Итак, Николай-он после уничтожающей критики капитализма приходит к тому же всеисцеляющему средству народничества, которое уже в 50-х годах — и тогда, конечно, с гораздо большим правом — прославлялось, как «специфически русский» залог высшего социального развития, но реакционный характер которого как нежизнеспособного пережитка первобытных учреждений был выяснен уже Энгельсом в 1875 г. в «Volksstaat'e», в статье о «литературе эмигрантов». «Развитие России в направлении к буржуазному общественному строю, — писал тогда Энгельс, — постепенно уничтожило бы и здесь общинное землевладение без всякого вмешательства русского правительства с его „штыками и кнутом“ (как воображали себе революционные народники. — Р. Л.). Под бременем налогов и ростовщичества общинное землевладение уже не является благодетельным для крестьян, оно становится для них оковами. Крестьяне часто бегут из общины, бросая свою землю, одни или с семьей, чтобы вести бродячую жизнь в поисках работы. Ясно, что для русской общины давно уже миновала эпоха ее расцвета и что она по всем признакам идет к разложению». Этим самым Энгельс уже за 18 лет до появления главного труда Николая-она правильно решил вопрос об общине. И если Николай-он решился после этого еще раз вторично вызвать тот же самый призрак общины, то это было тем большим историческим анахронизмом, что спустя приблизительно десять лет последовало уже официальное погребение общины государственной властью. Абсолютистское правительство, которое в продолжение полувека пыталось искусственно поддерживать крестьянскую общину в фискальных целях, увидело себя вынужденным отказаться от этого сизифова труда. На аграрном вопросе как на наиболее могущественном факторе русской революции всем стало очевидно, насколько иллюзия народников стерлась перед лицом действительного экономического хода вещей, и, наоборот, насколько ярко капиталистическое развитие в России, которое они оплакивали и проклинали как мертворожденное, обнаружило свою жизнеспособность и свою плодотворную работу под громом и молнией. Этот поворот вещей должен был в совершенно изменившейся исторической среде еще раз и в последний раз установить, что социальная критика капитализма, которая теоретически исходит из сомнений в возможности его развития, с фатальной логичностью сводится к реакционной утопии. Так было во Франции в 1819 г., в Германии в 1848 г. и в России в 1893 г.[214]
Глава двадцать первая. «Третьи лица» и три великих державы Струве
Обратимся теперь к критике изложенных выше взглядов в том виде, как она была дана русскими марксистами.
Петр фон-Струве, который в 1894 г. дал в «Sozialpolitische Zentralblatt» (3-й год, № 1) в статье под заглавием «Zur Beurteilung der kapitalistischen Entwicklung Russlands» обстоятельную оценку книги Николая-она, опубликовал в 1894 г. на русском языке книгу под названием «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России», где он подвергает всесторонней критике народнические теории. В занимающем нас здесь вопросе Струве однако и по отношению к Воронцову и по отношению к Николаю-ону ограничивается главным образом доказательством того, что капитализм не суживает своего внутреннего рынка, а, наоборот, расширяет его. Ошибка Николая-она, которую он перенял у Сисмонди, действительно очевидна. Оба они характеризовали только одну сторону процесса капиталистического разрушения исконных форм производства и мелких предприятий. Они видели только возникающее отсюда понижение благосостояния и обнищание широких слоев населения. Они упустили из виду смысл другой экономической стороны этого процесса — устранение в деревне натурального хозяйства и появление на его месте хозяйства товарного. Но это значит, что капитализм, вовлекая в свою сферу прежде независимых и замкнутых производителей, на каждом шагу превращает в покупателей своих товаров новые слои, которые, раньше не были ими.
Следовательно, ход капиталистического развития как раз противоположен тому, как его рисовали по шаблону Сисмонди народники: капитализм не уничтожает своего внутреннего рынка, а, наоборот, создает его для себя прежде всего распространением денежного хозяйства.
Что касается специально теории Воронцова о невозможности реализации прибавочной стоимости на внутреннем рынке, то Струве опровергает его следующим образом. Основное положение теории Воронцова состоит в том, что развитое капиталистическое общество состоит исключительно из предпринимателей и рабочих. Николай-он тоже, оперирует все время с этим представлением. С этой точки зрения реализацию всего капиталистического продукта, действительно, нельзя понять.
