Еще два года понадобилось Косте, чтобы понять, как замечательно его используют в новоиспеченной гимназии с его умениями, чутьем и отношением к детям. Робкие просьбы об аттестации с перспективой увеличения оклада разбивались о железобетонные доводы об отсутствии у него профильного образования. Тут подвернулось место в небольшой фирме, занимающейся установкой средств сигнализации, металлических дверей и сейфов в организациях, частных квартирах и загородных домах быстро набирающего силу класса «новых русских». А поскольку его тихая, бессловесная жена, «синий чулок» Машенька, потомственная тверичанка, студентка МГУ, была на шестом месяце, нужно было срочно что-то решать.
Костя перешел в фирму и резко «двинул в гору». К числу его бесспорных достоинств можно отнести умение слушать и постигать, учиться – всему, чему учиться в этой жизни есть смысл. Санчо часто говорил мне: напрасно Костик не поступил в вуз. С его жаждой к знаниям, тяге к постижению всего, что представляет для него малейший интерес... Егоров постоянно придумывал что-то, его мозг работал, как хороший швейцарский часовой механизм: четко и никогда не сбиваясь, позволяя себе отставание две секунды в год. Он запатентовал два изобретения, взялся за решение проблем по выходу фирмы на региональный уровень, и что-то начало получаться... Летом девяносто восьмого его назначили вторым заместителем генерального директора быстро растущей и развивающейся коммерческой структуры. В конце июля он ушел в отпуск и улетел с семьей – Машей и маленьким Ваняткой – на отдых в Испанию...
А вернулся в другую страну, в август 1998 года.
* * *
Фирма продержалась еще месяц, и ее не стало. Костя заметался по кадровым агентствам, но ничего вразумительного ему предложить не смогли: работодатели, да и вся страна пребывали в глубоком шоке. Егоров пришел к директору гимназии, которой отдал столько сил, но там ему озвучили такие смешные деньги, что он отказался сам.
Некоторый запас денег у них был; Костя решил перевести дыхание и оглядеться. Идти на завод не хотелось; вообще, он понимал, что государственные структуры не смогут предложить зарплату, которая обеспечила бы достойное существование ему и его семье. Но присутствия духа не терял, занимался поиском, запоем читал и подрабатывал починкой обуви для соседей, знакомых, знакомых соседей и соседей знакомых.
Совершенно неожиданно эта ситуация подействовала на Машу. В конце ноября, когда стало понятно, что до Нового года муж на работу не устроится, она объявила, что забирает сына и на время переезжает к родителям в Тверь. Для Кости это был удар. Он мгновенно понял, что означает на время, попытался уговорить, обнадежить, но оттого, что сам не верил в свои посулы, не верила и Маша.
Он не стал препятствовать. Помог собраться, нанял машину и сам отвез жену и сына к родителям. Те были рады зятю, которого уважали и любили; еще больше рады были дочери и внуку. Они пока ничего не понимали, а рассказывать Костя не стал. Пожил неделю и вернулся в Москву.
Он не устроился не только до Нового года, но и до лета девяносто девятого. С частной артелью занимался ремонтом квартир, но труд это был тяжелый, а работа непостоянная. Деньги, впрочем, водились; он жил очень экономно и даже что-то переводил семье. Мы с Санчо пока тоже ничем помочь не могли, сами висели на волоске. Каждый в тот период выживал, как умел. Правда, никаких обид друг на друга мы не таили.
В мае неожиданно нагрянула теща в весьма агрессивном настроении и принялась упрекать Костю в беспомощности, неумении жить, грозила если не отсудить, то уж точно разменять дедову «распашонку», две трети которой полагается прописанным в ней Маше и Ванечке... Костя выслушал истеричную преамбулу и поинтересовался, зачем она приехала. Возьми их назад, сказала теща. Сын очень скучает, а Маша не находит себе места. Она тебя любит. Маша сама приняла решение уйти, ответил Костя. В любой момент она может вернуться... Но валяться у нее в ногах и умолять сделать это он не станет. Он любит сына и жену, а Маша... Если бы она любила его, как уверяет дорогая теща, она не бросила бы его в такой сложный период. Тем не менее, повторил он, вернуться она может всегда.
После этого выслушал новую порцию гадостей от тещи, но, видимо, смирение, с которым он внимал ей, ее отрезвило. Они ни до чего не договорились, и теща укатила на родину весьма озадаченной: оказывается, все происходило, мягко говоря, не совсем так, как живописала обожаемая дочь.
А Костя на все лето уехал на дачу. Это был первый год, когда он ничего не достраивал и не ремонтировал на своей половине. Два месяца, практически без перерывов, он пил, лежа в комнате с плотно занавешенными днем и ночью окнами. Ни мать, ни двоюродная сестра, ни состарившийся, но все еще бодрый и крепкий дядя Гриша ничего не могли поделать. Он ненадолго выныривал из своего хмельного болота лишь тогда, когда приезжали мы с Санчо.
