– Да, это верно, начали наши дети постигать грамоту… Большевики чесотку лечить пытаются…
После чаепития гости отправились поглядеть селение.
Над деревянным зданием школы трепетал красный флаг. Орво и Джон заглянули в лавку. Под опустевшими полками сидел Гэмауге и скоблил мездру песцовой шкурки.
– Где торговец? – спросил Орво.
– Я и есть торговец, – ответил Гэмауге, не прекращая работы.
– Чем же ты торгуешь? – с улыбкой спросил Орво, разглядывая пустые полки.
– Пока ничем, – спокойно ответил Гэмауге. – Но если у вас что-то есть для продажи, могу принять и записать в книгу.
На прилавке лежала толстая амбарная книга. Джон полюбопытствовал и заглянул, а Гэмауге объяснил:
– Вы отдаете мне пушнину, а я записываю в книгу. Осенью, когда корабль привезет товары, я оплачу все, что будет записано.
– А Поппи делал наоборот, – напомнил Орво. – Он давал товар вперед, а потом, когда была добыча, тогда и брал шкурки.
– Поппи все делал наоборот, – согласился Гэмауге. – Все, кто уехал с нашего берега, спасаясь от новой власти, взяли свои семьи, а Поппи бросил всех, даже новорожденного сына.
Все записи были сделаны пиктографическим письмом, которое, видимо, изобрел сам Гэмауге. Каждый сдатчик пушнины имел свой особый символ, отличный от всех остальных. Против каждого символа были нарисованы шкурки или с удивительной наглядностью изображены песцы, лисицы, росомахи и белые медведи. Кроме того, были еще какие-то значки, понятные одному пишущему.
– Кто-нибудь учил тебя? – спросил Джон.
– Сам учился, – с гордостью отеетил Гэмауге. – А с осени пойду в школу учиться настоящей грамоте.
– Многие думают, что грамота вредна нашему народу, – заметил Орво.
– Пусть думают, – ответил Гэмауге, продолжая скрести шкурку. – А мне без грамоты никак нельзя. Торговать трудно.
– Однако без товаров торговать еще труднее, – заметил Джон.
– Товары будут, – уверенно ответил Гэмауге, – может быть, они уже плывут сюда на большом пароходе.
– А пока власть бедных, – проговорил Орво, окидывая пустые полки.
– Да, власть бедных, – оживился наконец Гэмауге и отложил шкурку. – В нашем селении организовали товарищество по совместной охоте. Все теперь будут вместе охотиться.
– А раньше разве врозь охотились? – спросил Орво.
– Тоже вместе, но не так, – туманно ответил новый торговец. – Нынче все не так, как было раньше. Кто не работает, тот не ест.
– А если у человека имеется и еда и он не желает работать, что же – не есть ему? – ввязался в спор Джон.
– Ко-о [43], – уклончиво ответил Гэмауге.
Орво и Джон пошли дальше. Возле деревянного здания с флагом они в нерешительности остановились, но тут на крыльцо вышел Тэгрынкеу и позвал:
– Заходите, заходите! Чего топчетесь?
В комнате, где сидел Тэгрынкеу, было все так, как рассказывал Ильмоч. Только на рукаве Тэгрынкеу не носил больше красной повязки. Кроме Тэгрынкеу, в комнате находилось еще двое русских, которые сразу же с нескрываемым любопытством уставились на Джона Макленнана.
– Наши большевики – Алексей Бычков и Антон Кравченко. У нас и третий есть, но он в отъезде. Антон – учитель.
Оба русских были примерно того возраста, как Джок десять лет назад. Они пытались говорить на смешанном русско-чукотском языке, но, кроме привыкшего к этому Тэгрынкеу, никто их не понимал.
– Может, кто-нибудь знает английский? – спросил Джон.
– Я немного говорю, – отозвался Антон Кравченко.
– Вы учились английскому? – спросил Джон. – Где?
– Я учился в Петербургском университете, – ответил Кравченко. – Изучал этнографию полярных народов.
– И вы действительно большевик? – с интересом спросил Джон.
– Да, – твердо ответил Кравченко.
Джон почувствовал некоторое разочарование. Представитель легендарной революционной партии, свергнувшей в России власть самодержавия, а потом и правительство буржуазной республики, по мнению Джона Макленнана, совершенно не походил на революционера. Таких ребят полным-полно в Торонтском университете. Бычков же похож на обыкновенного молодого рабочего. Может быть, все дело было в том, что они и впрямь самые обычные ребята? Ведь вся причина огромного влияния Тэгрынкеу на земляков была в том, что он был таким, как все.
– Но мне не удалось закончить курса, – пояснил Кравченко.
– Вы намереваетесь возвратиться в университет? – вежливо спросил Джон.
