— Это кошку такъ звали?
— Ее самую. Здѣсь кошкамъ даютъ имена, которыя удивятъ васъ. Марія, — обратился онъ къ женѣ,- какъ звали этого кота, который нечаянно наѣлся мышьяку у Гукеровъ, пришелъ домой и былъ пристукнутъ громомъ и ослѣпъ отъ удара, и упалъ въ колодезь, и потонулъ прежде, чѣмъ его успѣли вытащить?
— Пестрый вотъ дьякона Джаксона? Я помню только окончаніе его имени: «Укрѣпляйте-фортъ-я-иду-Джаксонъ»!
— Шо! Это не единственный примѣръ. Былъ тутъ одинъ котъ, который съѣлъ цѣлый ящикъ зейдлицкой соли и у котораго хватило смыслу сейчасъ же подойти да напиться. Смерть его считалась большой потерей, но я никогда не видѣлъ его. Но оставимъ имена въ сторонѣ. Миссисъ Броунъ хотѣла быть разумной, но миссисъ Джонсъ не допустила ея до этого. Она посовѣтовала ей подать въ судъ и требовать вознагражденія за убытки. Она пошла въ судъ и имѣла смѣлость требовать семь шиллинговъ, шесть пенсовъ. Это произвело большое волненіе. Всѣ сосѣди собрались въ судъ. Образовались партіи. Пренія становились все горячѣй и горячѣй и, наконецъ, разбили старинную трехсотлѣтнюю дружбу, передававшуюся изъ поколѣнія въ поколѣніе.
Прекрасно. Я съ помощью одиннадцати свидѣтелей доказалъ, что кошка самая обыкновенная, плохой породы и, принимая во вниманіе среднюю цѣну на кошекъ, не стоитъ и одной почтовой марки. Но я проигралъ дѣло. Чего же я могъ ожидать? Здѣсь все ведется неправильно и построено такъ, что когда-нибудь непремѣнно вызоветъ бунтъ и кровопролитіе. Здѣсь, видите ли, судьямъ даютъ несчастное, тощее жалованье, вотъ они и набрасываются на публику, стараясь прокормиться взятками и судебными издержками. Результатъ понятенъ. Онъ никогда не смотритъ на правоту дѣла, никогда. Онъ смотритъ только, у котораго изъ тяжущихся денегъ больше. На этотъ разъ онъ содралъ всѣ издержки, расходы и всякія штуки съ меня. Я, видите ли, могъ заплатить наличными деньгами, если бы онъ обвинилъ миссисъ Броунъ, (что и слѣдовало сдѣлать) то получилъ бы все по курсу, что онъ прекрасно зналъ.
— По курсу? Какъ, развѣ въ Бермудѣ есть курсъ?
— Да, лукъ. Онъ шелъ тогда по 40 % съ дисконтомъ, такъ какъ со времени открытія сезона прошло три мѣсяца. Итакъ, я проигралъ дѣло и принужденъ былъ заплатить за кота. Но самое скверное изъ всего этого — всеобщая ссора. Сколько хорошихъ чувствъ попрано! Сосѣди между собой не разговариваютъ. Миссисъ Броунъ назвала было въ честь меня ребенка, но сейчасъ же перемѣнила имя. Она баптистка. Ну, вотъ, во время второго крещенія ребенокъ захлебнулся. Прежде я еще надѣялся, что мы когда-нибудь примиримся. Но послѣ такого случая объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Цѣлый міръ страданій былъ бы избѣгнутъ, если бы она, не окуная ребенка въ воду, перемѣнила ему имя.
По его вздоху я видѣлъ, что все это была правда. Вся эта передряга, отсутствіе довѣрія въ чистоту суда, все это изъ-за семи шиллинговой платы за кошку!
Это нѣкоторымъ образомъ характеризуетъ страну.
Въ это время мы замѣтили, что ярдахъ въ ста отъ насъ на какомъ-то зданіи, спустили до полумачты англійскій флагъ. Мы начали придумывать, кто бы это изъ городскихъ властей могъ умереть?
