А поборов де ныне збирали со всее Польши и с Литвы со всякого дыму по 16 злотых польских, а рускими деньгами по 2 руб. по 20 алтын, а с купетцких де людей имали в запрос рублев по 200 и по 300 и больше, а с ыных и по 1000 руб., и с шляхты собирают по тому же запросы большие — тысячи по 2 и по 3, а хотят геми наймовать иных государств людей.
А про то де он объявляет подлинно, как ему стать на страшном суде христове, что король в правде ни во что, и их во всем разрешает для того, чтоб вся православная християнская вера до конца искоренить, и попы их все ходят неправдою и крестопреступники.
А нынешние де зимы, в мясоед, после рождества Христова, папа писал к королю и к своим духовным бискупом, чтоб они ис костелов сребро и злато все побрали и передали б в деньги, только б оставили по одному достакану келиху, и писал им под клятвою, чтоб они конечно Русь сносили, чтоб руская вера нигде не именовалась. И своих де денег в помочь прислал к ним немало. Да и цесарь де хрестьянской потому ж прислал к ним людей 15 000 чел. и денег прислал же немало.
И считают де ныне войска литовского с 200 000. А стоит де войско и собираетца на месте Игумени под Менском и под Бобруйском над Березыною рекою.
А польского де войка у Хмельницкого стоит и збираетца от Стародуба к Любечю и к Лоеву за Днепром. Остерегают того, чтоб сюда литовского войска не перепустить за Днепр, а сказывают де того Хмельницкого войска и татар 400 000. А Хмельницкой де стал на том: покаместа король церквей православных всех и вотчин церковных, которые они на костелы свои побрали, им не отдаст, и с ними в землях рубежа не учинят, и при вольностях их прежних королей не оставит, и покаместа им битца с ними до которых мест всех белорусцев, и черкас, и волынцев, и подолян станет, которые в православной християнской вере все тверды и неотменны…»
4
Среди множества покоев во дворце царя Алексея Михайловича была небольшая горница, которая находилась как бы в стороне от залов, спален, поваренных комнат. В горницу царь уединялся с самыми близкими боярами и думным дьяком Алмазом Ивановым для тайных разговоров и бесед.
Когда думный дьяк вошел в горницу, там были бояре Илья Данилович Милославский и воевода Василий Петрович Шереметьев. Двадцатидвухлетний царь был задумчив и, как показалось дьяку, немного бледен. Алмаз Иванов еще раз бросил взгляд на высокие брови, прямой крупный нос, припухлые губы. Под солнечным лучом, что пробивался через оконце, жидкая черная борода казалась рыжей. Встретившись взглядом с большими карими глазами царя, думный дьяк вздрогнул и приложился к протянутой руке.
Месяц назад из Москвы уехало посольство Хмельницкого. Спустя две недели притащился возок с послами Речи Посполитой. Пятнадцать дней получали послы по семь чарок вина двойного, по две кружки «ренского» и романеи, по четыре кружки различных сортов меду и по ведру пива на душу. Через думного дьяка добивались встречи с царем. Грамоты королевские царь принял, дал харчи, а с остальным не торопился.
— Ляхи ищут союза, государь, — говорил Милославский, зажав в кулак пышную бороду. — И посольств Хмельницкого страшатся.
— Хмельницкого брать сейчас под свою руку не могу, — сухо ответил царь. — Не время. Держава к войне не готова. Ко всему, известно тебе, что бунтует чернь в Новгороде, в Устюге и Курске. И ляхи не примирятся с потерянными землями на Украине.
Боярин понимал, что царь боится сейчас военного конфликта с Речью Посполитой, хотя на Земском соборе уже дважды вели речь о помощи Хмельницкому войском.
— Оно так, государь, — не хотел перечить Милославский, но и отступать от своих мыслей тоже не хотел. — Тучи висят густые. Гетман Радзивилл собирает войско, чтоб ударить с севера.
— Знаю, — прервал боярина царь. — А уверен ли ты, Илья Данилович, что шведы не станут мешать? — царь глянул на молчавшего до сих пор воеводу Шереметьева.
Воевода зашевелился. И, к удивлению царя, хоть и не прямо, а поддержал Милославского.
— Время подумать, светлейший государь. И на Белой Руси чернь поднимается.
