Можно было пройти шестимесячный курс облучения, но…
Можно было лечь под нож, чтобы удалили опухоль, но…
Ли Джину доводилось читать истории таких болезней. И он прекрасно знал, что в девяти случаях из десяти в поединке между «возможно, вылечитесь» и «не исключен летальный исход», который идет внутри каждой пинеобластомы, выигрывает это самое «не исключен…». Возможно, вяло развивающаяся опухоль перестанет расти. Но Ли Джин был слишком хорошим врачом, чтобы не понимать, что, скорее всего, она его убьет. Бомба с часовым механизмом. Такие тикающие часики. Русская рулетка. Сколько раз он успокаивал своих пациентов пустыми утешительными фразами! А теперь все эти фразы-клише слышал сам, и звучали они так мстительно! И он никак не мог во все это поверить. Однажды обнаружил, что остановился на оживленной улице как вкопанный, объятый благоговейным страхом, онемевший от удивления, весь преисполненный такой старомодной чувствительностью. Он готовился к неизбежной смерти, хотя в такой подготовке и не было никакого смысла. Он еще так молод! Как это могло произойти?
Как-то во время своей единственной беременности Сара заметила, что это похоже на поезд, которого не остановишь, — чувство, ведомое одним женщинам. А теперь на него летела смерть, неумолимо катила навстречу, несмотря на пытавшихся воспрепятствовать ей, стоящих на рельсах людей — врачей, родных… Все ближе и ближе. Неумолимая, непостижимая. Вроде далеко и уже так близко — не это ли имеют в виду, когда говорят о ее всемогуществе? Ли Джин обнаружил, что у его смерти двойственная природа: она была одновременно везде и нигде. Он готовился к встрече с ней, но когда Алекс попросил поднять ею, чтобы он поставил обратно на шкаф статуэтку, Ли Джин сделал это легко, без всякого напряжения. Он готовился к смерти, но когда руководству местного наблюдательного совета понадобился консультант, он отчаянно захотел уцепиться за эту работу и затеял судорожные хлопоты. Смерть была совсем рядом, ждала его, но он только временами чувствовал ее неуместную близость. И напоминала она ему о себе странным образом, причем не тогда, когда этого следовало ожидать. Например, Ли Джин смотрел фильм «История любви»… Дженни и Оливер поженились, несмотря на противодействие его богатого отца, но она неизлечимо больна… Или «Чемпион». Билли, в исполнении Джона Войта, повесив перчатки на гвоздь, пьет, ходит в казино и неистово любит сына. Но приезжает бывшая женушка, заявляет претензии на оставленного ею ребенка, и начинаются всякие страсти-мордасти. Все это Ли Джин наблюдал совершенно спокойно. Но вдруг его словно ударяло током во время делового чаепития. Или шимпанзе в передаче о животных, казалось, чревовещал и предсказывал… Ли Джину даже пришлось снять Алекса с колен и отправить в соседнюю комнату, чтобы сын не слышал его всхлипываний, а самому уткнуться носом в сумку, пока он не успокоился. Смерть сначала мягко коснулась его руки, потом незаметно расползлась по телу, вызывая неодолимую дрожь в пальцах, и наконец захватила все его существо, и всякий раз когда она напоминала о себе, у него волосы на голове вставали дыбом.
ЯХВЕ
Снова прозвонил гонг! Началось! И первым делом всем зрителям стало ясно, что делать здесь ставки — пустое занятие. Как верно заметил один неглупый человек, борьба — это не спорт, это спектакль. И ставить на кон здесь можно с тем же успехом, как на представлении драмы «Царь Эдип». Конечно, Папаша победит! А как же иначе? Вы только посмотрите на него! Одет в красное трико, весь румяный и блондинистый, да и больше известен. И Амбал ничего не потеряет — тоже свое получит, хотя бы за роль, которую ему предстоит сыграть. Чем больше он сподличает и насвинячит, тем сильнее угодит публике. Когда он вырвался из захвата и запрещенным приемом прижал Папашу к канатам, когда смачно ударил соперника после гонга на перерыв и за спиной рефери (хотя это видело ползала), его приветствовали ликующими криками. Когда он хищно вздымал руки, рычал и зверски мотал головой — всем известный знак: дураки вы все, если ждали от меня честной борьбы, — Альберт-Холл буквально ходуном ходил. И на всякую его дикую выходку и подлянку Папаша отвечал с достоинством и страдал совершенно незаслуженно. Когда он с помощью рефери поднялся на ноги и простер руки к передним рядам, словно взывая к справедливости, Амбал тоже повернулся к зрителям и погрозил им кулаком. Справедливость? Вы хотите справедливости? А я просто зеркало этого мира, и такой он на самом деле, этот мир. Люди жестоки, и всех ждет смерть. Вам не нравится на меня смотреть, потому что я уродлив, но это — ПРАВДА, ужасная ПРАВДА! И потряс кулаком прямо перед носом у зрителей.