– Разумеется, – сразу ответил Кравченко. – Коммунисту, как никому другому, нужны знания.
– И вы думаете, что знания, получаемые вами в университете, пригодятся вам здесь? – спросил Джон.
– Еще как! – воскликнул Кравченко. – Я уже сейчас ощущаю их недостаток. А ведь пока мы организовали всего два Совета.
– Ну, разве только в таком смысле, – заметил Джон. – Надеюсь, что ваши знания будут служить улучшению жизни моих земляков.
Разговаривая с Джоном, Антон Кравченко все время чувствовал какую-то невидимую преграду, мешающую обыкновенному человеческому разговору. Может быть, виной этому облик самого Джона Макленнана, одетого в плащ из моржовых кишок, в торбаса и… разговаривающего на прекрасном английском языке.
Кравченко заговорил медленно, подбирая слова:
– Я много слышал о вас и каждый раз очень разное. Роберт Карпенгер, которого мы выслали из-за его контрреволюционной агитации, предупреждал, что уж если кого высылать, так это вас. Однако здешние люди в один голос хвалят вас и утверждают, что, кроме пользы, от вашего пребывания среди них они ничего от вас не видели… Так где же правда?
– А это уж вам решать, – уклончиво ответил Джон. – Смотря что считать правдой и кого слушать.
– Наверное, довольно разговаривать, – вмешался Орво, который отлично чувствовал, какая огромная опасность таится в этом на первый взгляд дружелюбном разговоре. Из их разговора он понимал столько же, сколько и Тэгрынкеу, но он хорошо знал игру глаз своего друга Джона Макленнана. Орво отлично знал, что Джон не одобряет поведения новых пришельцев, он против того, чтобы большевики входили в жизнь чукотского народа. Конечно, с точки зрения извечного соперничества белых людей и не стоило бы Орво вмешиваться в разговор, но сердцем он почувствовал, что пора…
Когда Орво и Джон вышли из дома, Алексей Бычков тут же метнулся к товарищу:
– О чем вы толковали?
– О разном, – махнул рукой Кравченко. – Пожалуй, с ним будет куда труднее, чем с Робертом Карпентером. Там хоть все было ясно, а тут…
– Враг он? – напрямик спросил Алексей.
– В том-то и дело, черт его знает! – Кравченко обратился к Тэгрынкеу: – А как ты думаешь?
– Он не хитрый, только слишком добрый, – немного подумав, ответил Тэгрынкеу. – Слишком добрые люди другим всегда кажутся немного сумасшедшими.
– Черт вас всех разберет! – сердито сказал Бычков. – И того не понять, и тебя, Тэгрынкеу, и даже Антон заговорил с сомнением. Эх, жаль, не знаю языка, а то бы с ним потолковал!
– Вот что я тебе всегда и говорил! – подхватил Кравченко. – Знание языка необходимо в первую очередь. И не одного чукотского. Неплохо бы тебе и английский подучить.
– Погоди, и до изучения иностранных языков дойдем! – бодро заявил Бычков. – А пока положение такое: пограничную охрану на постоянное жительство нам пока не дают и посылают только одного милиционера. Он едет с семьей на пароходе. И еще – сообщают, что военное судно будет время от времени в течение всей навигации проходить Беринговым проливом на север столько, сколько будет позволять открытая вода… И последнее: бензина и патронов у наших охотников нет. Выгнали мы торговца и не подумали, на чем и чем будем охотиться на весеннего моржа, – сказал Бычков.
– Что же делать? – Тэгрынкеу с надеждой посмотрел на Кравченко, а тот вскинул глаза на Бычкова.
– Есть два выхода, – немного подумав, сказал Кравченко. – Первое: вспомнить древние способы добычи зверя или же… обратиться за помощью к американским торговцам. Придется сделать так. Посудите сами: кто теперь помнит древние способы лова моржей? Да и в то время моржа было куда больше, и он не был так пуглив… Да никто всерьез и не захочет сейчас охотиться по-старинному.
– Но как можно обращаться к помощи американского капитала? – пожал плечами Бычков.
– А если спросить Сона? – воскликнул Тэгрынкеу. – Мы же не собираемся брать патроны и горючее задаром. За все будет платить Гэмауге из запасов пушнины. А Сона пошлем в Ном.
– Удерет этот Макленнан вместе с пушниной, – проворчал Бычков.
– Этого никак не может быть, – уверенно сказал Тэгрынкеу. – Всякое можно про него сказать, но так плохо – нельзя!
– А почему? – возразил Бычков. – Капиталисты – это такой народ! Родную мать не пожалеют, чтобы урвать копейку. – Алексей остановился передохнуть и уже спокойнее сказал: – Ну ладно, я согласен, пусть едет. Но только как вы его уговорите? Для революции он, по роже видно, ничего делать не будет.
