Гейбла в фильме “Это случилось однажды ночью”, а на притягательного Фреда Астера во “Времени свинга”. Я в жизни не видела ни одной кинокартины и не очень хорошо понимала, что она имеет в виду, – пока не увидела, как Ог скользнул от своего красного “понтиака” по дорожке к нашему дому: настолько легко, что казалось, его бело-коричневые туфли почти не касаются земли. Вив завизжала и кинулась ему навстречу, и ее каштановые накрученные на бигуди локоны, с которыми она полдня провозилась, были так сильно залакированы, что даже не подскакивали. Ог пожал на пороге руку нашему отцу и вручил букет цветов нашей маме. С красным галстуком-бабочкой и повисшей на локте хихикающей Вив он ворвался в наш дом подобно разрядившемуся в пух и прах зайцу.
Весь вечер он болтал без умолку, развлекая нас непрекращающимися историями о своих похождениях. Даже мама, очевидно смущенная его пылом и явно обеспокоенная спасением его души, разок-другой хихикнула над его остроумием. Никогда прежде я не видела человека, который наблюдал бы рассвет над Гранд-Каньоном, забирался бы на высоту четырнадцать тысяч футов в горах здешнего хребта Сан-Хуан, катался бы на подвешенном металлическом кресле и съезжал бы по снежному склону на двух прикрепленных к ногам дощечках где‐то на севере, в Айдахо. А Огден делал все это и много чего еще вместе со своим братом Джимми и, казалось, рассказывая об этих приключениях, заново испытывал пережитый восторг: он даже вскочил из‐за стола, чтобы продемонстрировать позу лыжника: локти прижаты к туловищу напряженной буквой “Г”, в руках – воображаемые палки, колени присогнуты, бедра ходят из стороны в сторону. Он издавал ритмичные звуки “вжух!” и съезжал на лыжах со снежной горы из своих воспоминаний, а мы все сидели, застыв с поднесенной ко рту вилкой, и Вивиан так и сияла.
На следующую субботу Ог привел на ужин Джимми и, к нашему с мальчиками восторгу, театра стало вдвое больше. Джимми был на пару лет моложе брата, такой же гибкий и подвижный, а эмоционально даже более взрывной, чем Ог. Они работали в паре, как Берген и Маккарти, и наполняли наш дом жизнью и смехом.
Ог и Вивиан поженились в тот же год, прямо перед сбором урожая. Мы украсили церковь бледно-розовыми лентами и фиолетовыми пенстемонами, которые мы с мамой срезали у нас в саду. Джимми стоял рядом с Огденом, они ждали, пока Вив пойдет по проходу к алтарю, и оба глупо улыбались – казалось, их в любую секунду разберет истерический хохот.
Во всей нашей деревянной церкви никто не мог предугадать, что через три месяца политики где‐то на другом конце земли решат сбросить бомбы на гавайскую гавань, о которой мы до этого и слыхом не слыхивали, и в результате этого Огдена и Джимми выдернут из жизни и отправят на войну.
Когда мне было лет пять, по городу с сумасшедшей скоростью распространилась новость о том, что у банкира из Монтроуза, мистера Мэсси, на железнодорожных путях в Айоле заглох его сверкающий “оберн спидстер” цвета слоновой кости, и машину смял в лепешку подъехавший поезд. Рассказывали, что мистера Мэсси, сидящего за рулем, расплющило: автомобиль сдавил его со всех сторон будто кокон; болтали также, будто ему колесами поезда отрезало голову, а еще ходили слухи, что он вылетел из открытого кабриолета на лобовое стекло локомотива и, испуская последний вздох, смотрел прямо в глаза машинисту. В действительности мистер Мэсси успел выскочить из машины до столкновения и остался цел и невредим, но история обрастала такими невиданными подробностями, что к концу дня почти каждый житель города поехал к железнодорожным путям на автомобиле, на лошади или на велосипеде, чтобы своими глазами взглянуть на искореженный “спидстер”. Я в тот день вместе с папой и Кэлом развозила персики – примостилась между ними на перевернутой фруктовой корзине, когда папа свернул на дорогу, которой мы почти не пользовались, и повез нас мимо станции и через рельсы. Великолепный автомобиль, которым так восхищались, когда он проезжал по Мейн-стрит, и который был мостиком в совсем другую жизнь – настолько далекую, что жители Айолы о ней почти и не помышляли, превратился в кучу металлолома – огромная сплющенная жестяная банка, да и только.
Война сделала с Огденом то же, что накативший паровоз – с шикарным автомобилем мистера Мэсси: взяла нечто прекрасное и многообещающее – и раздавила. Год спустя авария, отнявшая у нас Кэла, Вивиан и маму, сделала то же самое со всей нашей семьей. Я с юных лет узнала настырность краха. Каждым злым коричневым плевком в банку и каждым глотком из бутылки с виски Ог через окно салона напоминал мне, что никогда не следует по внешним признакам строить догадок относительно того, что случится дальше.
К тому моменту, когда отец прокричал из кухни, что доктор Бернет уже выехал, и, громко хлопнув дверью, вернулся к своим делам, я успела забыть о травмированной лодыжке. Я думала об Уиле и разрывалась между желанием снова его увидеть и внезапной очевидностью того, что самым мудрым решением будет выбросить из головы все мысли о нем, пока он все еще прекрасен, цел и невредим.
Глава третья
Перелома не было. Доктор Бернет замотал лодыжку широким белым бинтом и велел несколько дней держать ногу в покое. Не успела его машина исчезнуть в конце нашей длинной подъездной дорожки, как я уже нарушила его указания и поковыляла на кухню готовить. И правильно сделала, потому что, травма или не травма, отец, Ог и Сет, как и в любой другой день, ровно в семь явились на кухню, голодные и уверенные в том, что у меня готов для них ужин. Я поспешно сварганила кое‐какой еды – жареные кусочки говядины с капустой с нашего огорода, миска булочек, оставшихся со вчерашнего вечера, четыре початка кукурузы с маслом и последние куски персикового пирога двухдневной давности, – но никто не возражал. В кухне за едой у нас можно было услышать только стук приборов по тарелкам да изредка отрыжку дяди Ога. Сет сидел, низко опустив голову и пряча свой распухший и посиневший нос, и ел с жадностью, отправляя в рот за раз целую кучу еды. То ли это драка разожгла в нем такой зверский аппетит, то ли он хотел как можно скорее убраться из‐за стола. Он опустошил свою тарелку в два раза быстрее, чем все остальные, и тут же встал.
– Сегодня ты никуда не пойдешь, – скомандовал отец, прежде чем
