И когда Антон Кравченко впервые увидел Джона Макленнана в одежде чукотского охотника, с острым ножом в кожаных ножнах на поясе, в торбасах, идущего широкой, слегка пружинящей походкой человека, который знает, что такое кочковатая тундра под ногами или предательский морской лед, – он сразу же вспомнил Кешу Соловьева в шаманском наряде, кружащегося на скрипучей эстраде Румянцевского сада и разрисованного гримером Михайловского театра. Светлые волосы, голубые глаза, красноватая кожа на щеках – все это так резко отличалось от всего, что привык видеть тут Антон, что это невольно рождало в душе какое-то подсознательное сопротивление. Впечатление это усиливалось еще и безукоризненным чукотским языком Макленнана, его специфическим произношением жителя северного побережья Чукотского моря.
Вельбот на малом ходу приближался к берегу.
Уэленцам были хорошо видны ящики, мешки, какие-то тюки и окрашенные в яркую красную краску бочки с бензином.
– Видно, все в порядке, – облегченно сказал Бычков, протягивая Гэмалькоту ставший ненужным бинокль.
Вельбот ткнулся о гальку, и тотчас десятки рук ухватили причальный канат и послышались оживленные приветствия.
Тэгрынкеу грузно спрыгнул на берег и подошел к Кравченко.
– Нам нужно поговорить.
– Обязательно! – весело ответил Кравченко, не сводя глаз с людей, которые уже начали выгружать на берег товары.
– Срочный разговор, – повторил Тэгрынкеу.
Кравченко глянул в его лицо и окликнул Бычкова:
– Пошли!
Джон Макленнан увидел, как, переваливая через намятые прошлогодними волнами галечные гряды, поднимались трое. Он сделал было шаг вслед за ними, но что-то остановило его, и он вернулся к своему вельботу.
Тэгрынкеу, войдя в комнату Совета, кинул шапку на стол и тихо сказал:
– Я оказался самым плохим большевиком.
И рассказал обо всем, что случилось в Номе.
– Я уверен, что это провокация, – жестко сказал Бычков, – Враги революции прибегают к самым грязным методам, чтобы дискредитировать представителей Советской республики.
– Говори чуть-чуть проще, – взмолился Тэгрынкеу, вытирая шапкой выступивший на лбу пот.
– Алексей говорит, что это было нарочно подстроено, – пояснил Кравченко. – Они воспользовались твоей слабостью и подпоили тебя.
– Но все пили одинаково, – оправдывался Тэгрынкеу, – и Поппи, и Сон.
– Может быть, и канадец заодно с ними? – предположил Бычков. – Что-то больно много они привезли. Подозрительно щедры оказались американцы.
– Нет, – возразил Тэгрынкеу. – Сон все время был за меня и даже громко разговаривал. Требовал, чтобы меня освободили, как председателя Совета.
– Хитрил, – заметил Бычков.
Он попытался представить себе, что случилось в Номе, и ему упрямо приходила мысль о том, что Джон Макленнан был в сговоре с американцами.
– Черт знает, что за человек этот Макленнан! – с раздражением сказал он. – Чувствую, что с ним нам придется повозиться куда больше, чем с неграмотными оленеводами… Выселить его отсюда!
– Это нельзя! – покачал головой Тэгрынкеу. – У него семья, и он женился на Пыльмау согласно очень старинному и уважаемому обычаю…
– В науке этот обычай называется левират, – заметил Кравченко.
– Значит, можно выселить в порядке борьбы со старыми обычаями, – сказал Бычков.
– Но это очень хороший обычай! – взволнованно возразил Тэгрынкеу.
– Пережиток родового строя, – уточнил Кравченко.
– Да, Тэгрынкеу, – сказал Бычков. – Тут мы должны быть непримиримыми. Помнишь, ты учился петь эти слова «Интернационала»:
Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затемМы наш, мы новый мир построим!..
Тэгрынкеу задумчиво посмотрел в окно, увидел идущих рядом Джона Макленнана и Орво.
– А что делать с семьей? Вспомните несчастных детей Роберта Карпентера и его жену. Он послал им подарки, – сказал Тэгрынкеу.
– Разве в подарках дело? – заметил Кравченко. – Ведь может оказаться так, что наши подозрения к Джону Макленнану никакого основания не имеют? Тогда мы зря погубим человека, разрушим семью.
– Твой гуманизм, Антон, вот где у меня, – Бычков показал почему-то на свой затылок.
Его длинное веснушчатое лицо с рыжеватой щетиной вокруг стало жестким, словно заострилось, а в молочно-белых глазах зажегся огонек.
– А все-таки наказать тебя придется, Тэгрынкеу, – сказал он Тэгрынкеу. – От имени нашей партячейки. Выговор, что ли, ему закатим?
