Успели сфотографировать, как он лежал – плашмя, правой щекой на замусоренном полу, с неловко раскинутыми руками. Плотный, сильный, едва дышавший. Под левой лопаткой рубаха была пришпилена к спине гладкой, с медными заклепками, рукояткой ножа.
Успели очертить мелом силуэт распластанного тела.
Затем ворвались белые халаты, раненого увезли, Томин сел в машину рядом с ним.
Остался пустой меловой контур, из которого вытекала лужица крови, уже холодной, но еще тревожно яркой, еще живой. Низко пригнувшись, Кибрит собирала ее в пробирку. Через открытую дверь тянуло со двора цветущими липами, и дух этот, соединяясь с запахом густеющей крови, делался фальшив и неприятен, вызывал душевную дурноту.
Дом был в четыре этажа, дореволюционной постройки, широкая лестница служила сейчас амфитеатром для сгрудившихся на ней жильцов.
– Кто-нибудь прикасался к потерпевшему? – спросил Знаменский.
– Ни в коем случае! – возбужденно заговорил рыжеватый мужичок на нижней ступеньке. – Это я его обнаружил! Спускаюсь за газетой, он лежит. Думал, пьяный. И вдруг вижу – нож торчит! Я звонить…
– Откуда?
– Вон от них, из первой квартиры, – он оглянулся на женщину в пестром ситцевом халате.
– Так. Потом?
– Выскочил обратно, гляжу, Дикарев стоит.
– Это я, – отозвался немолодой мужчина из группы на площадке.
– Вы дотрагивались до тела? до ножа?
– Нет. Стоял, примерно, где старшина.
Милиционер у двери переступил с ноги на ногу.
– Вы возвращались домой?
– Да, – и, помедлив, добавил: – Вас интересует откуда?
Знаменский скользнул по нему внимательным взглядом.
– Нет.
Рыжеватому не терпелось продолжить повествование:
– Я ему говорю: Дикарев, человека зарезали! А он: не ори, сам вижу.
Но рассказ был Знаменскому неинтересен. И Дикарев неинтересен. А вот женщина в пестром халате…
– До того, как товарищ прибежал звонить, вы слышали на лестнице какой-нибудь шум? крик?
Женщина замотала головой.
– Ничего не слыхала, честное слово! Я телевизор смотрела!
«Честное слово» лишнее – заметил себе Знаменский.
– Кто еще есть с нижнего этажа? Вы что-нибудь слышали?
Двое-трое отозвавшихся заверили, что нет. Вероятно, так оно и было: без ссоры, без драки. Удар в спину исподтишка. Чуть-чуть только не точный, не окончательный.
Сзади заполыхало: Зина фотографировала со вспышкой общий вид места происшествия. Со двора появилась молодая пара и замерла в изумлении.
– Обойдите сторонкой, – сказал старшина.
Сделав крюк, те приблизились к лестнице. Парень продолжал обнимать спутницу за плечи, но жест из развязного стал охранительным.
– Будьте добры, ваши фамилии и номер квартиры, – сказал Знаменский.
– Завьяловы… Квартира шесть. А… что тут такое?
– Тут скверная история. Давно из дому?
– Примерно час назад.
– В подъезде никого не было, когда уходили? Ничего необычного?
– Н-нет… – парень косился на истекающий кровью меловой силуэт.
– Во дворе кого-нибудь встретили?
Девушка дернула подбородком куда-то вверх:
– Мария Семеновна с собачкой гуляла.
– Есть тут Мария Семеновна?
Через перила свесились седые распущенные кудри.
– Не припомните, когда вы вернулись с прогулки?
Мария Семеновна помнила: ровно в десять, у нее режим.
Возвратился Томин, проводив потерпевшего до палаты с надписью «Реанимация». Передал Зине обернутый салфеткой продолговатый предмет, в котором наэлектризованная толпа угадала нож.
Нож прошел мимо сердца, но при падении человек сильно ударился виском. Травма черепа может дать любые последствия. Пока везли, на миг очнулся, на вопрос: «Кто вас?» – прохрипел: «Не видел». В карманах нашлось шесть рублей мелочью, использованный билет на сегодняшний футбол и паспорт.
«Серов», – прочел Знаменский и задержался на карточке. В стрижке, в складке губ угадывалась приблатненность. Но лицо вызывало симпатию. Судя по прописке, он жил неподалеку.