Каждое движение борцов выходило из ряда вон. Папаша не просто махал кулаками — он гвозди вколачивал. Амбал не опускался на колени, а валился с ног в предсмертных конвульсиях. С обычным боксом это и рядом не лежало, а скрывать свою боль никто на ринге за геройство не считал. Вы только посмотрите, как я страдаю, кричал Амбал всем своим тумбоподобным телом. Ну разве может этот добряк взять верх над моей злой мощью? А Папаша ловил его на финты, брал в захваты, и рефери в щеголеватом белом костюмчике прыгал по рингу, готовый начать счет… но время триумфа в борьбе Добра со Злом еще не пришло. Кроме того, все здесь заплатили не меньше четырех фунтов девяноста девяти с половиной пенсов.
Поэтому борцы разошлись по своим углам, похлопали себя по животам и начали медленно ходить кругами друг против друга. Это был последний променад перед главной схваткой, чтобы публика полюбовалась двумя тушами в отдельности, прежде чем они сольются в одну неразделимую гору мяса. Все видели: хотя оба борца толстые, они толсты по-разному. Папаша походил на надутый воздухом шар, без волос на теле и непомерно выпирающих и свисающих гениталий. Он был толст, как пышущий здоровьем величественный Зевс, парящий в облаках. Этакий кругленький бог. Амбал же походил на толстомясого смертного, покрытого обильными слоями буйной плоти, которая свисала с него, тряслась и, без сомнения, сильно пахла. Черноволосый, с густой бородой, он был одет простовато, в голубые, дешевенькие на вид, брюки и красноватую рубаху, как сумасшедший, который живет в лесах на окраине города. Комби-беби-незон же Папаши по контрасту казался аккуратненьким-чистеньким, а сам он — человеком без запаха, который мог бы бороться хоть совсем обнаженным и только из соображений благопристойности слегка оделся. И у него на спине красовались большие буквы: ПАПАША. У Амбала на рубашке никакой надписи не было.
Неожиданно они бросились друг на друга, как… Если вы знаете лучшее сравнение, чем «как два разъяренных слона», то вставьте его сюда (). Амбал схватил Папашу сбоку, повалил и встал ему на лицо ногами, обеими! («Смотрите!» — воскликнули одновременно Рубинфайн и Адам.) Дождавшись счета «два», Папаша «рывком поднялся с пола» (любимое журналистское клише) и замотал головой, словно хватанул чего-то крепенького и у него в глазах потемнело. Словно говорил: Хорошо он меня потоптал.
Смех да и только. Они здесь вовсе не собирались демонстрировать высокие чувства или хотя бы пытаться что-то такое сыграть, рядиться в какие-то одежды, как на телевидении, — они пришли показать боевые действия. И все мальчишки это знали. Любой дурак способен нарассказать всякого с три короба — и они могли бы? — но кто может показать такое? Ну, такое, когда всякие сантименты отброшены в сторону? А в этот день две громадины демонстрировали торжество Справедливости. Например, добрейший мистер Гарри Боуэн (место сто семнадцатое, блок рядов «М») не вылезает из судов, расплачиваясь за дела-делишки его сына; а миляге Джейку (место пятьдесят девятое, блок «Т») до смерти надоело торчать в своей школе, заполоненной разными полукровками; симпатяге Финну (место десятое, блок «В») никак не добиться взаимности от девиц, сколько он ни меняет рубах-штанов и ни мажется кремами-лосьонами; а предобрейшему Ли Джину (место семьдесят пятое, блок «К») не снискать расположения Господа Бога.
И наконец, когда пришел срок, Справедливость восторжествовала и Папаша взял верх, как и следовало ожидать, победа была не совсем честной, но никто не пожалел потраченных денег, а меньше всех Ли Джин, когда роздал мальчишкам подписанные фунтовые купюры и добавил еще одну Джозефу, чтобы никому не было обидно.
Брат Германа Клейна служил бухгалтером у мужа сестры Папаши. Благодаря этому обстоятельству толстяк вознамерился пройти с сыном за сцену и «представиться, как надо». Мистер Тандем и трое его мальчишек могли их сопровождать, если пожелают. У Джозефа в сумке лежали глянцевые цветные фотографии Папаши размером двенадцать на шестнадцать, и он собирался заполучить подпись борца на одной из них. Но фоток было больше, чем необходимо, и трое других мальчишек тоже могли попытать счастья в охоте за автографами.
