Незачем, в частности, доказывать, что после последней дискуссии интересы дела требуют скорейшего освобождения меня от обязанностей председателя Революционного военного совета.
В заключение считаю нужным прибавить, что я не выезжаю из Москвы до пленума, чтобы в случае, если понадобится, иметь возможность ответить на те или другие вопросы или дать необходимые объяснения»{440}.
Даже став обвиняемым, Троцкий остался верен себе. В своей гордыне не пожелал прийти, как требовало его положение члена ЦК, на заседание пленума. Сослался на состояние здоровья. Видимо, полагал, что рано или поздно пленум сам явится к нему. И просчитался.
…Пленум, как и было предусмотрено, открылся вечером 27 января. Первым взял слово Сталин, чтобы разъяснить, какую задачу должны решить членам ЦК.
«Вы знаете, товарищи, — начал генсек, — что дискуссия началась выступлением Троцкого, его “Уроками Октября”. Начал дискуссию Троцкий. Дискуссия была навязана партии. Партия ответила на выступление Троцкого двумя основными обвинениями. Первое — Троцкий пытается ревизовать ленинизм, второе — Троцкий пытается добиться коренного изменения партийного руководства. Троцкий ничего в своё оправдание не сказал по поводу этих обвинений со стороны партии…
Ныне получено Центральным комитетом заявление Троцкого (заявление в ЦК от 15 января), где сказано, что он не выступал и ничего на сказал в своё оправдание потому, что не хотел углубить полемику и не хотел обострять вопрос. Можно, конечно, верить или не верить в убедительность такого объяснения. Я лично не верю…
Что касается существа дела, то следует отметить два пункта: о “перманентной революции” и об изменении партийного руководства.
Троцкий говорит, что если вообще случалось ему после Октября возвращаться по частным поводам к формуле перманентной революции, то только в порядке Истпарта, в порядке обращения к прошлому, а не в порядке выяснения нынешних политических задач…Что значит заявление о том, что теория «перманентной революции» представляет собой нечто, относящееся к Истпарту? Как это понять? Истпарт не только хранилище, но и истолкователь партийных документов… Там есть такие документы, которые имели исключительно отрицательный характер, отрицательное значение, с которыми партия не может мириться. К разряду каких документов относит свою теорию “перманентной революции” Троцкий? К разряду положительных или отрицательных? Об этом Троцкий ничего не сказал в своём заявлении. Он увернулся от вопроса…
Троцкий говорит далее, что по разрешённым вопросам 13-го съезда он не выступал ни разу ни в ЦК, ни в Совете труда и обороны, ни, тем более, перед страной с какими-нибудь предложениями, которые прямо или косвенно поднимали уже разрешённые вопросы. Это неверно. О чём говорил Троцкий перед 13-м съездом? О негодности кадров и необходимости коренного изменения партии иного руководства, о чём говорит он теперь в “Уроках Октября”?
О негодности основного ядра партии и необходимости его замены. Таков вывод “Уроков Октября”…
Как отозвались наши организации на выступление Троцкого? Вы знаете, что существует целый ряд резолюций местных организаций по этому вопросу… Их можно было бы разбить натри категории. Одна категория этих резолюций требует исключения Троцкого из партии. Другая категория требует снятия Троцкого с Реввоенсовета и вывода из Политбюро. Третья категория резолюций, к которой принадлежит и последний проект резолюции, присланный сегодня в ЦК товарищами от Москвы, Ленинграда, Урала, Украины, требует снятия Троцкого с Реввоенсовета и условного его оставления в Политбюро…
Центральному комитету и ЦКК предстоит сделать выбор между этими резолюциями»{441}.
Короткое выступление Сталина отнюдь не задало тон прениям. Лишь предложило сделать выбор, как бы подсказывая, что наиболее приемлемым является проект четырёх. И подчёркивая такое предложение, на трибуну поднялся первый секретарь Ленинградского губкома партии Г.Е. Емельянов. Давно уже готовый смешать Троцкого с грязью, как и его патрон Зиновьев. Теперь же лишь повторявший все уже ранее высказанные и опубликованные обвинения.
«Основное, — заявил Емельянов, — что выяснилось в результате выступления тов. Троцкого, заключается в том, что тов. Троцкий пришёл к нам в партию с внутренним сознанием того, что в прошлой борьбе между троцкизмом и большевизмом был прав. Не большевизм, а был прав троцкизм».