Вдругъ мы всѣ сразу вздрогнули, я зналъ, что всѣ пришли къ одному и тому же заключенію: «Губернаторъ поѣхалъ въ Англію! Это флагъ въ честь британскаго адмирала!»
Въ эту минуту мистеръ Смитъ замѣтилъ флагъ и сказалъ съ волненіемъ:
— Эте надъ пансіономъ. Вѣроятно, умеръ пансіонеръ. Еще съ полдюжіны флаговъ спустилось до полумачты.
— Это навѣрное пансіонеръ, — сказалъ Смитъ.
— Неужели здѣсь спускаютъ флаги изъ-за пансіонера, мистеръ Смитъ?
— Конечно, разъ онъ умеръ.
Это опять таки характеризовало страну.
IV
Чудное время въ Гамильтонѣ ранніе сумерки воскреснаго вечера. Шелестъ легкаго вѣтерка, благоуханіе цвѣтовъ, пріятное чувство воздуха, всего этого было бы достаточно, чтобы вознести мысли ваши къ небу, если бы не удерживала ихъ на землѣ любительская фортепіанная игра. Въ Гамильтонѣ много почтенныхъ старыхъ фортепіанъ и всѣ они играютъ въ сумерки. Время увеличиваетъ и обогащаетъ достоинства нѣкоторыхъ музыкальныхъ инструментовъ, напримѣръ, скрипки; на фортепіанные молоточки, оно, повидимому, дѣйствуетъ совершенно обратно. Инструменты эти большею частью исполняютъ съ самаго ранняго своего дѣтства одни и тѣ же мотивы. Въ ихъ игрѣ есть что-то трогательное, особенно, когда они разойдутся въ своей систематической второй молодости, то тамъ, то здѣсь, пропуская ноты, вслѣдствіе отсутствія молоточковъ. Мы прослушали вечерню въ великолѣпной епископской церкви на горѣ. Тамъ собралось человѣкъ пятьсотъ-шестьсотъ разноцвѣтнаго народу. Слышали мы тамъ хорошее пѣніе, услышали бы, можетъ быть, и проповѣдь, то же, безъ сомнѣнія, хорошую, если бы не удивительно большое количество кашляющихъ, позволявшихъ намъ уловить только громко сказанныя слова.
Я слышалъ, какъ при выходѣ изъ церкви одна дѣвушка говорила другой: «Вы, конечно, не хотите сказать, что платите пошлину за перчатки и кружева? Я плачу только почтовые расходы. Получаю ихъ уложенными въ „Бостонскомъ Вѣстникѣ“.
Существуютъ люди, полагающіе, что очень трудно убѣдить женщину, что контрабанда дѣло нехорошее, и совсѣмъ невозможно убѣдить ее не заниматься ею, при всякомъ удобномъ случаѣ, съ какой бы точки зрѣнія она на нее ни смотрѣла. Но это, вѣроятно, ошибка.
Мы опять пошли къ деревнѣ и скоро погрузились въ глубокій мракъ дороги, обсаженной двойнымъ рядомъ большихъ темнолистныхъ кедровъ. Полнѣйшая тишина не нарушалась ни однимъ звукомъ. Въ темнотѣ едва можно было отличить смутныя очертанія деревьевъ. Мы шли все дальше и дальше по этому туннелю, развлекаясь разговоромъ. Разговоръ шелъ о томъ, какъ нечувствительно характеръ извѣстнаго народа и страны кладетъ свой отпечатокъ на иностранца и внушаетъ ему чувство безопасности, безъ всякихъ разспросовъ и разговоровъ по этому поводу съ кѣмъ бы то ни было. Мы въ этой странѣ пробыли только полдня, видѣли одни только честныя лица, видѣли развѣвающійся британскій флагъ — символомъ порядка и дѣятельнаго управленія, и вотъ теперь съ полною довѣрчивостью, безоружные, углубляемся въ это мрачное мѣсто, которое во всякой другой странѣ непремѣнно служило бы притономъ бродягъ и мошенниковъ… Шт… что это такое? Глухіе шаги, тихіе голоса! Мы затаили дыханіе, прижались другъ къ другу и стали ждать. Въ темнотѣ смутно обрисовывается фигура человѣка, какой-то голосъ говоритъ, проситъ денегъ!
