В их кодекс чести входят галантность, каскады преувеличенных комплиментов дамам и рыцарское преклонение перед женщиной. Но точно так же, как средневековый рыцарь-паладин мог молиться на свою даму, робко мечтать о ее поцелуях, возить с собой повсюду ее портрет и в то же время брать силой визжащих от страха женщин в завоеванных городах, так и сербы, способные на романтическую страсть, могут выступать в роли безупречных насильников. Эти неисправимые дамские угодники не забывают о любви даже на службе. Командир военной полиции Миладин, роскошный пират с мускулами пантеры, включает рацию в машине и "вылавливает" в эфире мусульманских телефонисток: "Сладкая моя! Помнишь, как до войны мы гуляли с тобой?" "Миладин, а сколько ты изнасиловал мусульманок?" – не Удержалась я от вопроса.
"Послушай одну историю, – сказал командир полиции. – Когда шел бой за один из районов Сараева, я случайно попал в одну мусульманскую квартиру и увидел там девушку красавицу. Она посмотрела на меня обреченно и стала раздеваться. Если б я и хотел чего-нибудь, то всякое желание от такого зрелища пропало бы. Я сказал ей не надо. Ну зачем ты так? Одевайся". Сейчас мы с ней друзья, я иногда захожу к ней выпить кофе".
Трагедия Ромео и Джульетты нашла в Сараеве свое новое воплощение. Влюбленные серб и мусульманка решили бежать из города и страны. Кто-то подстрелил двух голубков. Сейчас обе стороны обвиняют друг друга в этом преступлении. Невозможно жить в таком мире, не оправдывая его, иначе можно проклясть бога, но как же трудно находить всему прощение и оправдание.
Эй, где ты там, наверху, тощий ангел надежды с помятыми крыльями? Долго ли еще этим людям таскать бронежилеты и кататься на танках? Молчишь. Или час твой еще не пришел. На земле царствует время волков, и, чтобы выжить, надо убивать.
Миладин пригласил нас в гости, в штаб военной полиции на окраине Сараева. Я уже сварилась в солнечном кипятке, забронированная в жилете, как краб, и была рада любому месту, где можно скинуть эту тяжесть. У входа в штаб молодой солдат нежно, с каким-то чувственным удовольствием прочищал затвор автомата. Мы расположились в прохладной, почти пустой комнате, я сняла бронежилет и почти упала в кресло, радуясь тому, что не надо прятаться от пуль. Миладин сбегал за красным вином, и мы стали пить из одного стакана. Сначала пила я, потом Миладин припадал губами к следам моей помады.
– Миладин, как мне попасть в мусульманское Сараево? – спросила я.
– Это нереально. Если только у тебя есть карточка ООН, то ты можешь обратиться к русскому наблюдателю. Он находится в соседнем здании.
– Да ты что? Он здесь, неподалеку?
– Конечно. Я могу проводить тебя туда.
Когда я увидела Игоря, в моем сердце случился обвал. Он стоял передо мной, высокий, прокопченный солнцем, и я видела полоску белой кожи, которую обнажил закатанный рукав. Вокруг были люди, мы произносили слова официального диалога между журналисткой и военным, но я почти не вникала в их смысл. По ускоренному биению моего сердца поняла, что грозные силы уже начали свою работу. С губ неудержимо рвалась улыбка, хотя Игорь говорил совсем радостные вещи: "Ну что же с вами делать? Ведь у вас нет аккредитации. Поймите, я даже не имею права разговаривать вами. Но ради вас я могу съездить сегодня в мусульманскую часть Сараева и сделать вам пресс-карточку. У вас есть фотография?" Я сделала отрицательный жест. "Ну ладно, давайте ваше удостоверение, я сниму с него фотокопию. Вы, наверное, голодны?" Я кивнула. Он метнулся в соседнюю комнату, притащил пайки для служащих ООН и черную икру. Пока он накрывал стол, я наблюдала за его ловкими движениями с какой-то болью и думала: "Неужели так бывает – с первого взгляда все ясно без слов!" Инстинкт настойчиво звенел в моей крови. "У вас кончились сигареты. Возьмите мои", – сказал он, протягивая мне блок "Мальборо". "Зачем так много?" – "Возьмите, у меня есть". Мы говорили о какой-то ерунде, ощущая взаимную силу нежного притяжения. Бани служил нам буфером. Не будь его, мы бы тут же кинулись друг другу в объятия. "Оставайтесь ночевать у нас, – говорил Игорь, и голос его срывался. – Мы найдем вам место.
Сейчас очень опасно ехать. Сегодня обстреляли несколько машин на дороге".
