Возница сверился с ордером и объявил, что приехали на место. Андрей забрал у извозчика документ и отправился искать домком.
Он располагался с черного хода, рядом с дворницкой. В маленькой комнатушке восседал полный молодой мужчина с добродушным, лунообразным лицом. Редкие пряди прилипли ко лбу – в комнате было жарко. Человек ознакомился с ордером, широко улыбнулся, раздвигая в стороны пудовые щеки, и отрекомендовался:
– Харченко, преддомкома. Очень рад!
Он протянул Рябинину перо:
– Присаживайтесь и соблаговолите заполнить анкету.
Перо оказалось весьма дрянным – противно шкрябало по бумаге. Приходилось то и дело погружать его в чернильницу, отчего ответы на вопросы анкеты получались неряшливо-жирные.
Харченко ожидал конца Андреевых мучений и по-толстяковски сопел.
Наконец анкета была заполнена, преддомкома встрепенулся и повел нового жильца смотреть квартиру. Черным ходом они поднялись на третий этаж и через кухню попали в длинный коридор.
– Вам повезло, гражданин Рябинин, – пояснил Харченко, – у вашей комнаты два входа – один с парадного, только ваш, а второй из коридора. Соседи-то ваши ходят из соседнего подъезда. Суетно!
Комната оказалась просторной и светлой, с грубым, выложенным, очевидно, не так давно камином. Осталась даже мебель прежних хозяев – платяной шкаф. Андрею понравилась его комната.
В коридоре застучали сапоги, и в комнату ввалился бородатый дворник с вещами Рябинина.
– Экипаж отпускать али как? – справился он.
– Нет-нет, пусть подождет – мне нужно успеть на комсомольское собрание.
Глава VII
Собрание ячейки проходило в «Красном зале» – помещении над механосборочным цехом. Именно здесь утром 27 октября 1917 года рабочие Бехметьевского завода услышали о падении Временного правительства. Зал торжества идей большевизма окрасили в подобающий цвет – цвет горячей пролетарской крови.
Комсомольцы собрались в положенный час, но собрание не начиналось – ожидали секретаря ячейки Самыгина, вызванного в губком партии. Комса рассаживалась, травила байки и лузгала семечки.
С опозданием на полчаса явился-таки Самыгин, шустрый парень лет двадцати трех, и, пробежав к столу президиума, заговорил:
– Товарищи комсомольцы, считаю собрание открытым! На повестке дня три вопроса: «О работе ячейки в преддверии XIII съезда РКП(б)»; «О подготовке к губпартконференции» и последний вопрос – «Знакомство с начальником столярного цеха, членом РКСМ, товарищем Рябининым». Прошу, товарищ Скрябин, – он обратился к чернявому мальчонке лет семнадцати, секретарю собрания.
– На собрании присутствуют пятьдесят два члена союза из пятидесяти шести списочных, – читал по бумажке Скрябин, – по первому вопросу доложит зав.идеотделом товарищ Крылов; по второму – товарищ Самыгин; по третьему… Кстати, – Скрябин осмотрел зал, – товарищ Рябинин присутствует?
Андрей поднял руку.
– Очень хорошо, – кивнул Скрябин, – можно начинать.
На трибуну поднялся человек неопределенного возраста, с детским, но упрямым выражением лица, зав. идеологическим отделом Крылов. Докладчик говорил о достижениях ячейки в канун съезда партии. Андрей услышал о субботниках, воскресниках, вечерах-диспутах, выпусках стенгазет и даже о молодежном театре «Борец».
Информация показалась Андрею занятной, несмотря на то что оратор говорил вяло, с многочисленными паузами и речевыми ошибками. К счастью, через четверть часа Крылов завершил отчет, и его сменил на трибуне Самыгин. Он докладывал бойко, без заглядывания в текст, выражаясь красиво и доходчиво. Рябинин подумал, что, по крайней мере, реальное училище сей комсомольский вожак окончить сумел.
Самыгин рассказывал о необходимости благоустройства зала губкома для проведения партконференции. Он нашел глазами Андрея и отметил, что выполнение этой задачи целиком лежит на столярном цехе, а вся ячейка должна активно помогать. Закончив речь, Самыгин вернулся на председательское место.
Скрябин попросил Андрея подняться на сцену. Была зачитана анкета Рябинина, и комсомольцам предложили задать вопросы новому члену ячейки.
Девушка из президиума, симпатичная голубоглазая блондинка, спросила об отношении к оппозиции. Андрей отвечал осторожно, выговаривая штампованные фразы о единстве партии, о компромиссах и «общем деле всех трудящихся».
Вновь слово взял Самыгин:
– Я знаю, товарищи, что Андрей Николаевич был делегатом Третьего съезда комсомола и видел товарища Ленина!
Зал оживился.
