Причем интересно, что на пенсию я уходил дважды. В первый раз уходил с должности заместителя начальника уголовно-судебного отдела в 1985 году, и надо признаться, что эта работа была мне не по душе, работать по следствию мне нравилось гораздо больше.
А потом, уже после развала Союза, меня опять пригласили поработать, потому что, когда разогнали всех русскоязычных работников, то просто некому стало работать. Доходило до того, что в следственные органы МВД и КГБ стали набирать простых студентов… И когда прокурор Молдавии лично попросил меня выйти на работу, то я думал, что это временно, а проработал лет пять или шесть. Работал уже прокурором по надзору за следствием в «Службе информации и безопасности».
– Семья, дети у вас есть?
– У меня две дочери, две внучки и трое правнуков.
– Войну потом часто вспоминали? Может, снится вам она?
– Я после ранения снов совсем не вижу. А войну мы вспоминали обычно при случае в разговоре, но в основном какие-то смешные истории.
Но вообще, я вам так скажу. Война – это большой и очень значимый кусок моей жизни. Фактически она разделила мою жизнь на две части: войну и послевоенную жизнь, и даже я сам до сих пор не знаю, какая часть получилась более весомой…
– Вам приходилось видеть правдивые книги и фильмы о войне?
– Пожалуй, самая правдивая книга, которая произвела на меня глубокое впечатление, потому что так получилось, что и у меня самого были схожие эпизоды, это – «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова. Например, там есть такая сцена, когда герой лег в каком-то сарае поспать, а в это время начался налет немецкой авиации, и когда начали стрелять наши зенитки, то по крыше забарабанили падающие осколки от снарядов. Со мной был точно такой же случай.
Могу также отметить книги Юрия Бондарева и Григория Бакланова, они сами фронтовики и пишут очень близко к правде. Еще могу выделить «Эшелон» Михаила Рощина, правда, он сильно перебарщивает с солдатскими побасенками и трепотней.
– Многие ветераны с обидой отмечают, что о войне и раньше и сейчас недостаточно говорят и вспоминают.
– Я тоже помню, очень сильно удивился, с каким размахом отмечали, кажется, 30-летие Победы. Тогда это впервые произошло настолько широко, с парадами, а ведь до этого ничего подобного не было. Но обиды или какого-то разочарования у меня на этот счет никогда не было.
Правда, когда сейчас в Европе и Америке стали принижать нашу роль в войне и нас же учить, это, конечно, оставляет определенный осадок. Я когда сейчас смотрю на этих «учителей», то так и хочется у них спросить: «Где же вы были господа, когда нам было тяжело?..»
Зато я считаю, что в отличие от нынешних поколений у нас была стойкая вера и надежда в светлое будущее и лучшую жизнь. А сейчас наш народ стал совершенно другой… В чем я вижу основные, и, к огромному сожалению, негативные изменения. Куда-то пропали коллективизм и стремление помочь человеку, попавшему в беду, а не замыкаться каждому в своей скорлупе. А сейчас появилась эта тяга, погоня за деньгами, которая сильно испортила наших людей… И я считаю, что главный порок капитализма именно в этом. Конечно, и в наше время было много плохого, и жили мы тяжело, но все же с нынешним положением просто не сравнить…
Соловьев Александр Иванович
– Я родился 20 марта 1924 года в городе Балта Одесской области, который в то время был столицей Молдавской АССР. Прожил там неполные восемь лет, пока отец не устроился на строительство военного городка в Котовске (бывшая Бирзула). Семья у нас была большая – восемь детей, правда, четыре младшие сестренки умерли в период тяжелейшего голода 1932–1933 годов…
– Расскажите, пожалуйста, как ваша семья пережила период «голодомора»? Вообще, как жилось в то время?
– Что и говорить, жили мы очень и очень трудно… Я, например, вспоминаю, как мы жили еще в Балте. Отец у меня строитель, но работы в то время почти не было, зато налоговая инспекция просто покою нам не давала. Приходили люди в кожанках, забрали наши единственные «ценности» – несколько маминых золотых колец, сережки, цепочки – и даже конфисковали за долги наши ковровые дорожки… Мама с нашей старшей сестрой ходила в поля собирать колоски, с таким трудом их насобирали, так нашли на чердаке этот мешок зерна и все отобрали… И вот после этого мы сразу переехали в Котовск.
А тут как раз настал 1932 год, и я вам должен сказать, что это был просто ужас… Люди ели опилки, желуди, траву, листья, да и мне самому довелось есть вишневые листья, виноградные побеги, одуванчики, соцветия акации…
В Котовске мы жили на улице имени 8 марта. Помню, выхожу из дома ранней весной 1932 года и вижу, что люди нагибают ветки у деревьев. Но апрель же еще был, и я все удивлялся, что они там могут есть? Оказывается, листья ели… Я тоже попробовал, ничего, оказывается, кушать можно.
А когда сильно запахло акацией, то я своего приятеля Юру, который был на год старше меня, спросил: «Откуда так пахнет, ведь на нашей улице вроде бы акаций нет?» – «Пойдем, на улице Клары Цеткин есть». Приходим, а там уже ни одной целой ветки не осталось, все соцветия оборваны… И только на самой верхушке еще немного оставалось. Мне уже шел девятый год, и я полез на дерево. А Юрка мне кричит: «Только потряси вначале розочку». – «Зачем?» – «Внутри цветков букашки, поэтому труси как следует». Я сначала трусил, а потом забыл и так ел. Которые уже цветут, те повкуснее. Правда, он еще меня сразу предупредил: «Но как только начнет тошнить, сразу прекращай есть, потому что потом плохо будет». Но пахнет-то оно аппетитно, и остановиться сложно, почти невозможно… И что меня подвело. По улице шли две женщины, обе худые как доски… И я слышу, как одна из них так еле-еле протяжно говорит: «Мальчик, сломай и мне веточку». Я бросил ей, она стоит и щиплет ее, как виноград… А вторая тоже что-то шепчет, но то ли сил нет, то ли что, аж качается от ветра, такая слабая была. Я сломал и ей веточку, но успел бросить или нет, уже не помню.
За руку, которой я держался за ветку, меня вдруг ужалила пчела, от боли я разжал руку и с этой высоты, а там было метров шесть, наверное, упал… Причем дерево старое, молодых веточек почти не было, а те, что и были, обломаны или оборваны, поэтому я упал, почти не притормаживаясь… Очнулся уже в больнице и пролежал потом дней пятнадцать, но даже плакать не мог, так все болело внутри. У меня опустились почки, потом какое-то время даже и полведра поднять не мог… Поэтому больше уже никуда не лазил, родители мне строго-настрого запретили.
