До мурованного просторного дома Посольского приказа игумен Афиноген все же добрался. Стрельцы, стоявшие у дверей, пропустили игумена в просторный зал. В нем было жарко натоплено и светло. Посредине стояли две длинные лавы, обтянутые кожей и застеленные ярко-бордовыми коберецами. Такие ж коберецы лежали на полу и вели к двери в другой покой. В углу, возле высокого окна, поставлен стол и два кресла. На столе песочница. Сидя на лаве, игумен в который раз думал, как будет говорить, что высказать надобно в первую очередь, а о чем умолчать. Думал еще, кто может выйти. Что, если государь? Тогда упадет ему в ноги. А если думный дьяк Алмаз Иванов? И ему падать надо.
Отворилась дверь. Мелькнул голубой кафтан. Зарябило у игумена в глазах, и он, склонив голову, опустился на колени.
— Вставай, отец! — повелевал голос.
Игумен Афиноген приподнял голову. В руке увидал лист белой бумаги. Понял: писарь.
— Вставай! — повторил он. — Расспросные речи вести будем. Идем-ка к столу. Да садись, не стой…
3
Расспросные речи в Посольском приказе игумена полоцкого Воскресенского монастыря Крыжановокого.
«…1651 г. апреля в 12 день явился в Посольском приказе старец литовские стороны, сказался ис под Полотцка гор. Десны Воскресенского монастыря игумен Афиноген Крыжановский. Наперед до сего блаженные памяти при великом государе царе и великом князе Михаиле Федоровиче всея Руси и при отце его государе блаженные ж памяти при великом государе святейшем патриархе Филарете Никитиче московском и всея Руси выехал он к Москве на вечное житье, из Киева до смоленские службы лет за 5. И по их государскому указу был в Никольском угрешском монастыре в келарах, и монастырь каменной построил весь, и своих пожитков в то монастырское строение приложил немало.
И после де смоленские службы, как были на Москве литовские послы для докончания, Песочинской с товарыщи, и в те поры после де их отпуску, он, Афиноген, бил челом государю об отпуске во Иерусалим поклонитися гробу господню и во Афонскую гору. И по государскому указу отпущен с ыными гречаны — с Луховским Тихоновы пустыни, с ыгуменом Иакимом да с сербянином с иыгуменом Никифором и с ыными старцы, и записка де тому в Посольском приказе есть.
А ныне де ехал он до Вязьмы за послами. И в Вязьме воеводе бил челом о подводах, и чтоб ево отпустил из Вязьмы ко государю к Москве, а дело за ним великое государево. И воевода де вяземской подвод ему и провожатого не дал, а хотел об нем писать ко государю, а писал ли или нет, того не ведает. А сказал де ему: приехал де ты за литовскими послами, и ты де за ними и поедь, и дал де ему на заставу о пропуске печать свою. И он де ехал после послов на своих лошадях. А поехал из Вязьмы в пятницу, на святой неделе, а к Москве приехал в четверг, апреля в 10 день. И въехал за городом в Новинской монастырь и начевал в Новинском 2 ночи, а с ним того ж монастыря один старец. А приехал он де бити челом государю от 3 монастырей христианских греческого закону: от монастыря Братцкого, что в Полотцку, от монастыря Лукомского и от своего монастыря, Воскресенского, что им ныне учало быть от ляхов утесненье великое. И только де грех над православными християны тот учинится, Хмельницкому и черкасом ляхи будут сильны и их побьют, и им де, православным християном, всем погибель. А только де они в своих бедах по бозе надежду имеют на православного христианского государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси и чтоб де государь пожаловал указал им, где прибегнути местечко. А блиски де им новгородцкие монастыри. И в новгородцких бы де монастырях, где пожалует государь укажет, потому что де от них до Великих Лук только 115 верст.