Не довольствуясь столь серьёзным обвинением, продолжил: «Он пришёл к нам в партию с внутренним убеждением, что в основном вопросе о движущих силах революции был прав Троцкий и ошибался тов. Ленин. Из этого его отношения к основным вопросам революций вытекает и его отношение к партии. Тов. Троцкий не принимает партию такой, какой она сложилась под руководством тов. Ленина».
По несколько раз повторив одну и ту же мысль, одни и те же обвинения, да ещё не свои, а месяц назад прозвучавшие в докладах и статьях других — Зиновьева, Каменева, Сталина, секретарь Ленинградского губкома только в конце речи обратился к тому, о чём до него говорил лишь Сталин — к злосчастному письму наркомвоенмора. «Я должен сказать, — с несомненной угрозой произнёс Евдокимов, — что, по моему глубокому убеждению, тов. Троцкий своим последним обращением к пленуму ЦК предрешает решение партийного съезда (по уставу РКП только съезд избирал ЦК. — Ю.Ж.) в отрицательном смысле»{442}.
Все остальные ораторы только подтверждали существование сговора, загодя согласованного решения. Так, Петровский, выступая от лица украинских коммунистов», хотя затронул вроде бы далёкую от обсуждавшегося вопроса хозяйственную проблему, всё же и ее свёл к тому же — осуждению автора «Уроков Октября».
«Выступление тов. Троцкого, — сказал он, — побуждает партию к ответу, требующему много времени: выполним ли мы дело преобразования экономики в нашей стране? Я отвечаю: если Троцкий и троцкисты не будут мешать, выполним!». А в конце своей речи многозначительно, как и Евдокимов, заверил присутствовавших на пленуме: «Дальше терпеть нельзя. Может быть только последнее предупреждение… И если тов. Троцкий не сумеет исправиться в ближайшее время в своей партийной деятельности в нашей партии, в наших величайших задачах внутри страны, в наших величайших задачах в Коммунистическом интернационале, то его ждет более суровое решение».
Подумав, зловеще добавил: «То, что раньше позволено было тов. Троцкому, теперь мы не позволим»{443}.
О том же говорили и остальные «соавторы» обсуждавшегося проекта резолюции.
Н.А. Угланов, секретарь Московского комитета РКП: «В дальнейшем, когда настанет время, общим решением партии станет желание коренным образом рассчитаться с тов. Троцким… Надобно к нашему очередному, 14 партийному съезду дать всеобъемлющую оценку той позиции, которую занимает тов. Троцкий в нашей партии. На этом же съезде партия установит окончательно: совместимы ли идейные позиции тов. Троцкого с его пребыванием в большевистской партии, или, но крайней мера, с его пребыванием в руководящих органах партии»{444}.
А.А. Шпагин, председатель Уральской областной контрольной комиссии: «Тов. Сталин перечислил тут три меры воздействия по отношению к тов. Троцкому. Я бы лично присоединился ко второй (снять с поста председателя РВС и вывести из ПБ. — Ю.Ж.). Если не исключать, то, во всяком случае, я прибавлю ещё одно к тому предложению, которое было сделано на 13 съезде. Я тогда делал предложение не вводить его в состав Политбюро и, вместе с тем, отстранить от исполнения им должности командующего нашей Красной армией и, в третьих, из самого состава Центрального комитета»{445}.
Становилось несомненным, что все они, и Евдокимов, и Петровский, и Угланов, и Шпагин — формально выразители взглядов четырёх самых многочисленных парторганизаций, хотя и соглашались на словах ограничиться только снятием Троцкого с поста председателя РВС, в любую минуту были готовы потребовать и более суровой меры. Исключения не только из ЦК, следовательно из ПБ, но и из партии.
Лишь Ем. Ярославский, заместитель председателя ЦКК, долго и нудно обличал не столько самого Троцкого, сколько его сторонников, теперь вполне официально именуемых троцкистами. Нещадно поносил их за то, что в ходе последней дискуссии они попрятались, не подняли свои голоса в защиту лидера оппозиции.
Вот тогда на трибуну поднялся Раковский. Не стал скрывать сочувствия к поверженному недавнему кумиру. Но делал то весьма элегантно — чувствовался лоск человека, прожившего большую часть жизни в Европе. Раковский понимал, что вряд ли сможет переубедить участников пленума, но всё же попытался хотя бы посеять в их умах сомнение.
