Правда, всегда за несколько минут до приступа я уже чувствовал его приближение, поэтому намотал поводья на руку и очнулся уже на земле, а надо мной склоненная голова лошади… Но после этого как обрезало, хотя до этого припадки регулярно случались раз в месяц. Поэтому во время учебы я больше всего боялся, что припадок случится прямо в аудитории, и меня отчислят. Но на мое счастье они случались или рано утром или ночью. И потом я всю жизнь скрывал, что являюсь инвалидом войны, потому что какой из инвалида может быть следственный работник? А о том, что я инвалид войны, я признался только где-то на праздновании 50-летия Победы. Но когда врачи узнавали, где я работаю после такого ранения, то они очень удивлялись.
– Как вы услышали о Победе?
– В те дни, конечно, мы ждали ее со дня на день, мой отец, например, даже радиоточку не выключал, чтобы не пропустить это известие, но все равно получилось это уж как-то слишком неожиданно. Я шел по улице, еще в военной форме, и тут меня подхватили прохожие и начали качать. В чем дело? Оказалось, Победа…
Но надо вам сказать, что мы ее совсем никак не отметили. И хотя у всех было приподнятое настроение, но, например, у меня дома мы даже стол не накрыли, не говоря уже о выпивке. Об этом у нас в семье как-то совсем не думали, да и с выпивкой тогда было очень тяжело. Отец мне рассказывал, что во время войны водку им лишь иногда выдавали в качестве премии за отличную работу.
Ну а так, конечно, вначале была одна только радость. Несколько дней у всех людей было очень приподнятое настроение, даже у тех, кто пострадал и остался калекой. Но в то же время была и горечь и слезы о тех, кто не вернулся с войны…
Помню, как-то я пошел к товарищу, которого комиссовали из армии из-за сложного ранения в руку. Вышли с ним во двор, и тут как раз появились мать и сестра другого нашего приятеля детства, который погиб на фронте. И они нам тогда с такой укоризной сказали: «Вот вы живы, а у нас и отец, и сын погибли…»
– А из вашей семьи еще кто-то воевал?
– Средний брат, Владимир, погиб на фронте еще в 1941 году, а младший, Николай, тоже воевал, был связистом. Но у нас получилось так. Когда началась война, то мы втроем между собой договорились, чтобы поберечь родителей, написать в своих медальонах адреса друг друга, чтобы в случае чего похоронка не пришла домой.
Поэтому о гибели Володи я узнал первым… И только через год, а то и через два после войны я попытался подготовить отца к этой новости, а он мне говорит: «Да я разговаривал с одним рабочим, который служил в одной части с Володей, и якобы на его глазах он попал под немецкий танк…» Тогда я понял, что он все знает, но он же сам меня и предупредил: «Только матери ни слова…»
Володя ведь был ее любимчик, потому что родился недоношенный и его буквально только чудом и спасли. Постоянно держали на печи при определенной температуре и все-таки выходили. Поэтому отношение к нему со стороны родителей было несколько иным, чем к нам с Колей. Мы с младшим росли как сорванцы, а он был более домашний, и поэтому мы считали, что он не нашего поля ягода. Зато в футбол он играл просто мастерски. Уже с шестнадцати лет его приглашали играть за взрослую команду, и я помню, был такой смешной случай. Во время матча к нему подбежал защитник соперников и спросил его: «Мальчик, а ты как тут оказался?», а Володя в это время забил гол…
В общем, пока была жива наша мама, а умерла она только в конце 80-х, мы ей так и не сказали, что ее любимый сын погиб, и старались этой темы вообще не касаться. Она все надеялась, что, может быть, он попал в плен или по какой-то причине не может дать о себе знать…
А младший брат Николай служил связистом, насколько я знаю, обеспечивал связь в звене между фронтом и армией. После войны он остался служить в армии и в последнее время служил командиром батальона связи на Байконуре. Кстати, в 1960 году он как раз находился там, когда на стартовой площадке взорвалась ракета и погибло около ста человек, в том числе и главнокомандующий РВСН главный маршал артиллерии М.И. Неделин. Брат мне рассказывал, что только успел спуститься в бункер, как произошел взрыв, и только благодаря этому он и уцелел.
Но во время войны я вообще не знал, где воевали мои братья, знал только номера их полевой почты. А сам я, помню, однажды прямым текстом написал домой, где воюю, но отец мне потом показывал это письмо, и там было все замазано.
– Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
– Я работал вначале в прокуратуре, потом меня отозвали на работу в Свердловский обком партии, и уже оттуда, кажется, в 1959 году я поехал поступать в военно-юридическую академию. Просто до этого к нам приезжал полковник, который подбирал людей для адъюнктуры. Я ему, видно, чем-то понравился, потому что он мне сказал: «Я бы вас с удовольствием взял». – «Так я же по инвалидности снят с воинского учета». – «Но я же вижу, что вы с работой справляетесь. Так неужели вы не справитесь с учебой? Если сможете уговорить военкома понизить вам группу инвалидности до третьей, то мы вас сможем взять как годного к нестроевой». Я этой идеей загорелся, но первая комиссия категорически отказалась мне понижать группу инвалидности, и только после того, как из обкома по моей просьбе позвонили, мне сделали третью группу, да и то всего на шесть месяцев.
Но только я приехал в Москву и сдал экзамен, как Хрущев выступил с речью, что в Советском Союзе перепроизводство юристов… Академию тут же закрыли, годных к строевой перевели в военный институт, а меня направили в резерв Генерального прокурора.
А как раз в это время Прокуратуре Молдавии понадобились квалифицированные кадры, но я не дал своего согласия на перевод. Просто до этого я поговорил со знающими людьми, и они мне рассказали, что в национальных республиках серьезной проблемой является языковой барьер. Но они-то служили в Прибалтике или Закавказье и не знали, что в Молдавии с русским языком дела обстоят совсем по-другому.
Я вернулся в Свердловск, где работал в должности заместителя начальника следственного управления прокуратуры области, и только в 1960 году по приказу Генерального прокурора СССР был направлен в распоряжение прокуратуры МССР.
С тех пор живу в Кишиневе. Работал в органах прокуратуры, а в 1979 году меня наградили почетным званием «Заслуженный юрист Молдавской ССР».
Причем интересно, что на пенсию я уходил дважды. В первый раз уходил с должности заместителя начальника уголовно-судебного отдела в 1985 году, и надо признаться, что эта работа была мне не по душе, работать по следствию мне нравилось гораздо больше.
