Итак, находя, что чем меньше я питаю к этому склонности, тем больше мои заслуги перед Двором, поскольку я делал это исключительно ради оказания ему услуг, я приобрел к этому такую привычку, что сделался одним из главных устоев кабаре, где стал постоянным посетителем. Это пробудило любопытство тех, кто захаживал туда точно так же, как и я, познакомиться со мной поближе, и постыдившись признаться в моем нынешнем положении, мне не стоило большого труда убедить заинтересовавшихся в том, что я был совершенно другой человек, а не злосчастный повар, если бы пожелали соотнести это или с моим видом, или с моими речами. Но так как любопытные пожелали еще узнать, где я проживал, и что я явился делать в их стране, я оказался в полной растерянности. Я ответил, тем не менее, на вопрос одного из них, что близость Франции к Англии побудила меня сюда переехать; резон был совсем недурен, и так как это случалось ежедневно и с другими, помимо меня, я понадеялся, что он никому не мог показаться подозрительным, по крайней мере, не до того, чтобы следовать за мной по пятам или, лучше сказать, изучать мое поведение. Но кое-кто догадался по моим ответам, что я прилагал несравненно больше заботы к выяснению того, что происходило в отношении к Правительству, чем к осмотру диковинок города. Один из шпионов посла зашел еще дальше; заметив, как я любознателен к любым новостям, он предположил, как обычно судят о других по самому себе, что все рассказанное мной по поводу моего вояжа распрекрасно может быть очень удачной выдумкой, чтобы не вызвать никакого подозрения. Ему было более чем довольно этой [392] мысли, дабы постараться все это прояснить. Он явился подстерегать меня к самому Лонг Экру, где, как я ему сказал, я обитал. Это широкая улица при выезде из города по дороге к Уайтхоллу, Дворцу Королей Англии; но так как совсем не там меня следовало ожидать для встречи со мной, он бессмысленно протоптался с семи часов утра до пяти часов вечера. Нужно было иметь несокрушимое терпение для столь долгого ожидания, и хотя он угадал совершенно точно, когда увидел во мне собрата по ремеслу, поскольку то, что я явился делать в этой стране, не было ничем иным, как тем, чем и он там занимался, я честно признаюсь, если бы Месье Кардинал потребовал бы от меня столь долгого ожидания перед дверью, от этого могла бы серьезно пострадать вся моя натура. Я был немного чересчур живым, чтобы так долго оставаться на одном месте. Как бы там ни было, этот человек явился прямо оттуда в кабаре, где мы обычно виделись в течение большей части послеобеденного времени; он нашел меня там и рассудил по этому обстоятельству, что пауки имели сколько угодно времени для работы в доме, где, как я ему сказал, якобы я проживал, если он был не более населен другими, чем мной самим. Он поостерегся мне говорить, откуда явился, и, усевшись за стол, где находился и я, пристально осматривал меня с ног до головы и все больше и больше утверждался в убеждении, что я был никем иным, как именно тем, за кого он меня принимал.
Преследуемый преследователь.
Я вышел оттуда около семи часов вечера, потому как мне надо было приготовить ужин. Я не особенно перетруждался на кухне у Англичанки, по меньшей мере, когда к ней не должен был явиться посол; но дабы не возбуждать никаких подозрений у слуг, я обязан был всегда находиться при деле, потому-то я и выказывал самое большое прилежание, какое только было для меня возможно. Шпион очень хотел последовать за мной, если бы мог, и увидеть, наконец, где я обитал на самом деле, но так как он не принял еще всех своих мер, то позволил мне уйти [393] одному на этот раз, отложив свое предприятие на следующий день. Он отправился, однако, к послу и отдал ему полный отчет о свершенном им открытии. Посол проявил живейший интерес по этому поводу, поскольку как раз в это время Месье Принц делал все возможные шаги, дабы склонить Кромвеля к заключению Договора против Франции. Он тотчас же уверился, что я был человеком его партии, особенно, когда шпион сказал ему, что я обладал большим разумом, чем хотел показать, или он уж совсем не разбирается в своем ремесле. Итак, заставив его пересказать все мои слова и действия, так сказать, вплоть до мельчайших жестов, настолько он оказался заинтригован, он сказал ему, что надо бы меня выследить на следующий день; он даст ему еще одного человека, а тот уже отчитается перед ним, что я из себя представляю. Я вовсе и не думал об этом, и, направившись по моему обычаю к тому же самому кабаре, вскоре был принят за простака, но так как я не желал, чтобы раскрылось, каким ремеслом я занимаюсь в настоящий момент, я приобрел постоянную привычку оглядываться назад, когда выходил оттуда.
