— Не будем торопиться, — заявил — доктор социологии, — Сначала продолжим наш завтрак. Берите бутерброды, кушайте, — Он посмотрел на часы, и тотчас в дверях появилась белокурая девушка, — Прошу кофе, фроляйн, — сказал Ледебур.
Когда же они принялись за кофе, Ледебур продолжил.
— Повторяю, что я внимательнейшим образом изучил все ваше уголовное дело. И с точки зрения социальной у меня возник вопрос, — Заметив, что Марина хотела поставить на стол чашку кофе и приготовиться отвечать, предупредил, — Пейте, пейте кофе. Вы не в гестапо и у нас не допрос. У нас с вами должна состояться полезная беседа. Именно такую беседу я пытаюсь вести. Так вот, скажите, из какой семьи вы происходите? Кем были ваши предки в России? Кем были ваши отец и мать?
— Какое это имеет отношение к убийству Крюге? — ответила Марина вопросом на вопрос.
— О, самое прямое, — поспешил учтиво отозваться Ледебур, испытывая удовлетворение от того, что она нарушила настороженное молчание.
Однако Марина не понимала прямой связи ее происхождения с убийством Крюге и чтобы разобраться в этом, выяснить намерение Ледебура, сдержанно ответила:
— Род Шафровых древний. Он корнями уходит в глубь истории России. Мой же дед и отец были дворянами Владимирской губернии. У них там было поместье.
— Дворянами! — оживленно и заинтересованно подчеркнул Ледебур.
— Да.
— Это обстоятельство и вызывает у меня интерес.
— Чем?
— Видите ли в чем дело, фрау Марина, — ответил Ледебур, будто вслух размышляя над важной и малопонятной для него проблемой. Лоб его разрезали неглубокие морщины озабоченной задумчивости, — Я много думал о вас, пытался понять ваши чувства, глубоко разобраться в мотивах убийства. Как ученый, я не мог обойти в своих поисках социальную основу вашего поступка и, признаюсь, тут у меня, как это говорится, концы с концами не сходились.
Вы представляете тех русских, — рассуждал Ледебур, — которые, согласно нашей национал социалистической теории, философии фюрера, составляют меньшинство нации, чистых русских, самой природой наделенных качествами господ, призванных руководить нацией, то есть абсолютным большинством нечистых русских элементов, которые только и жаждут подчиниться воле господствующего меньшинства. Вы представляете тех русских, которые господствовали в старой России, которым принадлежало государство, национальное богатство, деньги, власть. Октябрьский переворот, совершенный коммунистами, лишил этих людей всего. Вашего отца, например, он лишил привилегированного положения в обществе, на флоте, воинского звания, наград, заслуг перед царем. Большевики изгнали этих людей, в том числе и вашего отца, из страны, лишили Родины. Годами выработанные схемы взаимоотношений людей на социальной основе, их антипатии, противоречия, борьба не подходят к определению вашего поступка.
Речь Ледебура, сначала медленно раздумчивая, постепенно набирала силу, обретала убедительность и вскоре он уже приблизился к той неоспоримой истине, которой придерживались многие эмигранты старшего поколения, которой возразить было трудно и поэтому Марина молчала. Приняв ее молчание за согласие, Ледебур воодушевился.
— Целое поколение русских эмигрантов, — говорил он, — оказавшееся за пределами России в двадцатом году, мечтало и готовилось вернуться на Родину, освободив ее от коммунистов. Но вот час пробил. Фюрер вынужден был начать войну с Россией, чтобы уничтожить коммунистов, преградить коммунизму путь в Европу. Если хотите, войска фюрера сражаются за идеалы русской белой эмиграции, за возвращение ей потерянного в России в гражданскую войну. Они сражаются за ваше возвращение в собственное родовое поместье во Владимирской губернии. Многие эмигранты пошли с нашими победоносными войсками на фронт добывать общую победу. Их поступки мне понятны. Они логически вписываются в схему социальных отношений людей. Но ваш поступок… — Он недоуменно пожал плечами и в голосе его зазвучали нотки осуждения, — Вы, дочь бывшего русского дворянина, офицера флота, убили офицера армии, которая сражается в России за ваше счастье. Парадоксально. Алогично! — Он прошел по кабинету, будто унимая возмущение, и уже мягче, с тенью сочувствия и понимания, продолжил. — Вы допустили ужасную ошибку, фрау Марина. О ней вам не говорили в гестапо, в суде. Это решили сделать в министерстве пропаганды, и я доволен, что столь ответственную миссию доктор Геббельс возложил на меня. Я смею надеяться, что помогу вам все правильно понять, открыть глаза на вашу ошибку и попытаюсь ее исправить.
