Вон и последние дома Вятки. В огородах нацелил в небо дутые стрелки лук. «Совсем ведь до лета дожили».
Ехал Филипп и думал о том, что поокрепла теперь жизнь и люди изменились. На днях Мишка Шуткин вернулся из Сибири: рука раненая на перевязи. Парень стал вовсе серьезный. Словно не он зубоскалом был. Порассказывал, какая идет битва-сеча. Простых людей — рабочих, которые за Советскую власть, к стенке ставят беляки без разговору.
В одном селе, где сделали передышку, показалось Филиппу, что видел он из окна, как проехала мимо в направлении Вятки Вера Михайловна, учительша из Тепляхи. Выбегать да окликать ее он поостерегся. Пыль стояла столбом: не ясно было видно. Вдруг не она. Да и подумал: «Ради чего она в простой-то телеге покатит в самый жар. Мне вот по делу в зной-холод ехать надобно».
А это действительно была Вера Михайловна, и действительно ехала она в Вятку. Останови ее Филипп, вряд ли бы отправился дальше. Учительша везла такие новости, что стоило подумать, прежде чем катить напропалую.
* * *
Но вот и Тепляха. Какое-то беспокойство чувствовалось в селе. Стоя в телегах, то и дело прогоняли на лошадях мужики. В волисполкоме дверь была приперта батожком: даже хромой Зот уковылял неизвестно куда.
Ну что ж. Тогда Филипп сразу поедет к Митрию. Хотел в волисполком вызвать: так спокойнее было бы. Но раз никого нет, надо ехать к Шиляеву. Правда, этого больше всего не хотелось делать Филиппу: как-никак весной у этого контры угощался — лапшу на молоке ел, книгу вон какую хорошую читал.
Когда Спартак вошел в ограду, Митрий запрягал своего мерина, ладился ехать. Сразу же бросился к Филиппу: в глазах растерянность.
— Пошто одни-то приехали, Филипп Гурьяныч? Такое у нас творится, магазею мужики зорят: все зерно, мол, растащим. Я сам вот в Вятку собрался...
— Погоди. Со мной в Вятку-то поедешь. Арестован ты, Шиляев.
В кажущихся еще светлее на обветренном лице глазах Митрия вспыхнула досада.
— Это из-за Гырдымова-то?
— Хоть бы и из-за него, — возвысил Филипп голос, — собирайся.
С лица Митрия слиняла краска.
— Враг, выходит, я оказался? — с укором взглянув в глаза Филиппа, сказал он наконец. — Ну, поехали, поехали, коли так. Правда-то все равно выявится. Не старо время.
Жена Митрия Наталья вдруг бросилась к Спартаку, запричитала:
— Напраслину про него городят, напраслину. Это опять Зот, наверное?
Наталья бросилась на колени, обхватила посеревшую от пыли Филиппову крагу, младенчик залился плачем.
— Видано ли, видано ли, чтобы мой-то худое сделал? Не губите, — еще громче запричитала она.
— Там разберемся, — пытаясь высвободить ногу, сказал Филипп.
Хорошо, что Митрий очувствовался, подскочил, сердито поднял жену.
— Встань, а ну, встань. Ничего мне не будет. Или я Гырдымову этому неправду сказал? Не старо время над мужиком изгиляться.
Верил, видно, что спасет его Капустин. Как же, пригрелся около него.
Наталья действительно опамятовалась, сунув младенчика Митрию, кинулась в клеть, притащила впопыхах набитую котомку с лямками из опояски. Митрий по-старинному в ноги поклонился ей. Надолго, может. Наталья заголосила. Когда поехали, без боязни бросилась к телеге, чуть не попав под колесо, кричала, что того, кого надо брать, не увидели.
Филипп выхватил у Василия Ефимовича вожжи и стегнул лошадь, чтобы быстрее выбраться из села, не слышать крик. Но еще долго стояло в глазах отчаявшееся лицо Натальи, плачущий Архипка с острыми вздрагивающими лопатками.
«Я тут рассусоливаю, а он контра, да и точно контра: Карпухина прятал, против комиссара пошел, пусть этот комиссар и Антошка Гырдымов, — сердито убеждал себя Филипп. — Значит, надо его везти и по всей революционной строгости привлекать к ответу».
— Дак ты что это лошадь-то понужаешь? — взмолился Василий Ефимович. — Ну-ка, дай вожжи, — отнял их у Филиппа. И Филипп уже поостыл.
А Митрий насупился. Молчит. Видно только худую щеку да выгоревший ус. Пусть помолчит. Это и лучше.
Проехали версты полторы, и с высокого моста через Тепляху, под которым пенились бурые, как сусло, воды, увидел Филипп на пестреющем курослепом склоне около кирпичной магазеи скопище телег, тепляшинских мужиков, выносящих мешки из беспризорно распахнутых дверей.
— Из этих вон кой-кого ловить надо, товарищ Солодянкин, — с обидой выдавил Шиляев. — Хлеб-от общественный да для Питера приготовленный грабят.
Филипп похолодел, напрягся и потянул у мальчишки вожжи, намереваясь направить лошадь по головокружительному спуску к магазее. Но на этот раз Василий Ефимович намертво вцепился в них и хрипло заревел:
— Не трожь, не трожь, моя лошадь. А там отымут. Я знаю, отымут.
