Не родство совпало, а для того, чтобы быть полководцем, нужно быть ничтожеством, а ничтожных много. Ежели бы кинуть жребий, было бы то же.[2068]
Пьер слушал князя Андрея, испытывая чувство, подобное тому, которое испытал бы человек, перед которым подняли бы красивый занавес и открыли глубокие, неопределенные и мрачные перспективы. Вопрос, занимавший его со времени его выезда из Москвы, представлялся ему[2069] теперь совершенно ясным.
— Да, но как же установились такие[2070] противуположные истине ложные мнения? — сказал Pierre.
— Как установились? Как установилась всякая ложь, которая со всех сторон окружает нас и которая, очевидно, должна быть тем сильнее, чем хуже то дело, которое служит ей предметом. А война,[2071] кроме того, что она есть самое бесконтрольное дело, — есть самое гадкое дело,[2072] но, вероятно, неизбежное, и потому люди всеми силами стараются подкрасить его. Другая причина, почему люди возвышают дело войны, состоит в том, что[2073] войско есть сила, а у силы всегда есть льстецы,[2074] и имя им легион, и они составляют общее мнение. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, высшие почести — военные. Дети мечтают быть военными. Ты и я — мечтали быть генералами.
[Далее от слов: А что такое война, что нужно для успеха в военном деле? кончая: Князь Андрей лег, но не мог спать и опять встал и до рассвета продолжал ходить перед сараем близко к печатному тексту. T. III, ч. 2, гл. XXV.]
* № 228 (T. III, ч. 2, гл. XXXI).
— Что ж, едете со мною или в Горки? — спросил[2075] адъютант.
— Да, я с вами, — сказал Пьер. — Да вот со мною был человек, я не найду.
— Я думаю, не найдете, когда вы заехали в самый огонь. Он, верно, тут, в лощине.
И действительно, Пьер нашел своего берейтора[2076] за горою. Они вместе, низом, поскакали по лощине к кургану Раевского.
[Далее от слов: Лошадь Пьера отставала кончая: где стояло десять беспрестанно стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. XXXI.]
Курган этот находился в заду крутого возвышения; позади его, огибая его, шел овраг и ручей, впереди его другой — дугой огибали его: справа Колоча, слева ручей Каменка, впадающий в Колочу.
Вся эта круглая возвышенность была занята нашими войсками. По Каменке и Колоче и в кустах за слиянием Каменки с Колочей были в начале сражения наши стрелки.
В линию с батареей стояли с обеих сторон пушки, позади ее, в овраге, в котором Пьер оставил свою лошадь, стояли наши пехотные войска. В то время, как Пьер вошел на курган, наши войска передние в кустах перестреливались из ружей с французскими стрелками, и наши пушки из батарей и с поля перестреливались с французскими пушками, стрелявшими справа и слева. Но Пьер ничего не знал и не видел этого и никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место, именно потому, что он находился на нем, было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, с которого вчера так хорошо было видно поле сражения, Пьер скоро убедился, что теперь из-за дыма, из-за взрывов выстрелов ничего нельзя было понять и разобрать из того, что делалось впереди.
Спереди, справа, слева, в особенности слева подле самого него, на батарее гудело, трещало и дымило, и[2077] в этом дыму и шуме двигались чем-то занятые люди. Войдя на батарею, Пьер, стараясь не мешать солдатам, хлопотливо заряжавшим и накатывавшим орудия на батарее, сел в конце канавы, окружающей батарею, и всё с той же бессознательно-радостной улыбкой самодовольства, не испытывая ни малейшего страха, смотрел на то, что делалось вокруг него.
Первое время на курган не попадали ядра и гранаты. Они летели через, с боков, и из-за гула наших выстрелов, особенно крайнего орудия, недалеко от которого сидел Пьер, не слышно было этих звуков.[2078]
Пьер любовался, как и прежде, на игру дымов в ярком солнце и на звуки перекатной пальбы ружей и пушек и изредка слышных дальних криков и на оживленные лица солдат и офицеров, хлопотавших около него на батарее.
