— Любовь моя! — повторяла она, глотая слезы. — Любовь моя… молю тебя!
— Оставьте его, госпожа Катрин, — раздался над нею голос Готье. — Он вас не слышит. Слишком большое горе навалилось на него, оглушило и ослепило… Но это хорошо, что он плачет…
Нормандец помог ей подняться, и она оказалась в объятиях Сары, которая передала маленького Мишеля гасконцу. Цыганка дрожала всем телом, но руки у нее были горячие, надежные, а в голосе звучала любовь.
— Будь твердой, девочка моя, — шептала она, — будь смелой и решительной. Только так ты сможешь помочь ему в его великом горе.
Катрин кивнула и хотела вернуться к Арно, но Готье удержал ее.
— Нет! Предоставьте это мне!
Мало-помалу рыдания, сотрясавшие тело Арно, стали стихать. Именно этот момент поджидал Готье. Взяв из рук фортюна малыша, он, в свою очередь, опустился на колени возле молодого человека.
— Мессир, — сказал он хриплым от волнения голосом, — в древней саге моего народа говорится: «Сбрось ношу, слишком тяжкую для тебя, и помоги себе сам!» Вы не все потеряли: осталась месть… и вот он!
Проснувшийся Мишель громко заплакал. Катрин вырвалась из объятий Сары и протянула руки к мужу, лежавшему на земле. Сердце ее готово было разорваться. Но Арно уже приподнялся, посмотрел на Готье, затем на малыша. Смахнув с лица слезы, взял орущий сверток, который вдруг затих словно по волшебству. Прижимая к груди ребенка, Арно снова посмютрел на Готье, и во взгляде его сверкнула свирепая решимость.
— Ты прав, — произнес он глухо, — я не все потерял. У меня есть сын, жена… и ненависть! Будь проклят король, который так заплатил мне за верность и за кровь, пролитую в бесчисленных сражениях! Будь проклят Карл Валуа, который предал меня и моих родных, отдал земли мои на разграбление своим холопам, разрушил мой замок, убил мою мать! Отныне отрекаюсь от своей вассальной клятвы, не признаю его своим сюзереном, и не будет мне ни отдыха, ни покоя, пока…
— Нет! — вскрикнула Катрин, испуганная этим гневом, нараставшим по мере того, как Арно возвышал голос.
Она чувствовала, что бешенство его, подобно лаве, все сметет на своем пути, и, бросившись к нему, вырвала ребенка, стараясь заслонить его от отца.
— Нет, — повторила она тише, — я не хочу, чтобы проклятие пало на моего сына! Ты не должен, Арно, не должен говорить такие вещи!
В первый раз он повернул к ней почерневшее от горя и ярости лицо.
— Под этими развалинами лежит моя мать… я объявлен вне закона… — Он выхватил у нее из рук пергаментный лист, который она машинально сжимала, и взмахнул им перед ее глазами. — Ты умеешь читать? Предатель — это я! Такой же предатель, как Жанна — колдунья и еретичка! Позор, проклятие и эшафот! Вот как вознаграждает король Карл своих верных слуг!
— Нет, не король, — ответила Катрин устало, — ты сам знаешь это…
— Он король! Если не может править — место ему в монастыре! Пусть примет тонзуру, а для королевства будет лучше, если на трон взойдет герцог Бургундский.
Катрин в отчаянии глядела на мужа. Видно, Арно и в самом деле дошел до предела. Только в кошмарном сне можно было представить, что он согласится признать своим сюзереном человека, которого так сильно ненавидел и с кем вел беспощадную борьбу. Неужели он согласится встать под вражеские знамена, перейдет на сторону герцога Филиппа, из чьих рук она, Катрин, вырвалась с невероятным трудом, чтобы соединить свою жизнь с Арно? Крупные слезы текли по ее щекам, капая на личико маленького Мишеля. С долины, похожей на черную дыру в темноте ночи, поднялся ветер, и казалось, сами скалы завывают от горя. Шквальным порывом ветра с дождем едва не загасило факел, который держал в руках Фортюна. Катрин вздрогнула, прижалась мокрой щекой к лобику сына и запахнула плащ, едва не спавший с плеча. Все замерли, глядя на Арно, застывшего в неподвижности перед развалинами замка. Он стоял прямой как стрела, не сводя глаз с черных камней, еще более зловещих в тусклом свете факела… Молодая женщина чувствовала, что силы ее на исходе. Арно опять ускользал от нее, он скрылся за стенами ненависти и не желал допустить ее. к себе. Как достучаться до него как успокоить? Как удержать от бессмысленного бунта!
Она знал, что лучшим оружием женщины служит слабость, и ей оставалось только это средство. Подойдя к мужу, она прильнула к нему и прошептала:
— Арно, может быть, ты найдешь место для ночлега? Поднялся ветер, я продрогла. И я очень боюсь за Мишеля!
Он поднял на нее глаза, и она увидела, что в них не! гнева, а только одна глубокая грусть. Обхватив за плечи, он крепко прижал ее к себе.:
— Бедная моя! Ты устала и замерзла. Малышу тоже пора отдохнуть. Пойдем! Здесь нам больше делать нечего
Катрин воспряла духом, почувствовав прикосновение сильной руки. Лицо ее осветилось, и она с благодарностью взглянула на мужа.
— Руины восстают из праха, Арно, а время лечит скорбь!
— Но мертвых оно оживить не в силах! И моя несчастная мать… — голос его дрогнул, и пальцы впились в плеч Катрин. Однако он быстро взял себя в руки и добавил угрюмо:
— Она, конечно, до последнего защищала наш дом! Завтра я приведу сюда крестьян, и мы отыщем ее тело, чтобы предать земле, как подобает, графиню де Монсальви. А сейчас мы пойдем в монастырь. Было время, мы с аббатом не слишком ладили друг с другом, но в пристанище он нам не откажет.
Сев на лошадей, они уныло двинулись в обратный путь по той самой лесной тропе, где так весело мчались всего лишь час назад. Разрушенный замок остался позади, в своем трагическом одиночестве, слушая свист ветра, примчавшегося на плато словно бы для того, чтобы оплакать эти бедные руины.
Впереди на тропинке показалось желтовато-красное пятно. Внезапно оно выросло в размерах, и Катрин поняла, что кто-то идет к ним навстречу с масляной лампой в руках. Вскоре лампа и факел Фортюна поравнялись, остановились. Выглядывая из-за спины Арно, молодая женщина увидела крестьянина — такого загорелого, сильного и кряжистого, что надетые на нем шерстяная рубаха и штаны напоминали кору старого узловатого дерева. Из-под коричневого вязаного колпака, натянутого на уши, торчали жесткие седые волосы, под лохматыми густыми бровями прятались глубоко посаженные темные глаза, в которых сейчас светилась неподдельная радость. У него было грубое суровое лицо: сильный подбородок, крепко сжатые губы, не привыкшие улыбаться, изогнутый хищный нос. Однако морщинки у глаз и у рта придавали ему выражение хитрости и лукавства.
Не обратив никакого внимания на Фортюна, крестьянин пошел прямо к Арно и остановился, задрав голову, перед мордой лошади. Подняв лампу, чтобы можно было разглядеть его лицо, он поспешно стянул свой колпак.
