каждый раз в августе придумывал, как хорошо не трястись двое суток в пассажирском, а двинуть напрямик, через лес. Я любил лес и придумывал отправиться на север по тропам вдоль берегов рек, по солнечным просекам, по проселкам и лесовозным дорогам.
Я мечтал об этом дождливыми темными вечерами: погрузить на мопед палатку и спальник, привязать канистру с бензином и поехать домой не в вонючем плацкарте, а самому. Никуда не торопиться, останавливаться у ручьев, ловить рыбу, собирать рыжики, покупать в магазинах безымянных рабочих поселков консервы, макароны и сахар, ночевать в брошенных деревянных домах, обедать в столовых. Через две недели выбраться к Вологде. Я смотрел на карту и не находил к северу от Чагинска ни городов, ни деревень, ни дорог — только лес и железную дорогу, уходящую от Данилова к Котласу. Но почему-то я был уверен, что там все это есть. Дороги, поселки, мосты и реки, городки, которых нет на карте, пельменные с самыми вкусными пельменями, с котлетами, с толченой картошкой, с квасом из зеленых еловых шишек. Мир. Но не наш, не совсем наш, в нашем не осталось узкоколеек, деревень на холмах, бочек с солеными грибами. В августе начинались дожди, я закутывался в настоящее стеганое одеяло и мечтал. И потом мне еще долго снился этот выдуманный лес, он мне и сейчас иногда снится.
Лес и песчаные дороги.
— Все неправильно организовано, — опять начал Хазин. — Поиск по-другому делается, по уму, а не как здесь…
— Ну да… — усмехнулся Роман. — Один ты у нас умный.
По цепи покатился свист. Хазин свистнул, но свисток на этот раз подавился — и звук получился как у соседней девушки.
— Не пыли, Шмуля. Ты тут посторонний, езжай в свою Кинешму.
Цепь из поисковиков углублялась в лес и постепенно разворачивалась в веер.
— И что? — спросил Роман. — Ну и посторонний. Местным-то, похоже, плевать.
— А тебе не наплевать? — усмехнулся Хазин.
Роман не ответил. Девушка в очках сорвала мухомор, шагала теперь с мухомором, живописно. Мне мухоморы не попадались.
— Да у них тут каждый год кто-то по пьяни исчезает, — сказал Хазин. — Это обычное дело, ты статистику посмотри…
— По Чагинску? — уточнил Роман.
— По Чагинску у своего мусорского друга Теодора спросите, — посоветовал Хазин. — А по России статистика мутная. Куча народу исчезает — и нет их больше. Ты думаешь почему?
— Я не знаю почему, — ответил Роман. — Но ты что, считаешь, что людей искать не надо?
Хазин хмыкнул, поднял подвернувшуюся палку и со свистом размахивал.
— Рома, а ты с детства плясками занимаешься? — спросил он.
— А при чем здесь это?
— Да так, — Хазин подозрительно ухмыльнулся. — Витенька, помнишь, у тебя в «Пчелином хлебе»? Там такой… логопед Стрекалов. Тоже ножками сучить любил…
Логопед Стрекалов. У меня такого, по-моему… А может, и был, я стал «Пчелиный хлеб» забывать, зачем там логопед…
— Так вот, его убило молнией.
Хазин врал, я точно вспомнил — никакого логопеда Стрекалова, тем более убитого молнией.
— Он полез антенну поправлять, а тут вдруг гроза…
Шагали и смотрели по сторонам, Хазин трепался, мох хрустел. Воздух постепенно разогрелся сильнее и начал слоиться, холодная полоса — теплая полоса, отчего казалось, что я то и дело запинаюсь, и все время приходилось смотреть под ноги.
— При чем здесь молния? — спросил Роман. — Хазин, ты связь с реальностью окончательно не теряй…
Роман в чем-то прав, лес прозрачен и просматривался хорошо, заблудиться в таком сложно. Местные дети тут пропали бы вряд ли, даже я в таком лесу не потерялся бы, главное, не утрачивать связь с реальностью.
— При том, что у меня брат троюродный электрик, — не унимался Хазин. — Так он порассказывал всякого…
Хазин выдержал некоторую паузу, мы прошли метров триста. Я начал сильно жалеть, что Хазин поперся с нами.
— Количество электриков, погибающих каждый год, всегда примерно одинаково. Значительных отклонений от нормы почти не случается. То есть каждый год их словно забирают…
Все-таки Хазин чересчур приложился с утра.
— Хазин, ты не пробовал быть трезвым? — спросил я.
— Их электрический дед забирает, — не ответил Хазин. — Типа плата за электричество.
— Хазин, ты дебил, — не выдержал я. — Зачем ты нажрался с утра?
— Не, Вить, ты не так понял! — Хазин схватил меня за руку. — Не плата за киловатты и часы, а плата за электричество! За электричество как стихию! У каждой стихии свой покровитель, пахан вроде как. У воды водяной, у земли земляной, у огня…
— Огневушка-поскакушка, — вставил Роман.
— Ну, вроде как. У электричества есть такой…
— Демон Максвелла, — продолжил Роман.
— Шмуля, ты не безнадежен, — Хазин хлопнул Романа по плечу. — Да, типа того. Только электрики называют его дедом…
— Электрический дед? — уточнил я.
— Ага. Так вот, этот дед за пользование электричеством собирает… ну как бы плату. Понимаешь, когда ты становишься электриком, ты как бы забиваешься с этим дедом, признаешь, что тебя рано или поздно может шибануть. Ты как бы заранее готов быть принесенным в жертву, а там уж как вывезет…
— Это ты к чему? — спросил Роман.
— К тому, что, если человек с детства танцами занимается, у него со временем дубенеют яйца!
Хазин неожиданно расхохотался так обидно и громко, что услышала девушка в очках, повернулась. Роман плюнул. Хазин же пришел в бодрое настроение.
— И я написал стихи по этому поводу, — сообщил Хазин.
Я без вдохновения подумал, по какому именно поводу Хазин написал стихи: про электрического деда или про дубовые яйца потомственных танцоров? Бред, зачем все это, бред, снова бред, тупые шутки…
— А фотографический дед есть? — спросил Роман. — Фотодед?
Хазин остановился и уставился на Романа.
— Что такое?
— А ты вот зачем про это спросил? — нахмурился Хазин. — Про фотодеда?
— А что?
— Да так. Разное бывает, к этому нельзя легкомысленно относиться…
Хазин многозначительно покривился. А я подумал, что сейчас Хазин расскажет про фотоаппараты-убийцы.
— Это не так легко, как тебе, Шмулик, представляется, с этим не шутят…
— Да мне вообще ничего не представляется.
Послышался свист, Хазин свистнул в ответ.
— Знаешь, Рома, я двадцать лет занимаюсь фотографией, понавидал…
Хазин придал голосу дембельские обороты.
— У меня был приятель, однажды он купил на рынке аппарат, старый «ФЭД-2», и внутри…
Снова послышался свист. Два свистка. Мы остановились.
— Нашли что? — оглянулся Роман.
Девушка в гоглах стояла далеко слева, а кто находился справа, отчетливо видно не было, белая шапочка поверх можжевельника.
— Повезло, — сказал Хазин. — Не пришлось до вечера по этим дебрям болтаться… Слушайте, калеки, раз день все равно испорчен, пойдемте потом в «Растебяку»! Ромик, там козакам пятнадцать процентов скидки на баранье седло…
Солнце поднялось