Изредка Пьер всё с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, беспрестанно пробегавшим мимо его с сумками и зарядами, прохаживался по батарее, приглядываясь к тому, что делалось на других концах ее.
[Далее от слов: В противоположность той жуткости, которая чувствовалась, кончая: собакам, петухам, козлам, которые живут при ротах близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. XXI.]
* № 229 (T. III, ч. 2, гл. XXXIV).
Теперь ему доносили, что русские сдвинулись с прежних мест,[2079] но не только не бежали, а стали на другие[2080] места, и огонь их точно так же ужасен, и беспрестанно они наступают и[2081] опять сбивают французов.[2082]
А между тем все те усилия, которые прежде употреблялись в сражениях, все уже были употреблены. Было и сосредоточенье батарей на некоторые пункты неприятеля, были и резервы, посланные для решения участи сраженья, были и кавалерийские атаки des hommes de fer,[2083] которые должны были разбить окончательно неприятеля, и сражение не только было не выиграно, а всякую минуту могло быть проиграно, как это показало[2084] расстройство левого фланга от атаки казаков.
Да, это было, как во сне, когда человек размахнулся тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить врага, и ударил врага, и рука его, бессильная и мягкая, как тряпка, едва дотронулась до него. «Опять то же и то же, что было с начала кампании», думал Наполеон.[2085]
После известия о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, и после известия об отражении их и окончательного занятия серединного редута, Наполеон сел верхом и поехал на поле сражения.
На поле лежали убитые и раненые, стонали, и испуганные и притворные лица окружали его и те же звуки ядер, прежде возбудительно действовавшие на него, тот же дым, неясность, сознание необходимости делать распоряжения тяготили его. Впереди те же движущиеся массы в полосах дыма и трескотня ружей и орудий.[2086] Но победы не было.
[2087]Русские, сбитые и с кургана, стояли всё так же и стреляли в французов. Трофеев не было, победы не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов.[2088] Наполеон остановил лошадь и задумался. Он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него.[2089]
* № 230 (T. III, ч. 3, гл. II—IV).[2090]
ТОМ V ЧАСТЬ IБородинское сражение выиграно. Так сказалось оно в сознании его участников, так доносил о нем фельдмаршал и так, не вследствие хитрости, но вследствие искреннего убеждения, разделяемого им со всей армией,[2091] осталось оно в сознании русского народа. Мальчик, учащийся читать, уже знает, что Бородинское сражение есть слава русского оружия и что оно — выиграно. Но вслед за Бородинским сражением войска отступили, и Москва отдана неприятелю.[2092] Кто из русских людей не натыкался на это противоречие? Кто из нас, воспитанных на убеждении, что Бородинское сражение есть лучшая слава русского оружия, есть победа, не приходил в тяжелое и грустное недоумение, потом читая описания этой кампании? Что же это такое? Неужели то, чему я верил, чем я гордился — торжество русских над нашествием — неужели это только хитрая выдумка начальников, хвастливая ложь реляций? После Бородина французы заняли Москву, и французы бежали из России только от морозов. Такое впечатление оставляют все сочинения об этой эпохе. Но, несмотря на то, какое-то неразумное, ни на чем не основанное чувство говорит нам, что все-таки, что бы ни писали историки, Бородинское сражение есть лучшая слава русского оружия и что оно — победа.
Но каким же образом отдана Москва после победы? Как объяснить это?
Охотник, выждав минуту, остановился против разбежавшегося на него разъяренного зверя и ударил в него. Охотник знает, что он нанес смертельный удар врагу, он знает, что он победил его, но зверь, хотя и смертельно пораженный, в своем разбеге еще раздавит обессилевшего охотника.
Французское нашествие получило этот смертельный удар в Бородинском сражении: нравственное сознание превосходства, главная артерия войны, та, которая нетронутая прошла в борьбе со всей Европой, была перебита под Бородиным, но под влиянием силы импита всего пройденного движения французское войско еще докатилось до Москвы,[2093] но там остановилось и почувствовало свое бессилие.