– Это было давно, в двадцатом году, – улыбнулся Рябинин, – попал я на съезд случайно – заболел избранный делегат, боец моего эскадрона. В последний момент рекомендовали меня.
Он помолчал. Из зала крикнули:
– Расскажите, какой он был, Ильич?
Андрей нахмурился:
– Какой? Обыкновенный: маленького роста, лысый, рыжие усы и бородка. Я сидел далеко от сцены, видно было плохо.
Комсомольцы завороженно смотрели на Андрея и куда-то за него, на занавес сцены, где висел портрет недавно умершего вождя.
Паузу нарушило деликатное покашливание Самыгина и его предложение перейти к замечаниям. Послышался шум, и на сцену выскочил Лабутный:
– У меня есть замечание!
– Валяй, – пожал плечами Самыгин.
Лабутный влез на трибуну, вцепился пальцами в ее лакированные бока и, свирепо оглядев зал, крикнул:
– Ладно, чего уж там! Я всегда стоял за правду. Добрая анкета, делегат съезда. А у нас в цехе что вытворяет? Братва из столярного не даст соврать. Даю информацию: сегодня товарищ Рябинин поставил комсомольцев и прочую молодежь цеха в зависимость от старых рабочих, а значит – от реакционного завкома, что является предательством интересов ячейки…
Зазвонил колокольчик Самыгина.
– Суть замечаний ясна, спасибо, Ваня, – прервал он Лабутного.
Тот покраснел как рак, буркнул что-то и спустился в зал.
– О предложении начальника «столярки» создать бригады под руководством стариков, думаю, всем уже известно, – проговорил Самыгин. – Мое мнение: пусть Рябинин работает. Цыплят, как говорится, по осени считают, вот осенью и спросим. О столкновениях Лабутного с завкомом и с ветеранами тоже все в курсе, вопрос не новый. Повторю сказанное мною месяц назад: хватит, Ваня, искать врагов! Вы свободны, товарищ Рябинин. Предлагаю вынести резолюцию о готовности ячейки к съезду партии и обязательной помощи столярному цеху в подготовке зала губкома. Прошу голосовать! Кто «за»?
Поднялся лес рук.
– Единогласно! – отчеканил Самыгин. – Собрание считаю закрытым.
Комсомольцы встали и дружно запели «Интернационал».
* * *
По окончании гимна начали расходиться. К Андрею подошла блондинка из президиума, та, что спрашивала об отношении к оппозиции.
– Вас интересует Маяковский? – заглядывая в глаза, спросила она.
– В каком смысле? – не понял Рябинин.
– У нас после собрания – диспут, обсуждение последних стихов поэта, – пояснила девушка. – Хотите присутствовать?
– Может быть.
Она широко улыбнулась:
– Сейчас перекур до половины восьмого, затем приступим. Будет человек пятнадцать. Кстати, меня зовут Виракова Надежда, – девушка подала ладонь дощечкой.
– Очень приятно, – пожал руку Андрей.
Мимо пронесся Самыгин, кивнул на ходу:
– Рябинин, пойдем перекурим!
Они вышли в фойе, где уже толпились курильщики. Усевшись на свободный подоконник, затянулись папиросами.
– Крепкий орешек, Лабутный? – спросил Самыгин.
Андрей снисходительно улыбнулся:
– Вовсе нет. Таких горлопанов я на фронте попросту расстреливал. Опыт есть.
– Серьезный ты мужик, Андрей Николаевич! – нахмурился Самыгин.
Рябинин устало вздохнул:
– Я, Саша, не в бирюльки играл, и хотя здесь не фронт, работать Лабутного сумею заставить, а анархию его оставлю для диспутов.
– Только не перегибай, – Самыгин примирительно похлопал Андрея по плечу. – Ванька неплохой, шальной немного.
Он взглянул на часы:
– О-о, мне пора! Надо провести занятия по истории марксизма. Ты на диспут остаешься?
– Интересно послушать.
– Давай, включайся в работу. Завтра увидимся!
Они попрощались, и Самыгин побежал вниз по лестнице.
Комсомольцы бросали окурки в чугунные плевательницы и входили в зал.
* * *
В двадцатые годы устраивалось множество диспутов. Дискуссии разрывали партию. Споры партийных группировок скорее напоминали войну – шла борьба за власть. Простой народ, объединенный во всевозможные союзы, спорил на более невинные темы, казавшиеся тем не менее острыми и злободневными.
Сам диспут как таковой был выражением духовной жизни, причем «правильной», пролетарской. Спорили о литературе, об «общих вопросах культуры», о танцах, классовой морали, исторических событиях, моде, религии, достижениях науки. Нередко поднимаемые на диспутах темы были совершенно недоступны по уровню интеллекта спорщикам. Однако это не считалось недостатком, главное – выражение мнения, позиция. Позиция могла быть абсурдной, но если она имела широкую поддержку, принималась как доказанная и неоспоримая.