Царь вспомнил о богомольце и спросил у думного дьяка:
— Что в расспросе том говорил игумен?
— Дозволь прочитать, государь?
— Читай!
Дьяк развернул листок, который почему-то дрожал в руках. Царь слушал внимательно, потупив большую круглую голову. Изредка он бросал короткие взгляды то на воеводу, то на боярина. И показалось царю, что известие, которое принес дисненский игумен, по душе пришлось одному и другому. Обстановка на Белой Руси была благоприятной, хотя и тревожной. Богатая шляхта замучила чернь податями и чиншами. Невмоготу стало холопам. «Время подумать…» — сказал воевода. Да, время. Можно не только вернуть Дорогобуж и Смоленск, а вести спор за полоцкие земли, тем паче что об этом просят монастыри. Дьяк кончил читать, а царь все еще неподвижно сидел в раздумье. Поднял внезапно голову на воеводу Шереметьева.
— Неплохо бы придвинуть войско к порубежью. Пусть видит король.
Шереметьев разгадал мысли царя: пусть видит король и держит армаду улан и драгун, не пуская в дело. Это облегчит черкасам вести бои. И все же, не сдержавшись, спросил царя:
— Будем ли закупать мушкеты?.. — Шереметьев ждал ответа и по нему мог бы судить, что втайне думает государь.
— Сколько надобно их?
— Тысяч двадцать, — повел бровью воевода. — И тридцать тысяч пудов пороху.
— Где мыслишь брать, Василий Петрович? — царь прикусил губу, пристально рассматривая воеводу.
— В Голландии, — сразу же ответил Шереметьев. — У них мушкеты добрые, кучно бьют и нетяжкие для походов.
Думный дьяк внимательно слушал разговор и знал, что в мыслях царь принял решение готовиться к войне с Речью Посполитой. Это означало, что возьмет Украину под свою руку. И, как понимал дьяк, удар будет направлен через земли Белой Руси. Разговор шел к концу, и Алмаз Иванов развернул еще один листок.
— Что там? — сдвинул брови царь.
— Челобитная того ж игумена.
— О чем?
— Просит денег, государь.
— Денег? Читай!..
Медленно, немного нараспев, дьяк читал:
— «Царю государю и великому князю Михайловичу всея Руси бьет челом богомолец твой Афиноген игумен Воскресения Христова Дисненского монастыря Полотского уезду. Пожаловал ты, государь, меня, богомольца своего, по нашему челобитью с братьею образами и книгами. И нашего монастыря иное неудобь прибрать образов и книг без денег хотовых, и дорожат. Милосердный государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси, пожалей меня, богомольца своего, вели, государь, на образы и на книги деньги выдать. И на твое государево жалованье на деньги я, богомолец, твой, образы и книги скорее приберу. И вели, государь, мне прибавить корму, как тебе, праведному государю, обо мне, богомольце твоем, бог известит. Царь государь, смилуйся…»
— Штодня просят, — царь расстегнул ворот рубахи: в горнице было душно.
— Как прикажешь, государь? — спросил Алмаз Иванов.
— Вели давать поденного корму по гривне на день.
Царь протянул руку к кувшину с квасом. Думный дьяк предупредил его и, налив полную кружку ароматного питья, подал, расплескивая на дорогой коберец.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Могилевский архиепископ Иосиф Бобрикович, тучный, саженного роста старик, брал письмо из рук Алексашки с недоверием. Он расспрашивал, здоров ли игумен Афиноген, как живет Дисна, был ли год хлебным, и пристально рассматривал Алексашку, слушая ответы. Алексашка отвечал, что знал, и дивился расспросам: неужто игумен не написал всего в письме — лист весь испещрен буковками.
— Ждать ли ответного письма? — спросил Алексашка.
— Не собираешься ли в обратный путь? — архиепископ сцепил на животе толстые пальцы.
— Хлопот в городе нет.
— Нет уж, повремени малость, — архиепископ приподнял ризу и нащупал на поясе кожаный мешочек. Распутав тесемку, всунул в узкое горлышко два пальца, заворошил деньгу. Наконец отыскал нужную монету и сунул ее в ладонь Алексашке. — Повремени. Надобен будешь. А пока иди на постой.
