поездка крайне неудачна, приходится работать не покладая рук, ни отдыха, ни покоя, а между тем буквально через линию расположено ЦПХ швейной фабрики, возможно, одно из последних в Нечерноземье, компактное, но все же с некоторым выбором, впрочем, все зря, мы-то едем в лес, в поля и кручи, а мог бы с Зизи гулять в стогах и душистом кипрее.
Хазин мечтал, жаловался и курил.
— Слушай, Вить, а эта девка, она кто? — спросил он. — Эта твоя знакомая?
— В смысле? — не понял я.
— Ну она что, начальству местному родня какая?
— Не знаю… Нет вроде.
— А что тогда Светлов за нее вписался?
Хазин выпустил дрожащий дым в потолок.
— Светлов вписался не за нее, — уточнил я. — Он предложил помочь найти детей.
— Угу… — Хазин выкинул окурок в окно. — Конечно-конечно, я охотно верю, детям помочь… Хотя…
Сигарета потрескивала, Хазин смотрел на огонек.
— Хотя, может, ты и прав, Витенька, — сказал Хазин рассудительно. — Может, и прав… Светлову нужен пиар, если мы найдем в лесу этих уродцев, ему в плюсы… Слушайте!
Хазин подпрыгнул.
— А может, это Крыков, а?!
Я, если честно, не понял, при чем здесь Крыков?
— Это точно Крыков! — Хазин достал следующую сигарету, прикурил. — Это в его стиле, подлая тварь все рассчитала…
— Может, все-таки пояснишь? — спросил я.
Мимо проехал человек на черном мотоцикле «Днепр», Хазин помахал ему сигаретой.
— Крыков сделал вид, что соскочил, а сам все это и устроил! — Хазин поперхнулся и принялся кашлять, указывая сигаретой на площадь.
— Это он о чем? — спросил Роман. — Кто такой Крыков?
Хазин кашлял, не забывая затягиваться и указывать.
— Крыков договорился с этой дурой, она спрятала своего спиногрыза, а сама бегает тут и вопит на каждом углу: спасите, помогите, дети пропали! А местные мусора ничего не могут найти, потому что и искать нечего! Как комбинация?
Хазин оторвал у сигареты фильтр и теперь курил так.
— Ерунда, — сказал Роман. — Зачем такое городить?
— Затем, что сейчас мы поедем в лес, будем весь день бродить, кормить комаров и слепней, а потом, ближе к вечеру, когда мы все убодаемся, Алексей Степанович Светлов найдет потерявшихся пацанов под ракитовым кустом! А мы все будем этому благодарные свидетели!
Хазин ожегся, ойкнул, растер окурок ладонями.
— Отличная идея, — сказал он. — Ты прав, мы недооценивали Крыкова, он крут…
На губе у Хазина надувался коричневый волдырь ожога.
— Может, все-таки взять коньяку? — предложил Хазин.
— Не стоит, — возразил я. — В лес идем.
— Мы недавно уже ездили в лес, ничем хорошим это не кончилось, — напомнил Хазин. — Переносить эти муки легче с коньяком. Тут в одном месте продают прямо с завода…
— Хазин, а ты можешь и не ходить вовсе, — снова сказал Роман.
— Нет уж, я пойду! Я хочу посмотреть!
— На что?
— На идиотов в лесу! Вот ты, Шмуля, можешь здраво ответить на вопрос — зачем ты поперся в эти поиски? Тебе что за разница? Это твоя баба, что ли?
Роман не ответил.
— Вот с Витенькой понятно, он с ней зажигал, между прочим, — сказал Хазин. — В детстве. Тискал ее в кустах перезрелой смородины.
В кустах перезрелой смородины. Хорошо.
— Ты жил здесь?! — удивился Роман.