— Одинъ шиллингъ, джентльмэны, пожалуйста, на постройку новой методистской церкви!
Благословенные звуки, святые звуки! Мы съ благодарной щедростью помогли методистской церкви, въ радости, что эти маленькіе чернокожіе ученики воскресныхъ школъ не набросились на насъ и не отняли всего, что съ нами было, силою, не давъ намъ опомниться отъ нашей минутной безпомощности. При свѣтѣ сигаръ мы написали на подписномъ листѣ имена болѣе вѣскихъ филантроповъ, чѣмъ мы сами и пошли дальше, обсуждая вопросъ о томъ, что за управленіе, въ которомъ позволяютъ маленькимъ набожнымъ цвѣтнымъ мальчикамъ съ подписными листами выскакивать въ темнотѣ на мирныхъ иностранцевъ и путать ихъ до смерти?
Мы побродили еще нѣсколько часовъ по берегу и по внутренности острова и, наконецъ, ухитрились заплутаться, на что въ Бермудѣ требуется особенный талантъ. Когда я вышелъ изъ дому, на мнѣ были новые сапоги, № 7, теперь они уменьшились до величины 5-го номера и все продолжали уменьшаться. Послѣ этого я еще два часа проходилъ въ нихъ и, безъ сомнѣнія, могу разсчитывать на состраданіе читателя. Многіе не знаютъ зубной и головной боли, и самъ я принадлежу къ числу этихъ счастливцевъ, но, вѣроятно, всякому приходилось проходить часа два, три въ тѣсныхъ сапогахъ и познать наслажденіе, которое чувствуется, когда снимешь ихъ въ укромномъ мѣстѣ и смотришь на свою распухшую ногу, затмѣвающую небесный сводъ своими размѣрами.
Однажды, когда я былъ еще застѣнчивымъ неоперившимся птенцомъ, повелъ я какъ-то вечеромъ въ театръ одну пятнадцатилѣтнюю откровенную деревенскую дѣвушку, съ которой только-что познакомился. Она казалась мнѣ божественной. Я былъ въ новыхъ сапогахъ. Черезъ полчаса она спросила: „Что это вы все двигаете ногами?..“ — „Развѣ?“ сказалъ я, и сталъ внимательнѣе и смирнѣе. Черезъ слѣдующіе полчаса она спросила: „Отчего вы отвѣчаете мнѣ только: да, о, да, ха, ха, конечно, совершенно! вѣрно на все, что я вамъ говорю, и почти всякій разъ невпопадъ?“ Я покраснѣлъ и объяснилъ, что немножко задумался. Еще черезъ полчаса она спросила: „Скажите, пожалуйста, отчего вы все время улыбаетесь безъ всякой причины, и вмѣстѣ съ тѣмъ имѣете такой измученный видъ?“ Я объяснилъ, что это всегда со мной бываетъ, когда я размышляю. Прошелъ часъ. Она обернулась, посмотрѣла на меня своими серьезными глазами и спросила: „О чемъ вы все время плачете?“ Я объяснилъ, что смѣшныя комедіи всегда вызываютъ у меня слезы. Наконецъ человѣческая природа превозмогла и я потихоньку снялъ сапоги. Это была ошибка съ моей стороны: я уже больше не могъ ихъ надѣть. Ночь была дождливая, по дорогѣ намъ не попалась ни одного омнибуса. Я былъ достоинъ всякаго сожалѣнія, когда возвращался домой, сгорая отъ стыда, держа подъ одной рукой сапоги, подъ другой свою спутницу, особенно въ тѣ мучительныя минуты, когда приходилось проходить мимо уличныхъ фонарей, свѣтъ которыхъ падалъ на мостовую. Наконецъ, это дитя природы спросило: „Гдѣ ваши сапоги?“ Захваченный врасплохъ, я увѣнчалъ достойнымъ концомъ всѣ глупости того вечера слѣдующимъ нелѣпымъ отвѣтомъ: „Высшіе классы не носятъ ихъ въ театрѣ“.
