Давид стреножил своего коня и стал подкладывать в костёр изобильно наготовленные дрова. Дым загустел и призывным столбом взлетел вверх.
Через четверть часа все зелёные колпачки собрались у костра, и пришагал невозмутимый, помахивающий в опущенной руке треуголкой, Гювайзен фон Штокс. Меня томило и мучило то, что было размазано на ладони, но ещё четверть часа я, по очереди усаживая, катал по холму босоногих лесовичков.
Но вот требовательный голосок Омелии позвал нас к трапезе, и мы собрались в кружок возле разложенной на парусине походной еды.
– Никаких признаков глины, – доложил мне степенный и сдержанный Пит. – Но завтра будем смотреть в другом поле.
– А Тоб плакал, – сообщила, обнимая и приваливаясь к сидящему Тобу, Ксанфия.
– Ах, мой милий добрий Ксанфия, – покачал беловолосой головой Штокс. – Ушиться нужно не говорийт слова, который могут сделайть друкому тшеловеку неловкост.
– Да, Ксанфочка, – подтвердил Пит. – Слёзы у мужчины всегда расценивают как слабость. Поэтому мужчина всегда старается их скрыть. А ты объявляешь о них на весь свет!
– Ой, прости, Тобочка, – совершенно не смутилась она. – Когда я буду плакать, ты тоже про слёзки мои расскажи.
Здесь Тоб встал, глубоко вздохнул и продекламировал:
«Как мечтал он стать глиняным принцем,И раскрасить свой милый портрет!Но теперь он – заплаканнолицый.И ему утешения нет».
– Ах, молодейц! – восторженно вскинул свою треуголку фон Штокс.
– Молодец! – азартно согласился с ним я, и переспросил у Ксанфии:
– Так куда, ты говорила, уходил плакать Тоб?
– Вот в те кусты, – с готовностью вытянула она пальчик.
Я многозначительно взглянул на Давида и мы пошли к кустам.
С изрядным трудом продираясь сквозь колючие заросли, выбрались к пространному озерцу-луже.
– В-в-вот! – по-детски волнуясь, сказал я Давиду. – Вот чем мне измазал руку его башмачок.
И, присев, процарапал и набрал щепоть тугой клейкой массы.
– Не может быть, – пробормотал рядом Давид.
Он тоже присел и, достав складной нож, наковырял в ладонь ком.
– Белая глина! Не красная черепичная, Том! Белая! Для посуды, фаянса, фарфора!
– Но черепицу из неё делать можно?
– Можно, конечно, и даже несравнимо более прочную. Но это уже совершенная роскошь.
– А знаешь, почему здесь вода держится?
– Так именно что от глины!
– Да. Глина держит дождевую воду и от дождя к дождю её копит. Не удивительно, что вокруг выросли такие густые кусты. В точности, как на Локке, в кратере.
Мы выбрались из колючих зарослей. Подошли к костру.
– Ты сочинил отличный стих, Тоби, – сказал я сосредоточенно жующему маленькому поэту. – Но, к сожалению, не правдивый.
И, предваряя вопросы, Давид протянул и показал всем добротный ком чистой, без примеси песка, жирной глины.
Показал, пустил по рукам.
– Но… Это откуда? И кто нашёл? – завистливо спросил Баллин.
– Посмотри на свои башмачки, Тоб, – попросил я недавнего печальника.
Он посмотрел. Потрогал подошвы. Машинально сказал:
– Вот беда, где-то в глину вмазался…
Дружный хохот ответил ему, и он, удивлённо глядя на всех, вдруг понял всё, и сам радостно рассмеялся.
– Справедливо ли будет, – громко спросил я у детей, – если мы признаем, что первым на глину наткнулся оставленный здесь всеми Тоб?
– Справедли-и-иво!! – завопили и завскакивали малыши.
– Тогда, уважаемый мэтр Штокс, не разумно ли будет поспешить в замок, чтобы взять топорики, пилы, и проделать сквозь кусты к нашей глине проход? И взять лопатки, коня и телегу, и накопать глины хотя б несколько вёдер?
– Для тшеловек отшень полезный трут особенно после обеда, – ответил, нацепливая треуголку, учитель.
– Наберём глины, – пообещал я собравшимся вокруг детям, – и завтра же слепим маленькую фигурку Тоба и сделаем его разноцветный портрет.
И, разобрав имущество, странный отряд быстро направился к виднеющемуся вдали замку. Мы с Давидом и Готлибом шли и вели коней в поводу. На одном коне сидела, зажав подмышкой свой костылёк и сделав из ладоней гнездо для цыплёнка, счастливая Ксанфия. А на втором ехал в своих знаменитых с этого дня башмачках радостный Тоби, маленький поэт, триумфатор.
Я вёл за поводья коня, на котором он сидел, и думал – вот если хорошо покопать, то в земле моей усадьбы можно найти пару волшебных карет, отлитых из чистого золота, или волшебный корабль с крылатыми парусами.
Глава 8
Лабиринт
Если, как говорит Давид, любой замок должен быть самоокупаем – необходимо сделать так, чтобы он неустанно клепал какой-либо товар, каждый день, как машина. Я усердно взялся за это и, когда нашему с Эвелин Уильяму исполнился один месяц жизни, оглянулся на сделанное.
Мебельная мастерская у меня была и прежде, но теперь я перевёл её в замок, где открыл громадный столярно-мебельный цех. (В бристольском же доме оставил лишь выставочный зал.) Двое нанятых мастеров установили стекольную мануфактуру и уже делали зеркала. Четверо нанятых канатчиков приготовляли цейхгауз дли плетенья канатов, и четверо – запустили в обжиг первую партию черепицы. Можно было вполне добавить к этому такую прибыльную тему, как матросские сундучки, но не было у меня кузнеца!
Тем более обрадовался я привезённому однажды письму, в котором был лишь рисунок: пивная кружка с подковой.
Контрконкурент
В солнечный весенний день мы подъехали к кузне Дамира: я с Давидом в карете, прекрасной и крепкой, из замка «Девять звёзд», на кучерской скамье которой важно восседал Робертсон.
Здесь я с удивлением обнаружил нахальную новость: точно напротив старой кузни Дамира, но у самой дороги, протянулось приземистое массивное здание. Огромная деревянная подкова над воротами не оставляла сомнений в его принадлежности. Половина – собственно кузня, выложена из камня. Половина – для гостей – из хорошо подогнанных брёвен. Весело желтела под солнцем свежая, влажная ещё древесина. Свернув с дороги и проехав сто ярдов до моей бывшей школы, мы остановились. В кузне раздавался звон молота, который при шуме экипажа смолк. Дамир вышел и, просияв, затопал здороваться. И с ним тут же вышла молодая женщина.
– Привет, Томас, – сказал Дамир, и мы обнялись.
– Здравствуй, Том, – поприветствовала меня женщина.
– Доброго здравия, – вежливо ответил я, – но кто вы?
– Кто она?! – демонстративно-изумлённо воскликнул Дамир. – Да ты чуть не женился на ней! Дочь моя, и твоя ученица!
– Мы… с вами писали углём! – с приветливостью узнавания поклонился я ей.
– И целовались! – прищурив шалые синие глазки, озорно сообщила она.