— На каникулы ездил, — ответил я. — Давно, к бабушке…
— Да-да, бабушка Апоплексия, дедушка Катурач… — сказал Хазин, ощупывая ожог языком. — Кстати, в книге это неплохо смотреться будет. Привнесет личный момент. Автор был охоч до местных девок, а теперь пишет книгу про балалаечный завод и адмирала Чичагина.
— Отъезжаем! — послышался мегафонный призыв. — Отъезжаем!
Добровольцы зашевелились и стали распределяться по машинам.
— Жизнь — есть беспрерывное участие в чужом пиаре, — глядя на это, сообщил Хазин. — Массовый человек, особенно в провинции, не субъектен: либо пиар осуществляется над ним, либо он служит орудием этого пиара. Классовая борьба трансформировалась, микробы и сталь заменены рекламными титрами…
Хазин замолчал, воодушевление отступило, он с отвращением смотрел на мир с водительского места.
— В чем дело? — спросил Роман.
— Мне кажется, это уже придумано, — печально сказал Хазин. — Какой-нибудь Наум Хомский все это давно прописал в своих протоколах. Зимой, в перверсивном Беркли…
— Все придумано, с этим ничего не поделаешь, — зевнул Роман. — Иди повесься, Хазин…
Хазин потер лоб и понюхал пальцы.
— Фотки только скинуть не забудь, — напомнил я. — Кстати, а почему ты фотоаппарат не взял?
— По лесу с камерой? — хмыкнул Хазин. — У меня и так уже вся шея отваливается… Да что там фотографировать?
Машины на площади дружно загудели, Хазин запустил двигатель.
— Однажды я ездил в Усть-Цильму, — сказал Хазин. — И это ничем хорошим не закончилось…
Машины по одной выбирались с Центральной площади и выстраивались в колонну на Набережной. Я думал, что поедем через РИКовский, но колонна свернула на Новый мост, затем двинулась к северу, растянулись на километр. Передние машины начали гудеть.
— Погуди, Хазин, — сказал я.
— Зачем? Я и так чувствую себя…
Я погудел.
— Это знак, — пояснил Роман. — Они могут услышать. Дети в лесу.
— «Они могут услышать…» — передразнил Хазин. — Взяли бы сирены, тогда бы все услышали…
Мы перебралась через Новый мост и повернули в сторону Коммунара.
— Мою бабушку в Коммунаре кормили медвежьими котлетами, — вдруг вспомнил я.
— А моя бабка вырезала «Калевалу» на ячменном зерне, — тут же сказал Хазин.
— Ты говорил, что дед.
— Бабка ему помогала. Держала резец.
К северу от Чагинска сосновые леса. Возвышенность, мало болот, песок и сосны, тысяча километров леса на месте древнего моря, редкие прозрачные реки.
— Мой дед вырезал «Калевалу» на ячменном зерне, — сообщил Хазин, обернувшись к Роману.
— На финском или в переводе? — уточнил Роман.
— В переводе, разумеется, — ответил Хазин через некоторое размышление. — Смотрите, дятел!
Хазин указал на обочину, я дятла там не увидел.
Асфальт кончился, «шестерка» загремела по грейдеру, впереди идущие машины подняли пыль, скорость пришлось снизить. Хазин рассказывал, что в его семье всегда была любовь к миниатюрному: например, его дедушка собирал модели яхт, а его двоюродный дядя был женат на лилипутке, а она, между прочим, пела в казачьем хоре. Роман молчал. Мне нравилось ехать сквозь пыль, мир за пылью исчез, Хазин болтал про дятлов, их дикие нравы и про то, что разъяренный дятел однажды напал на его тетю-лилипутку и едва не пробил своим стальным клювом ее хрупкое темечко.
Минут через десять езды колонна свернула в лес, здесь пыли не было. Хазин вилял между деревьями и продолжал цеплять Романа, рассказывая то про одного мужика, у которого было три соска, но, несмотря на это, он был полковником казачьего войска, то про женщину-есаула, которая купила через интернет патент, образовала свое казачье войско, женское, и раздавала
