Как известно, наш знаменитый реформатор-эксгуматор, откопавший на свалке мировой истории труп российского капитализма в страстной надежде оживить его, короновать и посадить в Кремле править страной, родился 19 марта 1956 года. Уже сама дата рождения предвещала ему великую судьбу: именно в этот день в 1814 году русские войска торжественно вступили в Париж под восторженные клики парижан: “Слава России!.. Да здравствует император Александр!.. Гай-дар! — ГУ-ЛАГ! — Бист-ро!”
Но дело не только в дате. Великую судьбу обещала и наследственность: родился внук сразу двух замечательных писателей, и отец у него, хоть и не крупнокалиберный, но тоже писатель. Конечно, знатное происхождение — это не всегда полная гарантия жизненного успеха или хотя бы человеческой порядочности. Полюбуйтесь хотя бы на Никиту Михалкова. О нем недаром говорят словами старой пословицы: “Родом дворянин, а делами жидовин”.
Но как бы то ни было, а такое происхождение имеет большое влияние на судьбу человека. Перед Егором Гайдаром оно, с одной стороны, открывало самые высокие и заманчивые двери, с другой — заботливо хранило от трудностей, опасностей, даже от неприятностей, кроме таких, конечно, как ожирение и облысение.
Вот, допустим, окончил он среднюю школу, малый здоровый, отменно упитанный, в классе не зря звали его Жиртрест. По закону полагалось идти в армию. Тем более, что оба деда служили в свое время. Дедушка Паша, хотя и окончил духовную семинарию, но как только в 1918 году началась гражданская война, трижды перекрестился и вступил добровольцем в Красную Армию, там и большевиком стал. А дедушка Аркаша был тогда еще молод для службы в армии, но он прибавил себе года и тоже пошел добровольцем. В шестнадцать лет, то есть моложе, чем его внук, окончил школу, он, говорят, уже командовал полком на фронте борьбы за советскую власть. И осенью 1941 года погиб в борьбе за нее же. А отец (разумеется, член партии с двадцати лет) вообще всю жизнь проходил в погонах и дослужился аж до адмирала. Казалось бы, все предки, мертвые и живые, взывали: “Егорушка, надень шинель, исполни гражданский долг!” Но тут началась великая суета, раздались возмущенные голоса: “Как, внук классика детской литературы Аркадия Гайдара будет ходить в кирзовых сапогах? Как, внук лауреата Сталинской премии Павла Бажова станет хлебать щи из общего котла? Как, сын адмирала будет проходить форму №20 (осмотр на вшивость)?” И неведомые, но могущественные силы спасли Жиртреста от армии. Это, как сказано, с одной стороны.
А с другой, внук классиков легко поступил на экономический факультет МГУ, окончил его. Должны были по распределению направить в какой-нибудь Тайшет. Но как можно! Мальчик не вынесет тамошнего климата, не приспособлен он к общежитию, к коммунальному сортиру, к малым габаритам. Пусть едет в Тайшет Станислав Куняев. И Куняев поехал, а Егорушку направили в аспирантуру, где он начал читать антисоветские книги на английском языке.
Впрочем, эти книги не помешали ему написать кандидатскую диссертацию на тему “Экономика социализма — превыше всего”. Защита прошла на “ура”. Оппоненты даже плакали от умиления: “Ничего в жизни не видел, а как складно написал стервец!” Тут же сочинил и докторскую на еще более острую тему “Превыше всего — экономика социализма”. Тут уж многие просто рыдали при виде такого грандиозного вклада в науку человека, который, как казалось, умеет только чмокать.
После этого перед ним с легким шелестом по очереди распахивали двери Всесоюзный НИИ системных исследований, Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса Академии наук, Институт экономической политики Академии народного хозяйства, редакция “Правды”, редакция журнала “Коммунист”. И везде, овеваемый именами своих живых и мертвых предков, он был то ведущим, то ответственным, то заведующим, а то и вовсе директором или президентом.
В этом триумфальном шествии примечателен переход Гайдара из “Правды” в “Коммунист”. Казалось бы, какой смысл? — ведь и то, и другое были органами ЦК, условия и там, и здесь отменные. Но нет! “Носом, хорошеньким, как построчный пятачок, обнюхал приятное газетное небо” и понял: есть великая разница! “Правда” выходила ежедневно, да еще и огромным тиражом — тут надо было вкалывать. А “Коммунист” один раз в три недели, объем имел чуть побольше “Мурзилки”, а работничков же там содержали чертову пропасть. Словом, это была контора “не бей лежачего”. Туда молодой доктор социалистических наук и подался. Приняли, как всюду, с распростертыми объятиями, с пением “Интернационала”, хотя сам Жиртрест уже мурлыкал под нос чужой гимн “Боже, храни короля!”, причем на языке оригинала: “God save the king...”
