Среди всего этого грохота Шико казалось, что четыре ветра ворвались к нему, так сказать, во плоти, что он имеет дело с Эвром, Нотом, Аквилоном и Бореем, с их толстыми щеками и в особенности с их огромными ногами.
Смирившись, понимая, что он ничего не может поделать с олимпийскими богами, Шико присел в углу за кроватью, подобно сыну Оилея после одного из приступов его ярости, как о том повествует Гомер.[44]
Но кончик длинной шпаги был настороженно направлен в сторону ветра или, вернее, ветров, так что если бы эти мифологические персонажи неосмотрительно приблизились к нему, они сами сели бы на вертел, даже если затем произошло бы то, что произошло с Диомедом, когда он ранил Венеру.
Но после нескольких минут самого ужасающего грохота, который когда-либо раздирал человеческий слух, Шико воспользовался моментом передышки в буре, чтобы заглушить своим голосом разбушевавшиеся стихии и грохот мебели, слишком шумные для того, чтобы быть естественными.
Шико принялся изо всех сил кричать:
– На помощь!
Наконец он сам стал производить столько шума, что стихии успокоились, как если бы Нептун собственной персоной произнес свое знаменитое Quos ego,[45] и через шесть или восемь минут, когда Эвр, Нот, Борей и Аквилон, казалось, начали отступление, появился хозяин с фонарем и осветил место действия.
Сцена, на которой оно разыгралось, имела весьма плачевный вид и чрезвычайно напоминала поле сражения. За огромным шкафом, поваленным на раздавленный стол, зияла дверь, сорванная с петель, висевшая только на одной из задвижек и качавшаяся, как парус корабля; четыре или пять стульев, довершавшие меблировку, были опрокинуты, и их ножки торчали вверх; наконец, фаянсовая посуда, украшавшая стол, валялась на плитах пола, потрескавшаяся и побитая.
– Но здесь настоящий ад! – воскликнул Шико, узнав хозяина при свете фонаря.
– О сударь! – воскликнул хозяин, увидев произведенные разрушения. – О сударь, что случилось?
И он поднял к небу руки, а следовательно, и фонарь.
– Сколько демонов живет у вас, скажите мне, мой друг? – прорычал Шико.
– О, Иисус! Какая погода! – ответил хозяин с тем же патетическим жестом.
– Что у вас, задвижки еле держатся, что ли? – продолжал Шико. – Дом выстроен из картона? Я лучше уйду отсюда. Я предпочитаю ночевать под открытым небом.
И Шико вылез из-за кровати и встал со шпагой в руках в промежутке между концом кровати и стеной.
– О, моя бедная мебель! – вздохнул хозяин.
– А мое платье? – воскликнул Шико. – Где мое платье, лежавшее на этом стуле?
– Ваше платье, мой дорогой господин, – простодушно сказал хозяин, – если оно здесь было, здесь оно и должно быть.
– Как это «если было»? Уж не хотите ли вы сказать, что я вчера приехал сюда в таком виде?
И Шико напрасно попытался завернуться в свою тонкую рубашку.
– Боже мой! – ответил хозяин, которому трудно было возразить против подобного аргумента. – Конечно, вы были одеты.
– Хорошо еще, что вы это признаете.
– Но…
– Но что?
– Ветер сюда ворвался и все разбросал.
– Нечего сказать, объяснение!
– Вы же видите! – быстро сказал хозяин.
– А все же, мой друг, – ответил Шико, – внемлите голосу рассудка. Когда ветер куда-нибудь влетает, а он, видимо, влетел сюда, не правда ли, раз учинил здесь весь этот разгром?
– Без сомнения.
– Хорошо! Если ветер влетает куда-нибудь, он влетает снаружи.
– Конечно, сударь.
– Вы этого не отрицаете?
– Нет, было бы просто глупо отрицать.
– Так вот, ветер, влетев сюда, должен был бы принести одежды других в мою комнату, а не уносить мои неизвестно куда.
– Ах, боже ты мой! Как будто так. И все же мы вроде как бы видим доказательства противного.
– Куманек, – сказал Шико, пристально оглядев пол, – куманек, по какой дороге пришел ко мне ветер?
– Как вы сказали, сударь?
– Я спрашиваю, откуда пришел ветер?
– С севера, сударь, с севера.
– Ну, значит, он шел по грязи, видите следы на плитах.
И Шико показал на полу свежие следы грязных сапог. Хозяин побледнел.
– Так вот, дорогой мой, – сказал Шико, – я позволю себе дать вам совет; следите хорошенько за ветрами, которые влетают в гостиницу, проникают в комнаты, срывая двери с петель, и улетают, украв одежду путешественников.
Хозяин отступил на два шага, чтобы обойти всю опрокинутую мебель и оказаться у выхода в коридор.
Потом, почувствовав, что отступление обеспечено, он сказал:
– Почему вы называете меня вором?
– Что случилось с вашей добродушной физиономией? – спросил Шико. – Вы стали совсем другим.
– Я стал другим потому, что вы меня оскорбляете.
– Я оскорбляю?
– Конечно, вы называете меня вором, – ответил хозяин еще более вызывающим тоном, в котором теперь звучала угроза.
– Я называю вас вором, потому что вы должны отвечать, если мои вещи украдены; вы не посмеете этого отрицать?
И теперь уже Шико, как мастер фехтования, прощупывающий противника, сделал угрожающий жест.
– О-ла! – крикнул хозяин. – О-ла! Ко мне! Эй, люди!
В ответ на этот зов на лестнице появилось четыре человека, вооруженные палками.
– А, вот они, Эвр, Нот, Аквилон и Борей, – сказал Шико, – черт возьми! Раз уж мне представился случай, я хочу освободить землю от северного ветра: я должен оказать эту услугу человечеству – наступит вечная весна.
И он сделал такой сильный выпад своей длинной шпагой в направлении первого из нападающих, что, если бы тот не отскочил назад с легкостью истинного сына Эола,[46] он был бы пронзен насквозь.
К несчастью, делая этот прыжок, он смотрел на Шико, и, следовательно, не смог оглянуться назад: он соскользнул с последней ступеньки и, не в силах сохранить равновесие, со страшным шумом скатился вниз.
Это отступление послужило сигналом для трех остальных, которые исчезли в открытом перед ними или, вернее, позади них пролете с быстротою призраков, исчезающих в театральном трапе.
В то же время у последнего из них хватило времени, пока удалялись товарищи, сказать несколько слов на ухо хозяину.
– Хорошо, хорошо! – проворчал тот. – Найдется ваше платье.
– Прекрасно! Это все, что мне нужно.
– Вам его принесут.
– В добрый час. Я не желаю ходить голым, это, кажется, вполне естественно.
Ему принесли одежду, но явно порванную во многих местах.
– Ого! – сказал Шико. – На вашей лестнице порядочно гвоздей. Чертовские ветры, ей-ей! Но возвращено по-хорошему. Как я мог вас заподозрить? У вас же такое честное лицо.