А вестей сказал: наперед де сего ко государю ни о каких вестях писати было им нельзя. А как де в нынешнем году, в великий пост, весть им учинилась, что Хмельницкой хотел ему, государю, крест целовать, а государь де послал к нему свою государскую великую казну, и в те де поры белорусцы християнские веры всяких чинов люди духовные и мирские все обрадовались. И бурмистры, и райцы радные, которые православные християнские веры, все межды собою совет учинили на том, что им всем прямить государю. И только б лише Хмельницкой государю крест целовал для того, что уж от ляхов жить невозможно, изгоняют их конечно и х Киеву их белорусцов, никого не пропускают для того, чтоб они с Хмельницким не свиделись и ни о чем с ним не мыслили, только де хотят украткою. А тайным обычаем они, белорусцы, с Хмельницким ссылают и о всяких вестях ведомо чинят. А нынешние де зимы, в мясоед перед масленою неделею, он, игумен Афиноген, был в Полотцку у воеводы и у гетмана Великого княжества Литовского Януша Кишки с полотцким же игуменом с кн. Гедройцем. И спрашивали его со многим прошеньем, чтоб им сказал, что над ними, белорусцы, от ляхов будет, потому что де он хотя и римские веры, только человек доброй, и старой, и богоязлив.
И гетман де им сказал, король де и вся Речь Посполитая приговорили так, сколь скоро они снесут Хмельницкого, и тогда всех белорусцов до одного человека и с сущими младенцы высечь и церкви божии и монастыри все выжечь, только оставить однех ромлян. А он де, гетман, объявляет им про то, подлинно ведая, потому что он первой человек всей Литвы, и племянник де его гетман Януш Радзивилл о том к нему писал, только я де на то не позволяю.
И на сеймиках де римляне все на них, белорусцов, кричат завсегда, чтоб с ними конец учинить и всех их известь.
А послы де нынешние королевские Станислав Витовский и Филипп Обухович посланы ко государю от короля о том, чтоб государь на вечном миру крест целовал Хмельницкого и иных белорусцов никого не принимал, чтоб им всех белорусцов снесть и християнская вера искоренить, про то де им, белорусцом, всем ведомо подлинно. А будет де государь креста целовать не станет, и им де велено о том отписати х королю тотчас, а королю половина войска своего пустить на Хмельницкого, а другую на Московское государство.
Да и ныне де, как послы пришли в Вязьму, в понедельник, на светлой неделе, пригнал от короля гонец татарин з грамотами, и вышедчи де старшей слуга посольской сказывал им всем вслух, что король писал к послом, что турской царь писал х королю и обещаетца ему против черкас помогать.
Да и о том де ведомо чинит, что он, царь, до волоского государя писал, чтоб он ха Хмельницкого сына дочери своей не давал. А будет де он дочь свою за него даст, и он де велит ему голову отсечь.
Да и про то де король ознаймует, что уж у него, Хмельницкого, сын в руках, да и о том де пишет же, что он, король, сам выезжает в войско в обоз в среду, на светлой неделе. И послы б де на пограничье и в Вязьме ото многих пограничных и жилетцких людей разведывали накрепко, что у царского величества с Хмельницким и, разведав бы о том о сем, писали к нему тотчас.
И послы де из Вязьмы послали х королю своего гонца и писали к нему тайно, а велели, чтоб король к ним опять отписал наскоро. А что писали, про то не ведает. И для де того оставили человека своего татарина Тикотинского на рубеже в Самлеве, чтоб он королевских грамот дожидался и к ним приезжал тотчас.
А его де, игумена Афиногена, послали ко государю ис Полотцка все белорусцы, остерегая его, государя, потому, что король над християнскою верою умышляет тайно. А писать де было им с ним нельзя, потому что живут все в великом страху, и велили ему бити челом государю, чтоб он, великий християнский государь, их, белорусцев, принять в свою государскую оборону, а ляхам их не выдал. А будет де он, государь, их не примет, и им де всем будет погибель да и Московскому де государству добра от них никакова не будет.
А то де ему подлинно ведомо, как на ляхов за их многие неправды велит государь послати своих государевых ратных людей, и белорусцы де, сколько их есть, все в тем поры встанут на ляхов заодно. А чаят де тех белорусцов зберетца со 100 000 человек.
И ныне де белорусцы-могилевцы ляхов в город к себе не пущают, а дают им дань большую поневоле, что под их руками.
