— Но ведь они каждое воскресенье ходят в Отейль! Я так им завидую! — вздохнула Жулиана.
— Разумеется, иначе в лесу было бы не протолкнуться. А отшельник дорожит своим одиночеством... Возможно, и тайной своего пребывания там, но можно надеяться, что он согласится дать последний приют бедной женщине, которая погибла из-за тупой жестокости принца! — мягко добавила Матильда.
Действительно, это снимало все вопросы. Обен согласился попросить отшельника об услуге тем более охотно, что он и сам жаждал достойно похоронить свою благодетельницу. Он отправился в лес тут же, а ночью возглавил маленький кортеж, провожавший Бертраду в последний путь. Оливье и Эрве несли гроб, остальные следовали за ними. В доме остались только Матильда, сидевшая у изголовья Од, которая так и не пришла в сознание, хотя жар немного спал, и Марго, готовая помочь старой даме в случае необходимости.
Дорога оказалась короткой. Заблудиться было бы очень легко, но Обен и его жена столько раз ходили к отшельнику, что нашли бы его пещеру с закрытыми глазами. Отшельник ждал их возле могилы, которую они с Обеном вырыли днем. Это был тощий человек, сухой, как виноградная лоза, со спутанными седыми волосами и густой бородой, которая спадала на бесцветное одеяние в заплатах, много раз чиненное Бландиной, — некогда, несомненно, монастырскую рясу. Он был жутко грязен и походил на пугало, но пылал искренней верой, и, возможно, никогда погребальную службу не отправляли с таким состраданием, с такой теплотой. Лесная земля была освящена его молитвами, и Бертраде предстояло покоиться в могиле столь же христианской, как если бы она лежала на кладбище.
Когда гроб опускали в землю, все плакали, даже Оливье и Эрве, который не знал покойную, но странный отшельник сумел найти такие трогательные слова, что растопил сердца всех присутствующих. Жизнь Бертрады можно было назвать благополучной: она жила в хороших условиях и должна была бы упокоиться рядом с мужем, на кладбище церкви Сен-Лоран, которая служила приходским храмом для богатого цеха галантерейщиков. Но из-за слепого злопамятства принца, опозоренного своей супругой, она была брошена в воды Сены, а потом, в конечном счете, нашла последний приют в глинистой лесной могиле...
Еще днем Оливье вытесал из ствола бука крест, который был водружен на могилу, чтобы остался след и чтобы случайный прохожий видел, что это место погребения. Но имя на кресте они не написали. Конечно, придет день, когда и отшельник отойдет в мир иной. И тогда уже не останется ни малейшего следа...
На следующий день два бывших тамплиера двинулись по дороге, идущей вдоль Сены. Они должны были пересечь Париж, чтобы выйти на древнюю римскую дорогу, которая вела в Суассон.
Они пришли туда к вечеру следующего дня...
***
Замок все еще горел...
Когда-то это была одна из равнинных крепостей, чьи рвы наполняла светлая вода реки, неподалеку стояла деревня с церковью, но теперь она исчезала в огне столь же быстро, как если бы ее выстроили из дерева, обмазанного известью, как любую лачугу. Внешние стены пока еще стояли, хотя уже начинали обваливаться, внутри мало что могло уцелеть. Люди Ногаре, очевидно, не пожалели пороха, ибо донжон изрыгал столбы черного дыма, родившегося в аду этого пламени. Должно быть, исступленный гул пожара слышался издалека. Возможно, даже в глубине леса, темно-зеленая чаща которого окружала пахотные земли поместья. На другой стороне реки жители деревни, похожие на окаменевшие статуи, смотрели на исчезающий домен...
Наверное, деревенские убежали в лес, когда солдаты вошли в замок, но теперь, когда их смертельная работа была завершена, когда солдаты ушли, произошло возвратное движение, и жители деревни, конечно же, были счастливы найти свои дома нетронутыми. Но пожар, уничтоживший семью их сеньоров, потряс их... Разумеется, они были не в состоянии оценить масштаб трагедии. Но они точно знали, что от замка, где родились дерзкие преступники, осмелившиеся посягнуть на королевскую честь, ничего не осталось. Потому главный из поджигателей, как только они прибыли сюда, объявил крестьянам о своих намерениях, а уж потом крикнул им, чтобы они не боялись и не бежали в лес. И вот теперь они, глядя на догорающий замок д'Ольнэ, вероятно, обреченных проклятию, наверное, задавались вопросом: не придется ли им, крестьянам, тоже отвечать за безрассудность своих хозяев.
Хотя Эрве во время пути ожидал увидеть драматическую ситуацию, подтверждающую гибель его семьи, он не подозревал, что исход будет таким скорым. Ужасное зрелище словно подкосило его. Он едва держался на ногах, к тому же, давала о себе знать усталость после долгого пути. Он рухнул у подножья старого дорожного креста, даже не подумав прочесть молитву. Увиденное было намного хуже того, что он воображал. Несмотря на застывшую группу крестьян, расположившуюся неподалеку, никто не мог рассказать ему, стало ли это пожарище могилой для живых людей.
Стоя рядом с ним и скрестив руки на груди, Оливье мрачно и безмолвно рассматривал следы случившегося несчастья, не в силах найти ни единого утешительного слова. Он словно чувствовал боль Эрве, настолько тесной была связь между ним и братом, подаренным ему Храмом. Поэтому он не удивился вопросу, который вырвался из уст Эрве, ведь он сам спрашивал себя о том же:
— Но где же все они? Где мой брат, свояченица и их слуги? Где Агнесса и малыши? Не могли же их запереть внутри, прежде чем поджечь... Это было бы чудовищно!
— В нашей стране царят чудовищные времена... Однако я думаю, что твоих родных скорее арестовали и отправили в какую-нибудь тюрьму...
— Это не намного лучше, но я так не думаю. Я знаю брата, его жестокое сердце, надменный нрав, вспыльчивый характер, а еще храбрость! Он на десять лет старше меня, но в битве на копьях или на мечах все еще силен! Он не сдался бы без боя...
— Против короля? Ведь речь идет именно об этом!
— Без колебаний! Подумай, ведь ему нечего было терять, коль скоро он лишился имени и даже чести...
— Надо все выяснить! Оставайся здесь, я расспрошу людей, которые стоят на берегу...
— Это мне надо идти, — сказал Эрве, вставая.
— Слушай, Эрве, брат мой, не торопись. Они знают тебя с детства. А меня никогда не видели. Я всего лишь прохожий, резчик по камню, который ищет работу... Они расскажут мне...
— Не уверен... Они слишком напуганы, и любой незнакомец, пусть даже монах, обратит их в бегство...
Оба не услышали, как к ним подошла какая-то женщина. Вернее было бы сказать, «молодая дама» или «барышня». Она ничем не походила на крестьянку. Довольно высокая, в длинном черном плаще, из-под откинутого капюшона которого выглядывало прелестное, умное и волевое лицо. Ее нежная кожа оттенка слоновой кости, темные волосы, подвижные черты лица и большие темные глаза, цвет которых в темноте было нельзя разобрать, свидетельствовали о ее незаурядной внешности. Дама держалась очень прямо, но со свободной грацией женщины, одаренной природной гордостью. Ее руки, затянутые в перчатки, поигрывали хлыстом. Увидев ее, оба мужчины склонились в поклоне.
