называем их «спящими». Они были бессмертными в отличие от экипажа «Сантьяго».
– «Мы»? Говоришь так, словно сам там был.
– Просто оговорился. Вообще какой смысл в бессмертии, если ты имеешь все шансы в ближайшие десять лет получить пулю в голову или штык в сердце? Да и при всем желании цена, которую запрашивают ультра, непомерна.
– А у тебя есть такое желание, Таннер Мирабель?
Она поцеловала меня, потом отстранилась и посмотрела в глаза, совсем как Гитта в моем сне.
– Я хочу заняться с тобой любовью, Таннер. Тебя это не шокирует? Хотя вряд ли. Ты не просто симпатичный парень – ты не похож на других. Не играешь в наши игры и даже не пытаешься в них разобраться. Хотя, будь у тебя желание, ты стал бы неплохим игроком. Я не знаю, кем тебя считать.
– У меня та же проблема, – печально отозвался я. – Мое прошлое – сплошное белое пятно.
– Милое выражение, хотя не слишком оригинальное.
– Ну, извини.
– За что? Все верно, Уэверли сказал, что протралил тебя и не обнаружил ничего определенного. Все равно что клеить разбитую вазу. Нет, даже не так. Он сказал: все равно что клеить одновременно две или даже три разбитые вазы, не имея представления, какой они были формы.
– Посткриогенная амнезия, – сказал я.
– Что ж, возможно. По мнению Уэверли, у тебя в голове хаос. Уэверли считает… Ладно, хватит про Уэверли.
– Прекрасно. Но ты так и не рассказала об этом препарате.
– А почему он тебя интересует?
– Потому что мне кажется, я уже встречался с ним. Это «топливо грез», правильно? Твоя сестра пыталась узнать о нем побольше, и это ее погубило.
Зебра ничего не ответила, но спросила:
– Этот сюртук… он твой?
– Нет, подарил один добрый самаритянин. А при чем здесь сюртук?
– Наводит на мысль, что ты пытаешься меня дурить. Ты и правда мало знаешь о «топливе грез»?