Тогда он отмокал в душе, приходил в себя, и мы шли в лес или на озера. Купались, загорали, пытались ухаживать за симпатичными девушками. У всех троих это получалось скверно: мы с Санчо были женаты, потому вели себя немного ненатурально, а Костя... он не верил. Чувство неверия в этот мир окутывало его, как облако. Костя существовал в этом облаке, и, кажется, ему было в нем по-своему комфортно. И не притворялся, точнее, не считал нужным. А женщины – существа проницательные.
Мы не могли стеречь его постоянно: заканчивались выходные, и мы возвращались в Москву. Думаю, он выпивал первый стакан прежде, чем машина Санчо покидала территорию дачного поселка. Наведываясь через неделю (чаще через две-три), мы заставали прежний натюрморт: зашторенная наглухо комната, вонь перегара, остатков пищи и нестиранного белья и наш храпящий друг – хорошо, если на постели, а не на полу.
Тетя Лена стремительно сдавала. «Ребята, сделайте что-нибудь! – взмолилась она однажды. – Я не переживу, но это ладно... Он сгинет, сопьется. Это неправильно. Ни одна любовь этого не стоит». Я тогда подумал, что вряд ли он до сих пор так убивается по Маше. Скорее, его давит ощущение собственной несостоятельности, которое вбила ему в голову теща в свой последний приезд.
Четыре часа спустя чисто выбритый, но худой и с нехорошо блестящими глазами, Костя осторожно вошел в нагретую воду озера и поплыл. Мы, лежа на берегу, не спускали с него глаз.
«Санчо, – сказал я. – Давай что-то делать». Саня лениво жевал травинку и молчал. «Нет, – сказал я, – теперь тебе отмолчаться не удастся. Я ведь знаю, ты что-то затеял». «Откуда? – спросил он, выплюнув травинку. – Я не говорил». – «Ты почти проговорился в прошлые выходные на дне рождения Леки».
Лека была нашей одноклассницей когда-то. Го д назад, на отдыхе в Анталии, Санчо столкнулся с ней нос к носу. Оказывается, оба они, каждый со своей семьей, жили в одном отеле уже три дня, но ни разу не встретились. Лека похорошела. У нее было двое детей (что почти не отразилось на ее фигуре) и муж – чиновник мэрии, сутками пропадавший на работе. Весь последующий год Санчо регулярно, дважды в неделю, днем в будни, наезжал к Леке – в миру Александре, Сашеньке – и славно проводил время. А две недели назад она пригласила Санчо на день рождения и очень просила, чтобы пришел «этот придурок Лекс Померанцев, который однажды в шестом классе после урока физкультуры заглянул в женскую раздевалку, когда я переодевала трусики». Странно: я этого случая совершенно не помнил. «Ты видел ее голой и, как джентльмен, обязан был жениться», – сказал Санчо, передавая приглашение. Увидев Леку, я понял, почему минимум дважды в неделю Санчо с великим трудом вырывается с работы и мчится к ней, рискуя, что кто-то узнает, либо внезапно нагрянет муж... А этаж-то одиннадцатый. Лично я с удовольствием бы снова посмотрел, как она переодевает трусики. Но это так, к слову. А на дне рождения своей любовницы Санчо, выпив, бил себя в грудь и вещал что-то о благих намерениях (дескать, «не корысти ради», а спасения погибающего друга для) и собственных титанических усилиях в этом направлении.
«Ну да, – неохотно признался Санчо. – Я работаю над этим». – «Получается?» – «Понимаешь, не терплю болтунов, поэтому и сам не хочу им выглядеть... – Он посмотрел на меня и поморщился: – Мне кажется, что да, получается! В любом случае, лето – не сезон для кадровых решений. Дождемся осени. Но очень нужно, чтобы Костян не растворил в водке свои гениальные мозги».
Наверное, далеко в этот момент заплывший и не имевший возможности нас слышать Костя все-таки услышал. Или ангел ему конспективно нашептал. Но две недели спустя все изменилось. Не кардинально, конечно. Егоров был под хмельком, но он сам вышел нас встречать! Его комната была полна солнца и чистого воздуха, прибрана. «Волшебники, – прошептала нам тетя Лена и смахнула слезу. – Руки буду целовать...»
Окончивший Финансовую Академию, аналитик с пытливым умом («счетовод Вотроба», как называл его Костя «во дни сомнений и тягостных раздумий»), наш друг Санчо в тридцать два года был самым молодым зампредом не очень крупного, но твердо стоящего на ногах банка, одним из первых в России впрягшегося в решение сложнейшей проблемы ипотечного жилья. Руководитель хозяйственного управления банка был, по словам Санчо, «склочным дикобразом», дело свое понимал плохо, держался трепом и оговорами, но приятельствовал с первым зампредом, оттого было его пока не сдвинуть.
