его прогоняет. В довершение несчастий его кусает собака. Потом Ротшильд появляется, когда Яков схоронил Марфу. После похорон жены в голову Якову приходят неожиданные мысли о том, что он «прозевал» свою жизнь, ничего не сделал, ни разу не приласкал Марфу, забыл, что был у них когда-то ребенок… А впереди уже ничего нет. От этих мыслей недалеко и до такой: «Зачем вообще люди мешают жить друг другу?» Звучит мелодия фрейлакса. Яков обнимает Ротшильда. Ротшильд-Ясулович кидается в пляс, Яков танцует русскую. Сцена единения двух одиноких и страждущих людей.
В конце спектакля, когда Ротшильд снова приходит с приглашением поиграть, Яков уже сам чувствует приближение смерти. Ему ничего не жаль — ведь от жизни человеку только убытки, а от смерти польза. Есть только одно, что ему жаль оставлять. Скрипка. Она останется сиротой. Умирающий Яков едва слышно произносит: «Скрипку отдадите Ротшильду».
И снова звучит мелодия фрейлакса. И вот завершающая фраза, произносимая Ротшильдом, который забросил флейту и теперь играет на скрипке: «Когда он пытается повторить то, что играл Яков, слушатели плачут».
Спектакль завершен. Рассказ прочитан, вернее прочувствован и прожит.
И вот о чем я подумала. То, что делает Кама Гинкас, уникально, ни на кого не похоже. Но это спектакль по рассказу. Очень хочу посмотреть спектакль режиссера по пьесам Чехова.
Жду от него новых решений и новых подходов! С днем рожденья, Кама Миронович! Продолжайте делать Ваш задевающий за живое и рождающий живое театр!
Сергей Юрский один на один со Сталиным
14.01.16
Сергей Юрский не похож на Сталина ни внешне, ни внутренне. Однако в спектакле о «товарище Сталине» он — даже без грима — на него похож. Ходить, говорить, думать, смотреть на окружающих, отдавать приказы, унижать… И все это нужно делать от лица «товарища Сталина».
В спектакле у актера легкий грузинский акцент. А как потом переучиваться? Как артисту снова входить из «чужой жизни» в «свою»? А во время работы над ролью и в дни спектаклей — как себя вести: по-своему или по-чужому, чтобы лучше освоить эту роль, этот образ? И не навязывает ли роль свои стереотипы? И если роль попалась изувера и садиста, то как примирить свою психику с этой — изуверской?*
Вы не думали над этим? И я тоже не думала. А когда сейчас задумалась, то в голову пришло только одно: это тайна. Тайна перевоплощения, своя у каждого большого актера.
Но о спектакле — чуть погодя. Вначале же несколько слов о самом Сергее Юрьевиче Юрском. В прошедшем году, а именно 16 марта 2015 года, Юрскому исполнилось… 80 лет. Не верится, но так.
По этому поводу в январе на канале КУЛЬТУРА была повторена его «Линия жизни» от 2003 года.
Сергей Юрский
Передач такого типа мы видели много. Обычно сразу становится ясно, кто передачу готовил — сам «герой» или режиссер. Режиссерский замысел, как правило, прост: отдельным зрителям, пришедшим на встречу, раздаются вопросы в хронологическом порядке, причем, учитываются пожелания выступающего — такой-то вопрос можно задать как бы в шутку, а такой-то должен вроде бы застать врасплох…
Юрский, как было видно, всю свою передачу построил, отрежиссировал и даже оформил сам. Явился на «Линию жизни» артистом с цветной бабочкой в петлице и на фоне висящих на сцене «стульев» — некий символ театра — прочитал несколько поэтических отрывков. Пушкин-Есенин-Бродский. Их размышления о пройденном пути, их остановки, растерянность…
А затем артист бабочку снял — и предстал перед нами просто Сергеем Юрьевичем Юрским, готовым выслушать нетривиальные вопросы. Которые и воспоследовали. Вот несколько его ответов.
О режиссерских новациях:
— Они иногда уничтожают актерскую профессию.
О таланте, отклонение ли он от нормы
— Я полагаю, что это не так. И среди талантов встречал порядочных, достойных людей.
Об алкоголе:
— Мое поколение гибло от пьянства. И я сам ежедневно употреблял и употребляю. По счастью, я работал в театре Г. А. Товстоногова, который не терпел совмещения алкоголя и профессии.
О вере в судьбу:
— Я в Бога верю.
О деньгах:
— Вопрос в мере продажи себя за деньги.
О женщинах в его жизни:
— Не буду я вам это рассказывать.
О том, как удается заучивать тексты:
— Путем учения. Но зубрить роль нельзя.
А кончил Сергей Юрьевич свой глубоко артистичный или артистично глубокий вечер словами невеселыми: «У меня ощущение необыкновенной опасности поворота в стране, в которой мы живем. Тупики… подводят нас к черте, за которой все может быть».
Если учесть, что сказано сие было в 2003 году, то есть 13 лет назад, то думаю, что за это время опасность в стране только возрастала, а число тупиков увеличивалось.
Отчего? Почему жизнь в России застоялась, повторяет свои прежние, казалось бы, давно изжитые формы? Не в том ли причина, что наша история нам неизвестна? Что даже недавнее прошлое — для многих из нас — темный лес?
В том же 2003 году, когда Юрский сокрушался о тупиках российской жизни, молдавский писатель, пишущий по-русски, Ион Друцэ написал пьесу «Вечерний звон, или Ужин у товарища Сталина». В 2008 году по ней был поставлен спектакль в Театре «Школа современной пьесы», в котором Сергей Юрский стал и режиссером, и исполнителем главной роли — Иосифа Виссарионовича Сталина. Вчера после долгих размышлений, что у Юрского посмотреть, — я остановилась на этой новой для меня работе мастера. И не пожалела.
Итак, спектакль «Вечерний звон, или ужин у товарища Сталина».[3]
В Перестройку мои десятиклассники хором меня умоляли не давать им сочинения о Сталине, они-де устали от этой темы, им хочется уйти от нее, отвлечься. Дура, я шла им навстречу. И к чему в итоге все пришло? Тиран и палач, уничтоживший миллионы своих же сограждан, снова поднимается на щит. А общество «Мемориал», собирающее свидетельства преступлений сталинщины, находится под угрозой закрытия.
В смирную «хрущевскую оттепель», последовавшую после 5 марта 1953 года, новый партийный вождь на партийном съезде сделал свой доклад о «культе личности» Сталина. Доклад этот был «закрытым», читался по партийным организациям. Народ от акции был отстранен, в докладе, текст которого по сей день содержит купюры, говорилось о сталинских преступлениях не против всего народа, а только против партии и ее членов.
Началась реабилитация невинно осужденных. Она не сопровождалась судами над доносчиками и палачами. Сталина боялись обозначить словом «преступник», говорилось лишь о «перегибах».
В Перестройку открылись архивы (не все, и какие-то быстро снова закрылись), и оттуда потекла информация,
