неспешно шёл по течению, легко рассекая водную гладь. Подняли лишь парус геную, ибо Зуша часто и прихотливо извивается. На поворотах один из берегов, как правило, высокий, зачастую поросший первобытным лесом, а другой, наоборот, низменный, равнинный, представляющий из себя луг или засеянное поле. Местами на крутых берегах виднеются скальные выходы девонских известняков. Водица прозрачная. Словно в зеркале в ней отражаются кучевые облака, застывшие в синем небе, прибрежный лес и высокий берег.
Течение у Зуши быстрое, особенно где русло сужается. На поворотах же, напротив, река замедляется, почти останавливается, разливаясь широкой заводью. Если поднять все паруса, высока вероятность, что сядешь на мель, а то и вовсе выскочишь на берег. В тени кое-где ещё лежал лёд, в этом году он сошёл поздно и от воды всё ещё ощутимо тянуло холодом.
Но даже не поднимая всех парусов швертбот, названный в шутку «Пиратом», обгонял и лёгкие струги под парусами и тяжело груженые насады купцов с множеством гребцов. И каждый раз необычное судно провожали десятки внимательных взглядов.
Припасов набрали с избытком и мытные причалы проходили без остановки. На румпеле сидел Тихоня. Горын же неплохо научился управляться с парусом и с такелажем, а тяжёлый шверт поднимал как пушинку, умело проходя перекаты и мели. Он настолько прикипел душой к стругу, что обижался словно малый ребёнок, когда его отстраняли от паруса.
Опасаясь нападения, заходили на ночевку в небольшие протоки или прятались в прибережных зарослях, каждую ночь выставляя дозорного. Олесь, который знал эти места как свои пять пальцев, подтвердил, на Оке в последние годы много татей развелось, оттого всё чаще гости шли по реке большими караванами.
Освободившись от производственной текучки, отдыхал душой, любовался первозданной красотой родного края, живописными покошенными деревеньками, ютившимися у берегов. Места эти не зря зовутся Орловской Швейцарией. Многочисленные притоки Зуши — Пшевка, Верещага, Раковка, Грунец образуют глубокие живописные долины с крутыми берегами. Лепота! Нет мостов, плотин, пластиковых пакетов и плавающих в водоворотах гор мусора, и вездесущих шин. Ты смотришь на мир, как новорожденный ребёнок, и привычные места кажутся неизведанными и удивительно красивыми.
Голова человека из современного общества, забита самой разной информацией, обрывки знаний, имена актёров, литературные сюжеты, вот только память человеческая весьма ветренная особа. Ей не прикажешь в граните отлить или даже отштамповать на глиняной табличке то, что кажется важным для тебя. Ушла цивилизация XXI века, а с нею вся техническая и медийная информация стала не актуальной. И зачем её хранить, зачем тратить энергию? Нужно родословные назубок учить, Святое писание да мечом махать… В средневековье, каждый клочок информации, на вес золота. Потому в свободное время в книжицу пишу всё, что приходит на ум.
Когда же надоест, откидываю планшет и с помощью квадранта, визира и компаса набрасываю карту местности. Кроки большой точностью не отличаются, но уж лучше они, чем те каракули на бересте, что бытуют у местных кормчих. Впрочем, и в них можно подчерпнуть немало интересной информации для будущей карты: перекаты, мыта, броды и места стоянки. Глубину, правда, приходится самим измерять, ибо со швертом осадка «Пирата» больше, чем у самых тяжёлых насадов.
Прошли очередной поворот и перед взором предстал мощный деревянный кремль с высокими башнями, выросший на крутом, скалистом берегу. То четвёртый по значению град княжества — неприступный Мченск, что стоит на горе Самород.
Река синей лентой, большим полукругом огибает, опоясывает древний город, словно обнимает его. Исключительно выгодное положение у крепости. Взять такую с наскока невозможно. Местные баят, будто Бату-хан топтался под стенами целую седмицу. Вполне может быть. Смотрится Мценский кремль основательно, да и не только в нём дело. Сама природа стенам помогает, ты попробуй на скалы-терриконы высотой с девятиэтажный дом залезть.
Скинули геную, подспустили штормовой стексель, глухо заскрипел румпель. «Пират» развернулся по инерции плавно в сторону пристани, где с лёгким стуком ткнулся бортом в потрескавшиеся, потемневшие от времени брёвна помоста. Судовщики ещё вязали стропы, а к нам уже семенили кмети городской стражи с мытарем.
Заплатили десять резан. Аки за струг взяли! Удовлетворив любопытство мытаря, отослали Тихоню и Деяна прикупить свежего хлеба, да рыбки. Благо торг под боком, меж стенами крепости и причалом раскинулся. А тем временем к нашему судну стягивались любопытствующие.
— Что за дивный струг?
— Смотри какова шогла!
— Н-да Саженей пять… маховых.
— Пошто шогла, ветрило гляньте. Бело аки пух гусиной, да пошито хитро. Тако у нас не делают.
— Да ты токмо глянь сколь на струге крючков кованых! Сколь нижников и волок хитрых!
— А опруги то каковы! Итить! Отродясь таковых не видывал.
Подумаешь коноплю щёлоком отбелил, да борт свинцовыми белилами выкрасил. Каждый второй подходил, щупал ткань сальными пальцами, а то и пытался кусочек краски сковырнуть. Одно плохо, любопытствующие рано или поздно привлекут внимание не только властей, но и прочих нежелательных элементов, а кто из них хуже вопрос. Заставили понервничать. Дождавшись ребят, подняли паруса и резко рванули от причала, вызвав новую волну возгласов и уханий.
Спустя несколько часов перед взором широко раскинулась красавица Ока. Не удержавшись, напел:
— Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, выплывают расписные Стеньки Разина челны!
— Прохор, а кто таков ентнот Стенька? — заинтересовался Деян.
— Видать из бояр, токмо у них есм мошна челны расписывать.
Э-э-э. Что-то я расслабился маленько.
Ока при впадении Зуши не такая широкая, как у Калуги или Рязани, но для маневрирования простора хватит. И чего ждём?
— Горын опускай шверт.
— Точно? — неуверенно спросил ушкуйник, ибо помнил, каким неукротимым нравом под полными парусами обладал «Пират» даже при слабом ветре. — До самого конца спускаем?
— Ага, с ветерком пойдем. Горын перенимал кое-какие мои слова, а я его, так потихоньку и складывался эдакий русско-древнерусский суржик.
— Поднимай штормовой стаксель.
— Ох и чудные слова глаголишь, Прохор… — Ушкуйник смотрел с хитринкой, ибо знал, кто я на самом деле. — Не нашенские. Язык сломаешь.
Поймав ветер, паруса, словно хороший мотор, потянули шверт. Горын пыхтел, крепя снасти, а Тихоня могучими руками удерживал румпель, стараясь держать бот по центру стремнины.
— Дюже ладный струг у тебя вышел, Прохор. Нам бы с ребятами таковой…
— Вам не подойдёт, тяжеловат. Не по всякой речушке пройдёт.
— Ништо, — отмахнулся Горын, — мы бы его на руках тащили, аки любимое дитя. А можно сладить точно такой, но поболе маленько?
— Можно и поболе, и поменее. Резаны токмо давай и сладим.
— Всё спросить тебя хотел, кто таков ентот «Пират»?
— Ну, — я почесал затылок, не сразу сообразив, что отвечать, — Пираты люди навроде ушкуйников, токмо латиняне.
— А-а-а.