– Саш, к родственникам, ладно?
Томин понимающе кивнул и скрылся. Кроме печальной вести надо сообщить о неведении Серова, пусть слух расползется, преступник будет поспокойней.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Покончив со своими обязанностями, Кибрит принялась переписывать для Пал Палыча фамилии присутствующих. А он пустил паспорт по рукам в надежде, что кто-нибудь все же знал потерпевшего.
У молодой пары паспорт застрял – о чем-то зашептались.
– Ну? – поторопил Знаменский.
– По-моему, с соседнего двора, – нерешительно сказал парень.
– Верно. Что еще?
– Мы тем двором на автобус ходим… Там стол и, как ни идешь, доминошники стучат.
– И Серов играл?
– По-моему, да… А из наших там Володька бывал.
Дюжий Володька, щелкая шлепанцами по голым пяткам, протолкался вниз со второго пролета.
– Ты чего метешь? чего метешь?
– Не шуми, Володька, я тоже видел! – обрадованно встрял рыжеватый мужичок.
Володька посмотрел на фотографию, брови нахмурились.
– Ну… допустим, встречались, – и, повышая тон: – Ну и что? Я один, что ли? Игнат с Афоней чаще моего там торчали! :
– Никишины? Правильно, и Никишиных видел! – подтвердил рыжеватый.
– Все-то ты, дядя, видел, – с неприязнью процедил Володька. (Явственно недоговаривая: «Держал бы при себе».)
– Есть Никишины? – окликнул Знаменский.
– Нету, – донеслось сверху. – Позвать?
Все тут друг друга знали – преимущество старого дома.
– Не надо, все равно придется по квартирам идти.
– Они в десятой квартирке, – услужливо доложил рыжеватый.
– Найду. Пока все, товарищи, можно расходиться. Вас попрошу быть дома, – кинул он вслед Володьке.
– Пожа-алуйста… Только я скоро спать лягу.
А ведь и ляжет. И уснет безмятежным сном. Кого там порезали, кто порезал – для него полное наплевать. Да и все прочие тут… взбудоражены – да, но не потрясены. У нас, слава богу, не на каждом шагу режут – откуда им было привыкнуть к насилию, к крови? Но вот смотрят и не ужасаются. Почему? Почему нам с Зиной не наплевать? Томину не наплевать? Вот, пожалуй, еще Дикареву. Наверное, воевал, у тех со смертью свои счеты.
– Разрешите, позвоню от вас? – шагнул Знаменский к женщине в пестром халате.
Телефон был в передней. Знаменский прикрыл за собой дверь, мягко произнес:
– А теперь прошу сказать то, что вы скрыли.
Женщина отшатнулась.
– Почему вы думаете…
– Разве я не прав?
Она зябко обхватила плечи, зашептала:
– Знаете, как мне там было страшно! Вдруг он тут же стоит и слушает…
– Но сейчас нас никто не слушает.
Ну же! Что она столь боязливо утаивает?
– Кто-то крикнул на лестнице. Непонятно так: «Ах!» – и все. И потом пробежали под окнами.
– Сколько?
– Как будто один… да, один.
– Выглянули в окно?
– Нет, что вы! Я послушала под дверью – на лестнице тихо. Включила телевизор.
И все? Всего-то навсего? Эту малость было так трудно выговорить вслух? Шут бы побрал запуганных свидетелей! Он выяснил, какая шла передача, что именно изображал экран. Ответы звучали уверенно.
– Спасибо большое, вы помогли уточнить время.
Женщина осталась в убеждении, что отважно исполнила свой гражданский долг.
К кому же сюда направлялся Серов? Что его привело в чужой подъезд?
Квартирный опрос жильцов начали с Никишиных. Чем отсиживаться в оперативной машине, Зина присоединилась к Пал Палычу.
Комната, куда их впустили, большая, но захламленная, выдавала все секреты хозяев: их сиротство и бедность, безалаберность и неумелые попытки навести чистоту.
Ютились неубранные остатки ужина с краю массивного, на массивных же ногах стола. Остальную его площадь занимали краски, кисти, карандаши и многочисленные листы с набросками. Над ними трудился один из Никишиных, лет на вид двадцати.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Услыхав: «Следователь Знаменский, эксперт Кибрит», – он поднял суховатое, скептического склада лицо, сказал неприветливо:
– Меня зовут Игнат.