Мне было нетрудно, благодаря этому средству, установить, что человек, пущенный по моим следам, не отступал от меня ни на шаг. Я постарался его запутать, но увидев, как после того, как я направлялся то в одну сторону, то в другую, мне было невозможно от него отделаться, я нашел кстати пойти прямо на него. Он был немного изумлен, когда увидел, как я резко развернулся, и забеспокоился, как бы я не начал искать с ним ссоры. Тем не менее, так как он был упрям, он не свернул со своей дороги. Он только остановился у какой-то двери, чтобы посмотреть, как я пожелаю поступить, и пойти за мной дальше, если я ничего ему не скажу. Но, не повернув головы и позволив ему продолжать его маневр, едва отойдя от него на три шага, я внезапно обернулся и сказал ему, что уже четверть часа назад заметил его преследование; теперь я желал бы знать, о чем он хотел мне [394] сказать, потому что, если он и на этот раз не пойдет своей дорогой, я не тот человек, кто бы безнаказанно это стерпел. Он мне ответил с большим нахальством, что, значит, я хотел бы ему помешать прогуливаться по улицам; он никогда бы не поверил, что это было в моей власти, потому как Король Англии, кому единственному принадлежало право это запретить, дал, однако, свободу всем тем, кто жил в городе, делать по нему столько кругов, сколько им заблагорассудится. Его ответ показался мне достойным ничего другого, как примерного наказания. Я сей же час взял в руку шпагу и приготовился его атаковать, но так как он не имел совершенно такой же смелости, как пустого кудахтанья, он положился на свои ноги, дабы избежать моего гнева. Он бегал совсем недурно, и наверняка столь хорошо справился со своей задачей, что другому на его месте было бы трудно сделать это лучше. А так как я провожал его глазами при свете фонарей, он показался мне человеком тощим, и никакой жир не мешал ему бежать; итак, изрядно уверившись в его способностях с этой стороны, я не дал себе труда его преследовать, хотя тоже бегаю не слишком скверно, когда хочу этим заняться. К тому же, я не особенно стремился его догнать; напротив, все, что мне было нужно, так это избавиться от его присутствия.
Я не видел его больше с тех пор; я нагнал на него такого страха, пожелав на него напасть, что он меньше всего думал преследовать меня и дальше. Таким образом, я освободил себе дорогу и вернулся к Англичанке; она охотно бы желала, чтобы я все послеобеденное время проводил вместе с ней. Она находила, что так как ее мужа не было больше дома, и в этот самый час посол занимался депешами у себя, я был неправ, теряя столь драгоценное время. Но если это Превосходительство имело свои дела, я имел мои, точно так же, как и он; итак, я сказал ей без всяких церемоний, что ночи были достаточно длинны, и мне незачем посвящать ей еще и дни. Я проводил большую часть ночей вместе с ней, а так [395] как разгадал, что малый, кого посол поместил подле меня, наблюдал за мной во всякий момент, я отыскал секрет, как сделать все его предосторожности бесполезными.
Винные пары.
Он страстно любил вино, а так как у него не было средств покупать его в этой стране, где оно очень дорого, я угощал его им каждый вечер, дабы он оставлял меня в покое. Я даже заставлял его пить сверх меры, дабы, когда я переходил в комнату Дамы, у него находились бы другие занятия, чем подкарауливать меня. Однако, так как во всем нужен порядок, и особенно когда спишь с женой ближнего своего, я его уверил, что это вино ничего мне не стоило, дабы моя щедрость не показалась ему подозрительной. Я ему сказал, что нашел способ открывать дверь погреба Англичанки, так что мы с ним выпиваем за счет посла. Моя доверительность ему бесконечно понравилась. Он, по всей видимости, боялся, как бы у меня вскоре не обнаружился недостаток в деньгах, если бы оказалось, что он пил за мой счет. Итак, не в силах помешать себе в своем пьянстве отблагодарить меня со своей стороны, он мне признался, что посол испытывал ревность к моей особе, и скорее по этой причине, а не, для обучения приготовлению моего рагу он поместил его к Англичанке.
Он, конечно, поостерегся во время такого признания сказать мне, что хотя бы раз видел меня входящим в комнату Дамы, и что он уже докладывал послу, якобы я провел там ночь. Это заставило бы меня принять меры предосторожности, каких я не принял из-за недостатка осведомленности, и избежать в то же время того, что приключилось со мной несколько дней спустя. Однако, так как я боялся, если выражу ему признательность за его откровенность, как бы он не злоупотребил этим, когда придет в чувство, я сделал вид, будто не могу поверить в то, что он мне говорил, поскольку небо не более было удалено от земли, чем мысли посла от истины. Эта фраза вынудила его обронить несколько слов, из [396] которых я мог бы извлечь для себя выгоду, если бы был таким же мудрым, каким был обязан быть. Он бросил мне в ответ, что я могу говорить по этому поводу все, что мне будет угодно, но что до него, то он думает об этом только так и не больше, но и не меньше. Я захотел было заставить его объясниться, но, признав, без сомнения, что он и так уже слишком много наговорил, и как бы посол однажды не призвал его за это к ответу, если тот когда-либо об этом прослышит, он прикинулся, будто и не знал вовсе, о чем наболтал, дабы уверить меня в том, что всему виной то состояние, в каком он находился, да бессвязные слова, слетевшие с его губ, притом, что в них не было ни малейшей доли правды.