Словно в подтверждение его слов за окном раздался грохот взорвавшегося снаряда, и от ударной волны задребезжали стекла. "Это довольно далеко, не бойтесь, – успокоил Игорь. – Тем более у нас окна обложены мешками с песком. Ну так как, остаетесь?" "Не могу, – в отчаянии ответила я. – У нас на семь вечера назначено интервью с лидером боснийских сербов. Мы приедем завтра". "Это точно? Вы не обманете?" – взволнованно спросил он. "Нет, конечно, нет. Ждите меня завтра, в девять утра".
На обратном пути в Пале Бани задумчиво сказал: "Очень хороший мальчик, очень, поверь мне, Даша". Я посмотрела на него с благодарностью. Бани хитрый, Бани все понимает.
Вечером, когда мы собрались идти на интервью к Радовану Караджичу, я обнаружила, что оставила в Белграде диктофон. Пришлось позаимствовать его у местных коллег с радио у входа в президентский дом нас несколько раз обыскали люди с автоматами и после тщательной проверки документов Пропустили в приемную.
Там на каждый квадратный метр приходилось по одному вооруженному охраннику. Нам сообщили, что придется подождать. Я оставила диктофон на стопке и вышла покурить на свежий воздух вместе с Бани. Вернувшись через пять минут, я обнаружила, что диктофон исчез Несколько секунд я тупо смотрела на пустой столик с одной лишь мыслью "не может быть", затем тщательно обыскала все вокруг. "Кто спер диктофон?" – громко по-русски спросила я. Все обернулись и уставились на меня в недоумении. Я перевела. Какая-то девица с кобурой на боку возмущенно накинулась на меня: "Вы понимаете, что вы говорите? В приемной президента украли диктофон! Это абсурд! Это невозможно! Вы, наверное, где-нибудь его потеряли". Но тут за меня вступился Бани, который заявил, что он сам видел диктофон на столе. Все бросились искать – перевернули диваны и кресла, заглянули под все шкафы и столы. Все напрасно, диктофона не было. Теперь пришла моя очередь возвысить голос: "Вас тут двадцать человек охраны, и на ваших глазах стащили диктофон! Какая же вы после этого охрана? У вас президента украдут, а вы и не заметите. Поймите, диктофон чужой, я за него отвечаю, был бы мой – я бы так не расстраивалась". Речь на английском давалась мне с трудом, и я перешла на русские ругательные выражения. Все опустили глаза и сделали вид, что ничего не происходит. Бани успокаивал меня, говорил, что купит новый диктофон и вернет на радио.
Через полчаса из кабинета вышел Караджич, что-то коротко сказал по-сербски и ушел обратно, хлопнув дверью. Мне перевели его слова: "Найдите диктофон".
Значит, кто-то ему настучал. Все засуетились, и одна из девиц растерянно спросила: "Что же теперь делать?" "Надо всех собрать в один кабинет и обыскать", – радостно сказала я, предчувствуя хороший спектакль. В десять часов вечера так и сделали. Всех согнали в одну большую комнату и начали обыск, женщин обыскивала дама-охранница, мужчин – сын Караджича. Я сидела за огромным столом в картинной позе мстительном фурии и барабанила пальцами по его блестящей поверхности. Во всех фильмах этот жест обозначает, что человек злится или нервничает. Обыск не дал результатов. Народ высказал предположение, что диктофон стащил кто-нибудь из охранников, уже ушедших домой.
Только в час ночи мы вошли в кабинет Караджича, чтоб взять интервью.
– Чай, кофе? – предложил любезный президент.
– Вина, – усталым голосом ответила я.
– Понимаю, – весело сказал Караджич. – У меня как раз есть бутылка хорошего французского красного вина.
Когда по стаканам уже разлили благословенную жидкость Караджич протянул мне маленький японский диктофон со словами:
– Я хочу уладить сегодняшний неприятный инцидент, примите, пожалуйста, от меня этот подарок на память о встрече.
– Благодарю вас, но, к сожалению, я не могу этого сделать. Пропавший диктофон принадлежал не мне, а корреспонденту вашего радио.
– Не беспокойтесь, я все улажу. Мне бы хотелось, чтобы мой личный диктофон остался у вас.
Бани зашептал мне на ухо, что неудобно отказываться, надо брать.
– Большое спасибо. Сейчас мы испробуем диктофон в деле.
Я нажала кнопку, и началась беседа, сиюминутную, политическую часть которой я опускаю, оставляя лишь те вопросы, которые характеризуют личность президента.
– В политике нет места прямодушию. Как вы, писатель, совмещаете два таких разных ремесла – литературу и политику, искусство быть откровенным и искусство скрывать свои мысли?
– Я не считаю профессию политика лживой по своей сути. Моя работа прекрасна. Тысячи сербов получили свободу и государство, избежали угрозы геноцида. Разве это не достойная цель?
– Какие ошибки, по вашему мнению, вы допустили на посту президента?
