В-четвертых, примордиализм является доминирующей формой массового сознания россиян. Именно он в значительной мере ответственен за перевод нынешнего растущего уровня социального недовольства в сторону фобий в отношении «культурно чуждых» народов. Поэтому я расцениваю примордиализм интеллектуальный, с массовым сознанием смыкающийся, как одну из главных угроз, с которыми сталкивается современная Россия. Что, соответственно, и вызывает у меня критическое отношение к текстам, подобным обсуждаемому.
Игорь Клямкин:
Возражения, по-моему, достаточно серьезные, и Игорь Григорьевич будет иметь возможность на них отреагировать. Хочу только сразу же заметить, что нам надо различать разные виды репрессии. И дело не в степени их жесткости. Дело в их социальной и культурной природе.
Гильотина, обезглавливающая уголовников, — это репрессия жесткая, но правовая. Ее жесткость была призвана приучить людей к законопослушанию. Она — из разряда тех дисциплинирующих практик, о которых писал Мишель Фуко. И совсем другое дело — репрессивность власти, ставящей себя выше закона, репрессивность, обеспечивающая самосохранение надзаконной властной монополии.
В первом случае речь идет о формировании правосознания. Во втором — о культивировании правового нигилизма. Того самого, который так не нравится президенту Медведеву в поведении наших рядовых сограждан, но выглядит вполне приемлемым и даже полезным, когда речь идет о заведомо неправовом поведении властей. Различие этих двух разновидностей репрессии фиксируется, кстати, и в докладе Яковенко, на что Эмиль Абрамович почему-то не обратил внимания.
Следующий — Алексей Кара-Мурза.
Алексей Кара-Мурза: У меня после выступления Паина возник вопрос к докладчику. Можно я его задам?
Игорь Клямкин: Раз возник, задавайте.
Алексей Кара-Мурза: Пример «Камасутры» свидетельствует о том, что не все традиционные культуры репрессивны, что есть исключения. Этот трактат был написан в традиционном индийском обществе, и вы пишете, что культура Индии заведомо не принадлежит к центрированным на репрессии. Следовательно, вопреки вашему тезису о традиционном обществе как источнике репрессивности бывают и не репрессивные традиционные общества, так? Это из разряда тех же вопросов, которые вам задавал Игорь Клямкин…
Игорь Клямкин: Игорь Григорьевич, сразу ответите или в заключительном слове?
Игорь Яковенко:
Лучше сразу. Уважаемые коллеги, и в выступлении Паина, и в вопросе Кара-Мурзы мы сталкиваемся с превратным пониманием важного положения доклада. В его тексте сказано: все культуры можно расположить на шкале. При этом на одном полюсе окажутся культуры, центрированные на репрессии, на другом — культуры, центрированные на вознаграждении. А в середине — культуры сбалансированные. «Камасутра» рождается в сбалансированной культуре, где репрессии и вознаграждения представлены более или менее соотнесенно.
Индия породила богатую и зрелую традиционную культуру. Тут тебе утонченные наслаждения, а тут тебе — пытают и убивают. Так же устроена китайская культура. Вообще говоря, таких культур много. «Камасутра» свидетельствует о том, что в индийском обществе веками сохранялась высокая ценность плотских удовольствий, и на базе этой ценностной установки сформировалась утонченная культура наслаждений. Поколения людей экспериментировали и вырабатывали сложные эротические техники. Они передавались, записывались, оформлялись как культурные ценности.
А в русской культуре ничего подобного нет, ибо в России подобные материи не полагают как ценность. Более того, они профанируются, а описанные выше практики не выступают предметом культивирования. Сфера наслаждений и плотских радостей не разработана в русском языке. Это пространство невозможно детализировать и описать.
Зададимся вопросом: как в русском языке, не прибегая к латинской терминологии, различить вагинальный и клиториальный оргазм? Нет в языке слов для этого. А нет их потому, что в нашей культуре все эта сфера табуирована. Различая культуры сбалансированные и культуры, акцентирующие полюса (поощрение или репрессию), я имел в виду эти стороны культурной реальности.
Игорь Клямкин: Алексей Алексеевич, теперь будете выступать?
Алексей Кара-Мурза:
«Тоталитарная репрессия построена на смещении вины на другого»
Меня интересуют главным образом три проблемы. Откуда берется репрессия в той или иной культуре? В какой ситуации репрессия достигает пиковых значений? Можно ли каким-то образом понижать уровень репрессивности?