Теория Воронцова, по мнению Струве, верна постольку, «поскольку она констатирует тот факт, что прибавочная стоимость не может быть реализована в потреблении ни капиталистов, ни рабочих, а предполагает потребление третьих лиц»[215]. Но тут, по мнению нашего автора, надо установить, что такие «третьи лица» имеются во всяком капиталистическом обществе. Представление Воронцова и Николая-она — не больше, чем фикция, которая «не может ни на волос подвинуть нас вперед в деле выяснения какого-либо исторического процесса»[216]. Нет капиталистического общества, — как бы высоко ни было его развитие, — которое состояло бы исключительно из предпринимателей и рабочих. «Даже в Англии, в Уэльсе, из 1000 человек, способных к труду, приходится: 545 на промышленность, 172 на торговлю, 140 на сельское хозяйство, 81 на неопределенный и меняющийся наемный труд и 62 на государственную службу, либеральные профессии и т. д.». Следовательно, даже в Англии имеется масса «третьих лиц». Они-то и помогают своим потреблением реализовать прибавочную стоимость, поскольку она не потребляется предпринимателями. Достаточно ли потребление «третьих лиц» для реализации всей прибавочной стоимости?
Этот вопрос Струве оставляет открытым, но «противоположное во всяком случае „должно быть доказано“»[217]. Для России, как страны с огромным населением, говорит Струве, это несомненно не доказано. Россия находится в счастливом положении, — она может обойтись без внешних рынков, в этом смысле (здесь Струве делает заимствование из идейной сокровищницы профессоров Вагнера, Шефле и Шмоллера) Россия так же облагодетельствована судьбой, как и Североамериканские соединенные штаты. «Если пример Северной Америки что-нибудь доказывает, то только одно, а именно, что при известных условиях капиталистическая промышленность может получить очень широкое развитие, опираясь почти исключительно на внутренний рынок»[218]. Это положение иллюстрируется на примере ничтожного индустриального экспорта Соединенных штатов в 1882 году. Как общий тезис Струве выставляет следующее положение: «Чем обширнее территория и многочисленнее население данной страны, тем менее нуждается последняя для своего капиталистического развития во внешних рынках». Исходя из этой точки зрения, он — в противоположность народникам — предсказывает капитализму в России еще более блестящую будущность, чем в других странах. «Прогрессивное развитие земледелия на почве менового хозяйства создаст рынок, опираясь на который будет развиваться русский промышленный капитализм. Рынок этот по мере экономического и общекультурного развития страны и связанного с ним вытеснения натурального хозяйства может неопределенно расти. В этом отношении капитализм в России находится в более благоприятных условиях, чем в других странах»[219]. И Струве рисует детальную и красочную картину открытия новых рынков сбыта в России: в Сибири — благодаря Сибирской железной дороге, в центральной и в передней Азии, в Персии и в Балканских странах. Струве совершенно не заметил, что он в полете своего пророчества о «неопределенно растущем» внутреннем рынке перешел на вполне определенные внешние рынки. Немного лет спустя он и в политическом отношении перешел в лагерь полного надежд русского капитализма, либеральную программу империалистической экспансии которого он обосновал теоретически, еще будучи «марксистом».
В аргументации Струве на самом деле говорит большой оптимизм по отношению к способности капиталистического производства к неограниченному развитию. Напротив того, насчет экономического обоснования этого оптимизма дело обстоит довольно слабо. Главной опорой накопления прибавочной стоимости являются у Струве «третьи лица». Что он под этим понимает, он с достаточной ясностью не высказал; его ссылки на английскую профессиональную статистику показывают однако, что он понимал под «третьими лицами» разных частных и государственных служащих, либеральные профессии или, короче, ту знаменитую «grand public», на которую указывали с неопределенным жестом вульгарные экономисты, не имея о ней точного представления. Об этой «grand public» Маркс сказал, что она оказывает экономисту «услугу» при объяснении тех вещей, которых он иначе объяснить не может.
