– М-м-м... чем это вкусно пахнет?
Из кухни действительно доносился аромат ванили, корицы и еще чего-то такого, чем обычно пахнут домашние пироги.
– Я испекла бисквиты. Это же праздник – твой приезд...
– Волосы... ты не стригла волосы? – У Веры на голове была ситцевая косынка.
– Нет. Это я так, когда готовлю... – Она сдернула косынку с головы, и я увидела, что волосы у нее теперь той же длины, что и у меня, – чуть-чуть не достают плеч. Мелкие морщинки надо замазать тональным кремом, заставить Веру улыбнуться веселее, чтобы исчезли скорбные складки возле губ, – и тогда она почти не будет отличаться от меня. Господи, никакой экспертизы не требовалось для того, чтобы доказать наше родство!
– Вера... – Она всегда немного смущалась, когда я обнимала и тискала ее.
– Лиза, ты меня задушишь!..
– Надо срочно попробовать твоих бисквитов!
– Боюсь, достаточно ли они поднялись? – нерешительно улыбнулась она.
– Вера, у меня вообще ничего не получилось бы, – сказала я, заглянув в соседнюю комнату. Шкаф, диван, телевизор, пестрые занавесочки, которые трепетали от мартовского ветерка, залетавшего в открытую форточку. – Мы с тобой не во всем похожи. Я, кажется, говорила, что не умею готовить...
Сидели мы с ней на кухне, маленькой и очень уютной, под часами с кукушкой. Бисквиты получились замечательные, хотя Вера и ворчала все время, что что-то там не поднялось и какой-то там сдобы не хватает.
– Ах да, вот папина фотография...
На стареньком холодильнике стояло черно-белое фото в рамке.
– Папа... – пробормотала я, чувствуя, как глазам становится горячо от слез. – Ну вот, я тебя и увидела...
– Есть еще другие фотографии, – сказала она. – Потом посмотрим альбом. Ведь ты никогда не видела отца?
– Нет...
Он на этом фото был довольно молодой и красивый, мешала только небольшая бородка, которая скрывала нижнюю часть лица. Кажется, глазами мы с Верой в него. И волосы... те же светлые волосы. У мамы были гораздо темнее. Ах, мама... Она знала, что у меня есть старшая сестра, и ничего не сказала...
– Георгий Кар, – пробормотала я. Мама отказалась от него из-за своей подруги Алисы. Столько женщин его любило... ведь была еще мама Веры, с который они развелись. Из-за чего, из-за кого? Из-за моей мамы, или из-за Алисы, или, возможно, по каким-то другим причинам. – Нет, это чудо, что мы с тобой нашли друг друга, Вера.
– Чудо... – эхом отозвалась она.
Мы допили чай, потом она захотела показать мне картины отца.
– Он ведь был неплохим художником, знаешь? – сказала она. – Особенно ему удавались пейзажи. Портреты – меньше, хотя он был потомственным художником и в его роду были известные портретисты...
– Да? – рассеянно спросила я.
– Ну, идем... Там еще комнатка, но я в ней не живу, она сверху донизу забита вещами, которые я перевезла от отца, когда он умер. Если хочешь, как-нибудь разберемся в ней.
– Очень хочу, – кивнула я. – Можно даже сейчас начать...
– Знаешь... если тебе вдруг что-то понравится или что-то ты захочешь иметь у себя... ты скажи. Я тебе отдам. Ведь мы же сестры, мы имеем равные права на папины вещи.
– Нет, я не хочу у тебя ничего отнимать! – испугалась я.
– Лиза, все равно все пропадет.
В самом деле в гостиной была еще одна дверь, которая вела в ту самую «комнатку».
– Ого! – со страхом и восхищением сказала я, когда мы очутились на пороге импровизированной кладовой. – Это же целая комнатища! Метров тридцать, не меньше...
– Двадцать четыре. Я же говорю – забери хоть что-нибудь, а то мне жить негде! – засмеялась Вера, пробираясь сквозь стеллажи и коробки. – Пыли здесь...
Она чихнула. Я засмеялась, потом тоже стала чихать.
– У нас с тобой у обоих аллергия на пыль!
– Вот его картины...
Вера откинула назад брезентовый полог, стала показывать мне картины.
– Ух ты, как здорово...
Цветы, деревья, речка в низине... Немного напоминало Куинджи, но все равно было здорово. Родной отец рисовал!
– Бери! Тут его картин... Уж лучше, чем на вернисажах всякую ерунду покупать, – решительно сказала Вера.
– А это что?
– Папины часы с боем. Бери. Их надо чинить. Они старинные, антиквариат – реставрация дорого стоит, мне не по карману. А это его книги... А вот его коллекция фарфоровых фигурок, тоже бери. Для них нужны красивые стеллажи, пространство. У меня ничего этого нет. Папино кресло я тебе не отдам – я его помню с раннего детства, оно мне очень дорого. Это старый микроскоп... наверное, он ничего теперь не стоит, но мне было жалко его выбрасывать. А вот здесь хранится папин гербарий с его записями...
Мы перебирали все эти вещи, которые уже целиком принадлежали прошлому, разглядывая каждую мелочь, и я испытывала настоящее блаженство – наверное, так себя чувствует человек, который приходит в себя после долгой амнезии. У меня был отец, я знала его. Я прикасалась к тем вещам, которые он когда-то держал в своих руках! Обидно было одно – я слишком поздно о нем узнала. Я бы хотела увидеть его живого. Ах, мама, чего ты меня лишила!
– А вот вообще... наша фамильная ценность. – Пыхтя, Вера вытащила какой-то огромный сверток. – Это, знаешь ли, реликвия.
– Ого!
– Да, я же говорю – у нас в роду сплошные художники!
– Дай, я помогу тебе...
– Ничего, я все, справилась!..
Вера развернула плотную ткань, и под ней тоже оказались картины.
– И это тоже бери. Ты же видишь, мне их даже повесить негде.
– Кажется, я это где-то видела... – растерянно пробормотала я. – Нет, честно! Или у меня дежа-вю началось...
На самой первой картине – метр на полтора или даже больше – была изображена обнаженная женщина. Прекрасная, с дивными черными волосами, такими густыми, что часть их была заплетена в косы, а другая лежала кольцами на груди. Темные глаза с огромными тенями, напряженно и скорбно сжатый рот – на котором то ли улыбка, то ли плач, как написал Заболоцкий, тонкие руки, которые будто тянутся вверх.
– Лиза, ты чего? – удивленно спросила Вера.
Женщина лежала на снегу. Белый, мертвый, пронзительный цвет. Цвет, который как свет. Как зимнее небо.
Я наклонилась ближе и заметила еще одну знакомую деталь – над головой женщины было что-то вроде нимба, образованного выбившимися волосами, которые слегка отдавали в красноту – будто отблеск близкого огня.
Я и сама не замечала, что бормочу что-то, разглядывая картину.
– Тебе нравится? – обрадовалась Вера. – Ну и бери! Это наша прабабушка изображена. Ее наш прадедушка рисовал, потому что он тоже художником был. Очень неприлично, хоть и красиво. Я бы это точно на стену не повесила. А ты, знаешь, где-нибудь у себя в будуаре... У тебя ведь будет будуар, когда вы с Денисом поженитесь, да?