Филипп сплюнул.
— Не вздумай, Шиляев, удрать. Я сейчас вернусь, — и бросился к магазее.
Взлетев на приступок склада, он гаркнул что было силы:
— А ну, прекратить грабеж, — и дважды пальнул в жаркое небо.
Затрещали телеги, в стороны сыпнули мужики. В разноликой толпе страх и смятение.
— Именем Советской власти приказываю; выгружай и сноси хлеб обратно. Иначе будет худо. А ну, вон ты неси первый, — и ткнул дулом револьвера в Абрама Вожакова.
— Я-то чего? Я-то почто первой?
— Неси. Я тебе сказал.
Вдруг проник из толпы сладенький голосок.
— Эй, мужики, почто испужались? Одного испужались. Не бойтесь, подмога придет.
Старик с лицом святого, Афоня Сунцов, дергая за рукав то одного, то другого, подзуживал, натравливал на Филиппа.
— Все равно уж, раз зачали. Дело-то святое. Не уж одного...
Толпа всколыхнулась, загустела, придвинулась ближе к Спартаку, заполоводив выход к дороге, который еще был до этого свободен.
— А кто первой-от пойдет? У него еще пять пуль. Пятерых уложит, — выкрикнул кто-то.
— Дело-то святое, — пропел в ответ Афоня.
Филипп взял бы на мушку этого старикана, но как его выследишь: он мелькает в толпе, как поплавок на ряби. Вдруг схватился Афоня за Фрола Ямшанова.
— Вот Фролушко у нас первой подойдет. Дело-то святое. Его жданого без единого зернышка комиссары оставили, — и взрыднул: — Ох, то ли еще будет, мужики. — Сунцов подтолкнул онемевшего от неожиданности Ямшанова. — Не подымется у него рука стрелить в дряхлого человека, иди. А мы за Фролушкой пойдем. Все пойдем.
Филипп ждал, хотя понимал, что ждать нельзя. Что с толпой, если хлынет она, ему не сладить. Но не бежать же ему, не оставлять же магазею. Он прислонился плотнее к стене, крикнул:
— Под буржуйскую дудку поете?!
Подслеповатый Фрол попятился в толпу, но Сунцов обнял его, опять вывел вперед.
— Да как я. Да что вы, мужики, — разводил руками Фрол.
— Ты старик. Иди, иди. Надо их поучить, комиссаров-то. Пущай хлебушко наш трудовой зазря не изводят. Не засмеет он в тебя стрелить, Фролушко, не засмеет. А помогать тебе мир завсегда поможет.
— Эй, мужики, не верьте этой лисе. Обведет вас вокруг пальца. На какое дело он вас толкает-то. Хлеб, который для голодного Питера, хочет пустить в грабеж, — выкрикнул Филипп, но от обломка кирпича, ударившего в лицо, захлебнулся кровью. — Ох, сволочи!
Унимая одной рукой кровь, он теперь следил за толпой, готовый выстрелить в того, кто еще попробует метнуть камень.
Вдруг откуда-то сбоку вырвался из толпы Митрий Шиляев и стал рядом с Филиппом.
— Эй, одумайтесь, мужики! Одумайтесь! Себя не жалко, про семью подумайте. Что вы делаете-то, — закричал он.
— Иди, иди, Фролушко, — мухой зудел Сунцов, и Ямшанов, видимо, решился. Сдернул заячью шапку, бросил о земь, перекрестился и, по-слепецки вытянув руки, пошел на Филиппа.
— Господи, баслови, — бормотал Ямшанов.
— Иди, иди, — напевал вслед Афоня. И толпа медленно двинулась за стариком. Сомкнется она, и от самосуда не спасешься ничем.
Вдруг увидел Филипп: пылит на дороге обоз. «Продотряд едет», — вспыхнула радостная догадка.
— Эгей, сюда! Сюда, — закричал он, и толпа в страхе отхлынула от магазеи. Филипп кинулся к обозу.
— Продотряд?
— Продотряд, — как-то кисло ответил кривой мужик, ехавший на первой подводе. — Вона старшой наш.
Возницы расступились перед остроглазым в грязнобелой папахе парнем.
— Я вроде бы заправляю. А что?
— Документы есть на хлеб? — спросил Спартак и для достоверности протянул свой мандат.
Вдруг протолкался к остроглазому Афоня Сунцов.
— Его арестовать, — сказал Филипп.
— Попутал вас, попутал вас со своими, жданой, — с лаской сказал Афоня, и Филипп все понял, рванулся в сторону.
Митрий тоже в этот момент понял, что надо бежать изо всех сил, скрыться, иначе будет конец: из-под мешков доставали обозники обрезы, драгунки. Какой продотряд! Это была банда спекулянтов. Кто-то зазвал ее сюда. Но Митрий не побежал, а тревожно крикнул Спартаку:
— Берегись, Филипп, — и вовремя крикнул. Спартак еле успел отскочить, кривой занес над ним кол. «Велледок» выпал из руки. Трое завернули Филиппу назад руки, и он полетел на землю, Филипп мгновенно поднялся и в слепой ярости кинулся на того, в белой папахе, но тут же отлетел от удара сапогом в грудь.
