— Ох, ну ничего. Ты пережила сильный стресс и до сих пор в шоке. Уверена, что все это вызвало у тебя ужасные воспоминания.
Райан, истекающий кровью, оружие в моей руке… «Нет, нет, этого не может быть, такого просто не может случиться!»
— Да, это так, — ответила я. — Но она выбрала меня защитницей своего ребенка. И я…
— Тс-с. Я поняла. Все нормально. Ты была в шоке. Ты не сделала ничего плохого. И ты знаешь, что моя работа — тебя защищать. Мы ведь уже проходили через это, Морган. А теперь достаточно разговоров. Тебе сейчас надо прийти в себя. Ты не в себе и без меня не можешь говорить ни с Мартинес, ни с журналистами, ни с кем-либо еще, — она быстро пододвигается ко мне. — Так, времени у нас сейчас немного. Если тебе еще есть что мне рассказать, вдруг что-то мне надо знать, а ты это упустила, — скажи сейчас.
Я откидываю с лица волосы, и меня прошибает пот. Потом я шарю в сумочке, достаю листочек и отдаю Джессике:
— Это было приклеено к моей сумочке, я потом увидела. Может быть, это имя девочки?
Джессика с любопытством разглядывает записку, вертя ее в руках.
— Нет, в новостях сказали, что ее зовут Куинн.
Не Аманда. Куинн. Чудесное имя для крошечной девочки, которую я держала на руках.
— Кто же тогда Аманда? — спрашиваю я. — Что, если Куинн в опасности? Ее мать считала, что так и есть. Она умоляла меня защитить ребенка. Она вела себя так, будто за ней кто-то гонится. Думаю, надо показать это Мартинес.
Она резко качает головой и отдает мне листочек:
— Нет, точно не надо. Убери это. Пусть Барри, мой следователь, займется этим. Мы не выяснили, почему Николь знала твое имя и почему она заговорила именно с тобой, а если мы скажем сейчас Мартинес, она подумает, что ты с этим как-то связана. Судя по твоим словам, Николь Мэркем не выглядела нормальной, — Джессика придвигается слишком быстро, будто припирает меня к стенке. — Есть ли вероятность, что Николь знала Райана? Возможно, она была связана с его аферой?
Внутри у меня все переворачивается. Хотя я постоянно думаю о Райане, говорить о нем выше моих сил.
— Я до сих пор не знаю всех, кого он обокрал. Вероятно, среди них была Николь или ее знакомые. Она могла взять в долг у нечестных людей, чтобы покрыть потерю денег. Она могла быть замешана, и ее просто не вычислили. Я ничего не знаю, — мой голос срывается, — он ничего мне не оставил, кроме вопросов, боли и гнева. Я никогда не знала его, совсем не знала, — внезапно меня накрывает новая тревога: — Джессика, а вдруг я в опасности?
— Расслабься, на это ничто не указывает. Даже записка не подтверждает, что кто-то хочет причинить вред тебе, ребенку или Николь. Может, это с ней ребенок не был в безопасности, — Джессика встает, начинает мерить шагами комнату. — Я понимаю, что тебе очень тяжко. Но надо оставаться спокойной.
— И как мне быть спокойной, когда Николь назвала меня по имени, вручила мне ребенка, а потом умерла у меня на глазах?
Она постукивает пальцем по губам:
— Мы выясним, как она узнала о тебе и нет ли какой-либо угрозы для тебя, хорошо? Думаю, что ребенка забрали в надежное место.
Я не говорила об этом, но она понимает, что я беспокоюсь за малышку. Я чувствую себя так, будто Джессика проникла в мои самые сокровенные мысли. Она очень хорошо меня знает.
— Я сделаю все, чтобы выяснить побольше о Куинн. Но сейчас моя главная цель — вытащить тебя отсюда, — говорит она. — Ладно?
— Хорошо. Как скажешь.
Она подходит к двери, открывает ее и машет Мартинес. Та тихо проскальзывает в маленькую комнату. Джессика смотрит на меня, я кладу руку на колено. Внутри я вся дрожу.
— Могу я теперь пойти домой? — спрашиваю я.
— Нет пока. Есть еще вопросы, на которые вам нужно ответить.
Джессика явно встревожена.
— Давайте выйдем и поговорим за дверью, — говорит она Мартинес.
Они выходят, и я на некоторое время остаюсь одна, но привыкнуть к этому не успеваю: детектив и адвокат быстро возвращаются.