Там, в этой философской “Мурзилке”, и разыскали Гайдара кадровые ищейки Ельцина с отрубленными хвостами, схватили, оторвали от очередной антисоветской книжки на английском, приволокли к президенту. Тот, как сам потом поведал, страшно обрадовался, когда ему сказали, что это внук Бажова и Гайдара одновременно. Вот кто спасет Россию! И сразу: “Хочешь кресло премьера?” Тот мгновенно: “Еще как! Я для этого кресла и рожден. Посмотрите, ваше высокопревосходительство!” И повернулся к президенту задом. Тот похлопал и остался очень доволен. “Хорошо! — говорит. — Вот тебе вся Россия, оставь мне только Барвиху, ну еще десяточек резиденций, и крути, как знаешь”. “Умнее меня вы никого на найдете, — радостно ответил Жиртрест, — я шесть книг на английском прочитал. И теперь твердо знаю: экономика капитализма — превыше всего! Отпущу цены, и через полгода Россия будет полная чаша!”
И начал крутить с командой таких же докторов-белобилетников да заморских прощелыг. Ну, чем это кончилось, все знают. Вскоре дедушка Павел голосом Хозяйки Медной горы из его “Малахитовой шкатулки” вопросил с того света: “Что, Данила-мастер, не выходит твоя чаша?” — “Заткнись, дед!” — огрызнулся реформатор-эксгуматор. Но тут подал голос и другой дедуля: “Заслужил ты, позорник, чтобы тебя, как Тарас Бульба — предателя-сына: “Я породил, я и убью...”
А тут и Ельцин допер, наконец, что за мыслителя ему подсунули из “Мурзилки”. “Пошел вон! — заорал. — Цены отпустить я и без тебя мог. В крайнем случае Грачеву поручил бы. Чтоб глаза мои больше тебя не видели!” Говорят, при этом даже Пушкина процитировал, которого, как известно, знает отменно:
Твоя торжественная рожа
На бабье гузно так похожа,
Что только просит киселей.. .
По-нынешнему — просит пинков. Что ж, и цитатка, и вышибон вполне в духе всенароднообожаемого... Эта “рожа” из пушкинских стихов показалась Гайдару едва ли не обиднее самого вышибона.
А дело тут вот в чем. Ясно понимая, что приведенные выше строки Пушкина имеют к нему некоторое, не совсем косвенное, отношение, Гайдар, услышав или прочитав любой из синонимов слова “рожа” неположительного характера, всегда вздрагивает и впадает в депрессию, а то — в неистовство. Вот такая повышенная чувствительность.
Это сделало его жизнь ужасной. Бедняга, например, ни разу не смотрел спектакля по пьесе Лермонтова “Маскарад” и даже не мог дочитать пьесу, хотя великий поэт, как то и дело твердит об этом реформатор, еще один его знаменитый предок. Почему не смотрел? Да потому, что там в самом начале Арбенин говорит своему приятелю Казарину о таинственном Адаме Петровиче Шприхе:
Он мне не нравится... Видал я много рож,
А этакой не выдумать нарочно;
Улыбка злобная, глаза... стеклярус точно.
Уже тут, при слове “рож”, у Гайдара начинается нервный тик. Но слушайте дальше:
Взглянуть — не человек, а с чертом не похож.
С чертом Гайдар тоже не похож фигурой, поскольку черти, как правило, бывают либо вовсе тощие, либо, в крайнем случае, средней упитанности. Но улыбка, глаза, вся рожа, — когда он говорит о коммунистах, о патриотах, — точно, как у Адама Петровича!..
Казарин отвечает:
Эх, братец мой — что вид наружный;
Пусть будет хоть сам черт!.. да человек он нужный.
Лишь адресуйся — одолжит.
Какой он нации, сказать не знаю смело:
На всех языках говорит.
Верней всего, что жид. —
Точно о Гайдаре! Сколько он одолжил разным отечественным и зарубежным прохвостам — еще предстоит выяснить. И говорит почти на всех языках — на русском, английском, на языке злобы, на языке наглости, на языке лжи, на языке высокомерия...