Ледебур подошел к столику, налил в бокал лимонаду, торопливо выпил, охлаждая возбуждение, и опустился в кресло, уверенный в успехе предстоящего дела.
Марина внимательно вслушивалась в его длинную речь. Она глубоко не разбиралась в теории национал социализма, философии Гитлера, на которые с особой силой нажимал Ледебур, но, подталкиваемая подсознательным чувством, начала понимать, что причину убийства Крюге он ищет не там, где надо, применяет не ту схему взаимоотношений людей. В эту схему вписывались такие, как Старцев, Новосельцев, Войцеховский и те, кто долгие годы мечтал вернуться в Россию на белом коне победителя и ради этого связал свою судьбу с фашистами. Ледебур не понимал, что у нее, как и у многих эмигрантов нового поколения, выросшего на чужбине, атрофировалось чувство собственности. Воспоминания отцов о былом богатстве, возня с «белой идеей», мечты вернуть старое не находили активной поддержки у молодежи, которой надо было думать о хлебе насущном на чужбине, а не предаваться несбыточным грезам. Марина и люди ее поколения воспринимали Россию такой, какой она была потому, что иной ее не знали и она оставалась для них единственной страной, которую они в тайне или открыто называли своей Родиной, испытывая к ней чувства сыновней и дочерней привязанности. Так при чем здесь сословия дедов и отцов, ее социальная принадлежность к бывшему дворянству, о чем толкует Ледебур? В чем она ошиблась, убив Крюге?
— Я ошиблась? — спросила она.
— Да.
— В чем моя ошибка?
— Видите ли, фрау Марина… Вам, дочери потомственных дворян, прежде, чем взяться за оружие, следовало хорошо подумать, чью сторону занять в историческом сражении великой Германии с большевистской Россией, — пояснил Ледебур поучительным тоном, — Весь исторический опыт свидетельствует о том, что люди вашего происхождения защищали и защищают интересы своей социальной группы. Если сказать откровенно, то ваше место на стороне войск фюрера, а не в лагере их противников, — заключил он и пристально смотрел на строгое, сосредоточенное лицо Марины, словно хотел узнать, сумел ли убедить ее.
А она не торопилась с ответом. Прищурив веки, неподвижным взглядом уставилась на сервированный столик с водой, бутербродами и о чем-то своем думала. Так продолжалось недолго.
— Дворянство… Положение… Господствующее меньшинство… — заговорила она тихо. — Все вы меряете на свой аршин, господин Ледебур. Не знаю, к какому сословию принадлежите вы' и какие права стали бы защищать. Но тут не в правах дело, а в значительно большем. — Она сделала глубокий выдох и уже громче, убежденно, явно подражая Ледебуру в выборе слов, продолжила, — Исторический опыт моей страны говорит о том, что войны уравнивали у нас богатых и бедных, счастливых и несчастливых, верующих и неверующих. Вместе они дрались не за свои сословные права, а за Родину, выполняя свой долг перед ней. И я его выполнила, господин Ледебур.
Лицо Ледебура постепенно покрывалось бледностью, которая приглушала и постепенно совсем стирала красные прожилки на щеках. Он не предполагал, что все его рассуждения о теории национал социализма, расе господ, о схеме социальных отношений людей, все его старания показать Марине ее место в этой схеме, убедить в ошибке с убийством Крюге натолкнутся на такое категорическое сопротивление и что она так элементарно просто отвергнет его научно обоснованные доказательства и все сведет к гражданскому долгу перед Отчизной. Неожиданно выбитый из намеченного плана беседы, Ледебур на какое-то время растерялся, но тут же взял себя в руки, возразил:
— Нет, вы не правы, фрау Марина. Я могу согласиться с вами лишь частично. Общая опасность бесспорно объединяла людей, но, смею утверждать, каждый из них дрался за свои интересы, за свои права. А достигнув победы, богатый не становился бедным. В изложенной мною схеме социальных отношений людей он занимал свое место и не спускался на одну-две ступени ниже.
Ледебур хотел продолжить свое возражение и стал набирать прежнюю уверенность в суждении, но Марина, постигнув ход его мыслей и поняв, что этот разговор ни к чему не приведет, холодно попросила:
— Господин Ледебур, не стоит утруждать себя дальше. Есть ли у вас ко мне еще вопросы?
Наступила продолжительная пауза, в ходе которой Ледебур пытался решить, в какой плоскости вести разговор дальше — задание Геббельса оставалось для него в силе и его следовало выполнять.