Мартинес снова садится по ту сторону стола, Джессика прислоняется к стене. Она бросает на меня взгляд, который означает: «Говори как можно меньше».
Карина не торопится, она тянет время.
— Мы не можем здесь сидеть весь день, Мартинес, — говорит Джессика.
Детектив буравит меня взглядом своих глаз цвета кофе.
— Жертва лежала на спине. Обычно люди не кончают с собой, прыгая таким образом.
Я не понимаю. Я сжимаю губы и вцепляюсь в сиденье стула, чтобы никто не заметил, что мои руки трясутся. Я же видела, как она прыгнула? Или нет? В голове пусто.
Внезапно я мысленно переношусь в совершенно другой момент времени — в тот момент, когда я вошла в кабинет Райана и обнаружила его на полу. Мое сердце, моя жизнь разбились на тысячи осколков. Я вспоминаю, как его липкая кровь пропитала мои шерстяные штаны, а ладони стали алыми, после того как я вынула пистолет из его руки. Я будто оцепенела от страха, боялась, что пистолет снова выстрелит. Я попыталась остановить кровь, хлеставшую из его живота, надеясь, что муж снова начнет дышать… Но было слишком поздно. Да, мой брак нельзя назвать идеальным. У нас были разногласия: Райан хотел детей, а я нет. Между нами вспыхивали ссоры, но я никогда, никогда не желала ему смерти.
И вот теперь умерла эта несчастная женщина. Почему я не поняла, что она собирается сделать? Почему я не вижу того, что происходит у меня перед носом? Почему все так сложно?
— Морган, вы схватили ребенка перед тем, как столкнуть мать на платформу?
Это обвинение — как пощечина. Я смотрю на Мартинес. Тело цепенеет, меня вот-вот стошнит. Она только что спросила меня, не я ли убила Николь Мэркем!
— Что? — я перевожу взгляд на Джессику, недоумевая, какого черта мне задают такие вопросы, и она вмешивается:
— Это Николь отдала ребенка моей клиентке. И если бы Морган не взяла ее, малышка упала бы на платформу или хуже того — на рельсы. Ее тоже мог сбить поезд. Что это вообще за вопросы вы такие задаете? Морган спасла ребенка. Множество свидетелей видели это. Она — героиня, — Джессика смотрит на Мартинес, подняв бровь.
Та улыбается, у нее на щеке появляется ямочка. У других людей это выглядит мило, у Мартинес — угрожающе.
— Не думаю, что «героиня» — подходящее слово для Морган, — отвечает она.
Тут она абсолютно права. Если бы я действительно была «героиней», я бы распознала глубину отчаянья и боли Николь, сразу бы поняла, что надо делать, и не дала бы бедной женщине покончить с собой. А я стояла там, совершенно бесполезная, хватая ртом воздух, как рыба без воды, и она просто перекинула мне ребенка. «Героиня» уж точно знала бы, что муж использует ее и других людей ради финансовой выгоды, и помешала бы этому.
Единственное, в чем я согласна с Мартинес: никакая я не героиня.
Она встает, отталкивает стул и обрушивает на меня новую порцию ужасных слов:
— Итак, вы настаиваете, что не знаете Николь Мэркем, между тем она назвала вас по имени. У меня остался всего один вопрос. Вы же очень хотите ребенка, так?
— Не отвечай, Морган! — говорит Джессика. — Достаточно. Если вы не выдвигаете обвинения, то мы уходим.
Мартинес указывает на дверь:
— Идите, вы свободны. Мы снова скоро поболтаем, я уверена. Знаете, удивительно, что делают люди, когда думают, что их никто не видит.
Джессика наклоном головы приглашает меня следовать за ней. Ее губы сжаты в тонкую линию.
Береги ее. Люби ее за меня, Морган.
Эта женщина, Николь, каким-то образом узнала, что я буду на станции «Гранд-Стейт». Она выбрала меня. Не знаю почему, но собираюсь это выяснить. Я не ошибусь снова, не буду сидеть сложа руки, пока весь мир утверждает, что я — ужасный человек.
— Пойдем, — берет меня за руку Джессика.
Я переступаю порог и выхожу. Не хочу больше никогда возвращаться в эту комнату. Я сыта по горло детективами, полицейскими и теми историями, которые они выдумывают, ничего обо мне не зная. На этот раз я буду бороться и очищу свое имя раз и навсегда.
