Перечислим еще некоторые суеверия и предрассудки, которые встречаются в современной церковной жизни.
Геронтомания — поиск «старцев». Напрасно многие современные «старцеискатели» полагают, что ими руководят примеры великого старчества из истории христианства, отнюдь. Стремление многих православных к духовному рабству и зависимости от воли сомнительных «старцев» напоминает времена, когда после принятия Русью христианства по ее просторам ходили разные вещуны и волхвы, пугая нетвердых еще в вере людей гневом богов: неурожаями и болезнями. Или петровские и послепетровские времена, когда старообрядческие посланцы призывали всех бежать в скиты «от антихриста». Таким образом, алармизм и эсхатологический психоз постоянно наблюдались в истории в различных вариациях и провоцировались «старцами». «Старец» — это архетип многих народов, олицетворение мудрости, тайных знаний: друид, шаман, тибетский лама и т.п. Именно этот архетип заставляет людей искать «духовного сверхчеловека», противопоставляющего себя и свою доктрину Церкви и ее учению.
Технофобия — боязнь продуктов технического прогресса. Носителями этого вида фобии чаще всего выступают старые, больные, одинокие люди. Они считают, что компьютеры, банкоматы, аудиовидеотехника и т.д. суть «бесовщина». Такие люди активно способствуют распространению всяких слухов о близком конце света. Технофобия и геронтомания тесно связаны между собой. «Старец», боязнь техники и отождествление ИНН с «печатью антихриста» шествуют обычно вместе.
Ксенофобия — боязнь мнимо чужого и нового. Этот вид суеверия охватывает как мирян, так и духовенство. Ксенофобия, как правило, сочетается с разновидностью национализма — церковным национализмом, а также с невежеством. Вот примеры: некоторые священники и монахи запрещают читать книги известных православных богословов только под тем предлогом, что у этих богословов нерусские фамилии (Керн, Мейендорф, Шмеман, Блюм). Незнание истории Церкви и полноты христианской традиции в соединении с этнофилетизмом заставляют подверженных ксенофобии мирян и духовенство во всем неизвестном и непонятном им видеть происки «врагов православия» или нечто совершенно чужеродное по отношению к Церкви, которую они понимают крайне узко — в пределах лишь одной поместной Церкви, а иногда и монастыря, и даже прихода. Огромное недоумение у ксенофобов вызывает факт почитания Православной Церковью в лике святых некоторых римских пап. Некоторые священники даже стараются заменять слово «папа» словами «патриарх» или «епископ», как будто слово «папа» — ругательство, а «патриарх» и «епископ» — эвфемизмы. Таким образом, «психология мелкого лавочника» заменила у ксенофобов соборное (кафолическое) сознание. Но ксенофобы не знают не только историю древней Церкви, но и особенности духовных традиций других современных Поместных Церквей, которые имеют право отличаться от русской или украинской традиций. Уверен, что в традициях и укладе жизни других Поместных Церквей нашлось бы много такого, что пришлось бы не по нраву нашим ксенофобам и было бы расценено последними как ересь и беззаконие.
Некрофобия — боязнь покойников и того, что с ними связано. Множество суеверий и предрассудков связано с похоронами. Этот первобытный магический страх не имеет ничего общего с христианским отношением к смерти. Люди, занимающиеся колдовством, стараются заполучить воду, которой обмывали покойника, или тряпки, которыми связывали покойному руки и ноги, в тщетной надежде, что эти предметы им помогут в их богопротивных занятиях. Не отстают от колдунов и родственники и друзья покойника. После поднятия гроба они переворачивают табуретки, на которых гроб стоял, сиденьями вниз, чтобы никто из живых не сел на них: вероятно, они считают, что эти табуретки способны нанести вред живым по принципу контагиозной (заразительной) магии. Зеркала и другие отражающие поверхности в квартире завешивают материей, но не для того, чтобы в день траура не прихорашиваться, а чтобы не увидеть в зеркале душу покойного. Наверное, по этой же причине оставляют возле портрета покойного и рюмку с куском хлеба. Таким образом, потустороннее бытие человеческой души видится некрофобам в узко-спиритуалистическом аспекте. Соседи покойного часто боятся нести венки, а принесшие землю в храм для «заочного» отпевания боятся потом эту землю заносить домой. Зато никто не боится превращать поминальный обед в языческую тризну — с песнями и обильными возлияниями алкоголя.
Уверен, что суеверий и предрассудков существует намного больше, чем описано в данной статье. Впрочем, и этого достаточно, чтобы сделать неутешительный, но правдивый вывод — нам всем (священникам, православным педагогам, катехизаторам, воцерковленным мирянам) нужно помнить, что мы, православные, должны жить и действовать как миссионеры в языческой стране.
Глава 8. Творчество и искусство[90]
...но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда:
А Бонаротти? Или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы —
и не был Убийцею создатель Ватикана?
А.С. Пушкин. Моцарт и Сальери.
Расхожее мнение, что Православие отвергает творчество и считает его греховным, еще одна клевета, которая, однако, так сильно утвердилась в обществе, что всякие робкие попытки опровергнуть это ложное мнение воспринимаются мирянами чуть ли не как ересь.
Начнем с того, что Православие богословски оправдывает творчество трояким образом:
— когда исповедует в Символе веры «Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, ви-димым же всем и невидимым»;
— когда признает в человеке образ и подобие своему Творцу, а значит, и саму возможность к творчеству, подобную, пусть и в малой степени, свойству Бога творить (кстати, все остальные существа такой возможности лишены, даже ангелы: они могут лишь воспроизводить или управлять);________________________
— когда утверждает догмат иконопочитания, признавая за произведением искусства способность служить окном в иной мир.
«Бог, создавший естество человеческое, даровал ему бытие, совокупное с волей, и сочетал с этой волей творческую способность [осуществлять] надлежащее», — учит прп. Максим Исповедник[91].
Итак, в Божественном замысле о человеке нам дарована возможность творить, и творить нечто новое. Я могу осуществить этот замысел о себе или, напротив, зарыть свой талант в землю. В любом случае, как и в евангельской притче о талантах (Мф. 25; 19—28), я не останусь безответен, мне придется дать ответ, как я распорядился своим талантом, своим творческим даром.
Когда после грехопадения Адам и Ева были изгнаны из рая, этого царства свободы, в «юдоль плача» — мир, где правят законы смерти, человек, захотевший быть как боги (Быт. 3; 5), сделался рабом греха, открытым для всех диаволь-ских внушений и демонических воздействий. Однако во Христе нам вновь была дана возможность реализовать свою духовную свободу: познайте истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8; 32). Истина — это Христос, и только пребывание со Христом, единение с ним через Святое Причастие может освободить человека от принудительных законов природы, изъять его из плена грехов и страстей, спасти от владычества над ним его собственного ветхого, телесного, помраченного психического «я» или, по-свя-тоотечески, самости, которая узурпировала власть над духом, душой и телом.
В связи с этим и возникают вопросы: может ли быть творцом человек, сознательно отвергающий Христа и Его свободу? Может ли приумножить таланты тот, кто восстает против Самого Источника жизни, против Самого Творца и подателя творческого дара? Или, иными словами, может ли быть творцом тот, кто предпочел служение змию? И может ли сам противник Божий, сам диавол быть покровителем человеческого творчества? Обладает ли он сам творческой энергией? Похож ли виновник зла на булгаковского Воланда, извлекающего из инфернального огня лживые евангелия?
