Потом он опять взял конверт, скатал его в ладонях, раздавил печать между двумя камнями и послал все это вслед кошельку.
– Теперь, – сказал Шико, – можно и насладиться стилем этого послания.
Он развернул письмо и прочитал:
«Дражайший наш брат, глубокая любовь, которую питал к Вам наш дражайший брат покойный король Карл IX, и поныне живет под сводами Лувра и неизменно наполняет мое сердце».
Шико поклонился.
«Поэтому мне неприятно говорить с Вами о печальных и досадных предметах; но Вы проявляете стойкость в превратностях судьбы, и я, не колеблясь, сообщаю Вам о том, что можно сказать только мужественным и проверенным друзьям».
Шико прервал чтение и снова поклонился.
«Кроме того, – продолжал он, – я, как король, имею заботу о том, чтобы Вы этой новой заботой прониклись: это честь моего и Вашего имени, брат мой.
Мы с Вами сходны в одном: оба одинаково окружены врагами, Шико Вам это объяснит».
– Chicotus explicabit, – сказал Шико, – или лучше evolvet, что гораздо изящнее.
«Ваш слуга, господин виконт де Тюренн, является источником постоянных скандалов при Вашем дворе. Бог не попустит, чтобы я вмешивался в Ваши дела, иначе как для блага Вашего и чести. Ваша жена, которую я, к моему великому огорчению, называю сестрой, должна была бы позаботиться об этом вместо меня… но она этого не делает».
– Ого! – сказал Шико, продолжая переводить на латинский. – Quaeque omittit facere. Это жестко сказано.
«Я прошу Вас, мой брат, проследить, чтобы отношения Марго с виконтом де Тюренн, связанным с нашими общими друзьями, не вносили стыда и позора в семью Бурбонов. Начните действовать, как только Вы в этом убедитесь, и проверьте факты, как только Шико прочтет Вам мое письмо».
– Statim atque audiveris Chicotum litteras explicantem. Пошли дальше, – сказал Шико.
«Было бы очень неприятно, если бы возникло малейшее сомнение в законности Ваших наследников, брат мой, – самого драгоценного, о чем бог не дозволяет мне мечтать; так как, увы, мне не дано возродиться в моем потомстве.
Оба соучастника, которых я выдаю Вам, как брат и король, чаще всего встречаются в маленьком замке Луаньяк. Они отправляются туда под предлогом охоты; этот дворец, кроме того, очаг интриг, в которых замешаны и господа де Гиз; ибо Вы несомненно знаете, какой злополучной любовью преследовала моя сестра и Генриха де Гиза, и моего собственного брата, герцога Анжуйского, в те времена, когда я сам носил это имя, а мой брат назывался герцогом Алансонским».
– Quo et quam irregulari amore sit prosecuta et Henricum Guisium et germanum meum…
«Обнимаю Вас и прошу обратить внимание на мои предупреждения, я готов помочь Вам всегда и во всем. Пока же воспользуйтесь советами Шико, которого я Вам посылаю».
– Age auctore Chicoto! Великолепно, вот я и советник королевства Наваррского.
«Ваш любящий и т, д, и т, д.»
Прочитав письмо, Шико сжал голову обеими руками.
– О! – сказал он, – вот, мне думается, довольно скверное поручение, оно доказывает, что, убегая от одной беды, можно попасть в еще худшую, как говорит Гораций Флакк. По правде сказать, я предпочитаю Майена. И все же, если не считать его вытканного золотом кошелька, которого я не могу ему простить, это письмо написано ловким человеком. Если предположить, что Генрих сделан из того же теста, как все мужья, это письмо может его рассорить сразу и с женой, и с Тюренном, и с Анжу, и с Гизами, и даже с Испанией. Для того чтобы Генрих Валуа, живя в Лувре, был так хорошо осведомлен о том, что происходит в По у Генриха Наваррского, нужно, чтобы у него там был шпион, и этот шпион очень заинтересует наваррца. С другой стороны, это письмо принесет мне кучу неприятностей, если я встречу испанца, лорренца, беарнца или фламандца, которые пожелали бы узнать цель моей поездки в Беарн. Я же проявлю крайнюю непредусмотрительность, если не подготовлюсь к встрече с одним из таких любопытных. Кое-что припас для меня, если не ошибаюсь, монах Борроме.
Кроме того:
Чего искал Шико, когда он просил у короля Генриха куда-нибудь послать его? Покоя – вот чего он хотел. А теперь Шико поссорит короля Наваррского с женой. Это совсем не дело для Шико, так как Шико, поссорив между собой таких влиятельных людей, приобретет смертельных врагов, которые помешают ему благополучно достичь восьмидесятилетнего возраста. Черт возьми, тем лучше, хорошо жить только молодым. Но тогда уж лучше было подождать, пока господин де Майен пырнет меня кинжалом. Нет, во всем нужна взаимность – таков девиз Шико. Значит, Шико продолжит свое путешествие. Но Шико человек умный, и Шико примет все предосторожности. То есть при нем будут только деньги, и если Шико убьют, это принесет вред только ему одному. Шико поэтому докончит то, что начал, – он переведет это прекрасное письмо с начала до конца на латинский язык, запечатлеет его в памяти, где оно уже на две трети запечатлелось, потом он купит лошадь, потому что от Жувизи до По нужно слишком много раз поставить правую ногу перед левой. Но прежде всего Шико разорвет письмо своего друга Генриха Валуа на бесчисленное количество кусочков и постарается, чтобы одни из этих кусочков, превращенные в атомы, полетели в Орж, другие – в воздух, а третьи вернулись к нашей общей матери земле, в лоно которой возвращается все, даже глупости королей. Когда Шико кончит то, что он начал…
Шико замолчал, чтобы осуществить свой проект. Одна треть письма отправилась в воду, вторая в воздух, а третья исчезла в яме, вырытой для этой цели не кинжалом, не ножом, но таким инструментом, который мог в случае необходимости заменить и одно и другое и который Шико носил за поясом.
Кончив эту операцию, он продолжал:
– Шико отправится в путь со всеми мельчайшими предосторожностями, пообедает в добром городе Корбейле, как того требует его добропорядочный желудок. А пока, – продолжал Шико, – займемся латинским сочинением, которое мы решили составить; думается, мы создадим довольно изящный текст.
Внезапно Шико остановился: он заметил, что не сможет перевести на латинский язык слово «Лувр», – это его очень огорчило.
Ему пришлось также переделать Марго в Марготу, как он уже сделал из Шико – Шикотуса; между тем для красоты надо было бы превратить Шико в Шикота, а Марго в Маргот, что уже напоминает не латынь, а греческий.
О слове «Маргарита» он даже не думал; такой перевод был бы, по его мнению, не точен.
Вся эта латынь, изысканно пуристическая, с цицероновскими оборотами, привела Шико к приятному городу Корбейлю, где смелый посланец меньше знакомился с чудесами Сен-Спира, чем с чудесами повара-трактирщика, насыщавшего ароматными парами окрестности собора.