Скажу сразу, что моя позиция существенно отличается от позиции Игоря Яковенко. Прежде всего, я не связываю репрессию напрямую с традицией и архаикой. Более того, история показывает, что в ряде культур уровень репрессии достигает экстремальных значений именно в периоды радикальной борьбы с архаикой.
Раз уж мы обсуждаем эту тему, то никуда нам не деться от того, что принято называть советским тоталитаризмом. Докладчик не обходит его вниманием, но истоки его ищет и находит опять-таки в культурной традиции. Думаю, что апелляция к ней сама по себе в данном случае мало что объясняет. Вопрос же мне кажется важным, и я посвящу ему свое выступление.
Как известно, в свое время в споре о том, кто виноват в большевистском тоталитаризме, родились два не просто конкурирующих, а отвергающих друг друга подхода.
Подход первый — русофобский: виновата русская почва, русская традиция, «русская душа», которые якобы постоянно воспроизводят деспотически-рабские формы жизни. Отсюда — начатая еще западниками начала прошлого века критика «русского коммунизма» как «азиатизированного марксизма». Смысл данной позиции: коммунизм — это выплеск русского варварства; русские — «азиаты», которые испортили хорошую в принципе идею Маркса, но хорошую для других стран и для другой эпохи.
Подход второй, напротив, русофильский. Его сторонники полагают, что в большевистском тоталитаризме повинен именно марксизм — типичная западная рационально-тоталитарная идея, навязанная России (или «совратившая Россию») и варваризировавшая русскую цивилизацию.
Меня не устраивает ни один из этих подходов. Более того, уже достаточно давно, развивая некоторые идеи Александра Герцена, Ивана Киреевского, Владимира Вейдле и других авторов, я высказал гипотезу, что, возможно, сама русская разборка на тему «кто виноват?» — это тоже большевистское в своей основе действо. Ведь что такое большевизм, как не бесконечный и самовоспроизводящийся поиск все новых и новых виноватых?
Игорь Клямкин: Виноватых, которые должны понести наказание, должны быть репрессированы…
Алексей Кара-Мурза:
Да, и об этом я еще буду говорить. Но сначала — о другом.
Сегодня уже стало очевидным, что наиболее продуктивной в исследовании причин большевизации России оказалась развиваемая мной компромиссная концепция тоталитаризма как «негативного» или «дурного» синтеза. Истоки этой концепции восходят к некоторым догадкам русских мыслителей. Я имею в виду Герцена, которому принадлежит выражение «Чингисхан с пушками Круппа», и Федора Степуна с его определением большевизма как «скифской реализации безбожно-рационалистического проекта». Я имею в виду Илью Бунакова, писавшего об «американском „Форде“, помноженном на российскую азиатчину», и Павла Милюкова, назвавшего коммунистическую Россию «Азиопой» (по аналогии с «Евразией»).
Общая суть идеи «дурного синтеза» в следующем: виноваты не местная почва и не пришлая идея, а их особого рода констелляция, определенный результат их взаимодействия между собой.
Игорь Клямкин: Слово «виноваты» и вам не чуждо…
Алексей Кара-Мурза:
Упрек принят. Надо говорить не о вине, а о причине. И здесь я перехожу непосредственно к теме нашей дискуссии.
В упомянутом мной споре о том, чем определялась победа большевиков — местной почвой или привнесенной чуждой идеей, — было отмечено и наличие третьего объясняющего фактора, а именно фактора тоталитарной репрессии. От этого фактора, естественно, открещивались и западники, и почвенники, полагая репрессию лишь производной либо от тоталитарной почвы, либо, соответственно, от тоталитарной западной идеи. В результате же в этом споре несколько затерялись, были сочтены второстепенными, годными лишь для склонения чаши весов в ту или другую сторону голоса тех, кто говорил: «В споре почвы и идеи первично не то и не другое. Первична и онтологична сама репрессия, которая ищет потенциально репрессивные элементы и в почве, и во внешних заимствованиях, паразитируя на том и другом».
Вы, конечно, спросите, откуда она, репрессия, берется. Отвечаю: из репрессивной идеологии. С одной стороны, изучение феномена тоталитаризма в его разных ипостасях доказывает: идеология сама может быть репрессией. Наверное, она является таковой в любом своем качестве, но есть и особо репрессивные ее разновидности. С другой стороны, существует особая среда, особый контекст, который выдвигает особо острый запрос на тотальность и репрессивность идеологии. А ее тотальность и репрессивность — в установке на поиск, нахождение и уничтожение тех, «кто виноват».