Кравченко задумчиво сказал:
– Не меньше, поскольку это случилось на территории иностранного государства.
– Чтобы пить, Тэгрынкеу, говаривал наш старый поп, географию надо знать, – заметил Бычков.
– Что такое поп, я знаю, – ответил Тэгрынкеу, – а вот что такое география – нет.
– Описание Земли, – пояснил Кравченко. – Книги есть такие, где рассказано о всех реках, горах, равнинах, обо всей Земле.
– Интересно…
– Значит, голосуем за выговор члену партии большевиков товарищу Тэгрынкеу за недостойное поведение в Соединенных Американских Штатах? – спросил Бычков, усевшийся за стол писать протокол, – Кто «за»?
Кравченко и Тэгрынкеу почти одновременно вскинули руки.
– Ты можешь не голосовать, – заметил Бычков. – Выговор веда тебе выносим.
– Но я ведь тоже согласен, – обиженно сказал Тэгрынкеу.
– Пусть голосует, – сказал Кравченко. – Запиши в протокол: решение принято единогласно.
Купленные в Америке товары уже были перенесены в старый склад из гофрированного железа, который раньше принадлежал торговой фирме Караева и где теперь обосновался Гэмауге со своей конторской книгой.
У склада уже толпился народ, и почти все усердно курили, получая угощение от тех, кто ездил в Ном.
Все внимательно слушали Гувата, который, отчаянно жестикулируя, рассказывал о пребывании в Номе:
– И подъезжает нарта, запряженная огнедышащими собаками. Нарта на колесах, а наверху сидит – кто вы думаете? – сам Поппи и держится за черный кружок, чтобы не упасть! Поездили мы на этой повозке, даже надоело. Трясло так, что зад до сих пор болит.
– Чем же Поппи кормит огнедышащих собак?
– Какие собаки? – возразил кто-то. – Мотор там.
– Мотор – верно, – тут же согласился Гуват. – Зато Поппи поил нас потаенной дурной веселящей водой.
Толпа заинтересованно загудела.
– Дурную веселящую воду там пьют тайком и держат бутылки под полом. Считается за большой грех появиться на улице даже чуть навеселе. Люди с ружьецами на поясах ходят по Ному и обнюхивают всех, кто подозрителен. Как унюхают, так сразу хватают и тащат в сумеречный дом, а на руки надевают цепочки, как на озорных щенят…
Гуват, увидев подходивших Бычкова, Кравченко и Тэгрынкеу, вдруг смутился.
В полутемном, без окон, помещении склада Гэмауге заносил в конторскую книгу принятый товар.
– Главное – раздать патроны и завтра выходить на промысел, – деловито сказал ему Тэгрынкеу. – Чай, сахар, муку и другие продукты распределим по вельботам и байдарам.
– И с нами поделиться бы надо, – заметил Орво.
– Поделимся, – пообещал Тэгрынкеу, – поделимся не только сейчас, но и осенью, когда пароход придет. Поделимся не только товарами, но и учителем, и тогда организуем Совет в вашем селении, проведем выборы.
– Главное – и нам бы патроны и бензин… – продолжал Орво.
Распределение товаров, по мнению Джона, да и всех остальных, было справедливым. Тот, кто не мог сразу заплатить пушниной, взял товары в кредит, а боеприпасы и горючее отдали главам байдарных и вельботных команд.
Еще десять дней провели энмынцы в Уэлене. Потом перебрались в Наукан, а оттуда Джон решил съездить в Кэнискун и отвезти посылку Роберта Карпентера его семье.
Байдара обогнула мыс Дежнева и вскоре за поворотом показался низкий берег и на некотором возвышении десяток яранг. Жилище Карпентера стояло на прежнем месте, и из трубы вился дымок.
Джон с берега направился к знакомой яранге-домику.
В чоттагине заметны были следы запустения и неряшливости.
Джон потоптался, и со стороны полога послышалось хриплое:
– Мэнин?
Джон ответил, и из-под полога показалась взлохмаченная голова Элизабет. Она откинула со лба спутанные волосы и пристально вгляделась в гостя.
– Это правда вы? – нетвердым голосом спросила женщина.
– Да, это я, – ответил Джон. – Я привез добрые слова и подарки от вашего мужа.
– Дети! – вдруг закричала Элизабет. – Слышите, дети? Отец не забыл о нас и послал нам подарки! Кыкэ вынэ вай! [44]
В чоттагин высыпало все потомство Роберта Карпентера. Джон невольно принялся считать. Детей оказалось всего шестеро, но младшие так громко вопили, что создавалось впечатление большой детской толпы.
Джон положил на земляной пол чоттагина пакеты, и детские ручонки немедленно разорвали бумагу.
